Страница 147 из 154
Всюду басурмены переходили в наступление.
Разорённые холопи с украйн тучами убегали на Волгу и Дон.
Не раз Иоанн твёрдо решал принять на себя воеводство над ратью, но тяжёлая болезнь крепко приковала его к Кремлю.
Страна осталась почти без чужеземных умельцев.
Часть рудознатцев, золотарей и розмыслов ушла в свои земли, часть вымерла или, заподозренная в израде, гибла в темнице. О приезде же новых нечего было и помышлять: ливонцы не только никого не пропускали в Московию, но и прилагали все силы, чтобы переманить к себе уцелевших.
Языки каждый день докладывали царю через окольничих о злых кознях чужеземцев.
Грозный в бессильной злобе вымещал гнев на близких.
— Продались басурменам! Недолог час, и царя своего предадите.
В Покров день царь узнал, что какие-то люди сожгли привезённую из Польши типографию.
Объезжий голова получил приказ немедленно найти виновных.
Следы привели к монастырю. Заподозренных монахов приволокли в Кремль.
Царь пожелал присутствовать лично на опросе преступников.
Во время пытки один из монахов обернулся вдруг к Алексею Басманову:
— Аль за себя радеешь?!
И, извиваясь от боли, крикнул в лицо Иоанну:
— Нас, малых людишек, изводишь, а не чуешь израды, что змеёй на груди твоей таится.
Грозный тотчас же ушёл из застенка и заперся с Иваном-царевичем в опочивальне.
Притихшие было страхи проснулись с удесятерённою силою.
— Сызнов израда! От младости моей до сего часу, Иваша, таится она у меня за спиной.
Царевич прижался к плечу отца.
— Не томи ты себя думкой чёрною. То мних, может, потварь возвёл на Алексея, чтобы в отместку за пытки тебя душевной пыткой извести.
Царь упрямо затряс головой.
— Ходит! За спиною таится!
Иван раздражённо вскочил.
— Токмо меня баламутишь! Сам-то яз извёлся!
— Извёлся?
— Извёлся!
Иван пытливо поглядел на отца.
— Параскева[213] на сносях, а…
Грозный не дал ему договорить.
— То не кручина. То Богом положенная стать бабья! Пускай ведуньи кручинятся!
Царевич сжал кулаки.
— Прознать бы! Токмо прознать бы, по-Божьи ль она аль по Евдокиину!
Грозный отвернулся к киоту. Взгляд царевича тупо уставился на согнутую спину отца.
— Батюшка!
Царь чуть повернул голову и смущённо поглядел на сына.
Страшное подозрение прокралось в душу Ивана.
— Чудно мне, батюшка, что был ты немалое время велико ласков с моей Евдокией, а под остатние дни не в меру с нею гневен.
— Ты к чему клонишь?!
— К тому же.
И с мольбой:
— Дозволь уйти!
Грозный покорно пропустил сына в сени.
Скучно и боязно было в опочивальне царю, хоть и полны были сени дозорными и из соседнего терема неумолчно доносился мягкий голос Бориса.
Иоанн поднялся с постели и просунул голову в дверь. Советники торопливо вскочили с лавки. Басманов, стараясь скрыть в застывших глазах ужас, подполз на коленях к царю.
— Недобрые вести, преславной! — тихо выдохнул он, чтобы отвести разговор о себе.
— К добрым-то вестям мы с младости не приобыкли, — с ледяным спокойствием обронил царь.
Годунов стал впереди Басманова.
— Сказывают, преславной, что явился в Диком поле могутный казак-разбойник, по прозвищу Бабак.
— Ну!
— Набрал тот Бабак казаков из Черкас, Канева, Браславля да с Волги и Дона великую силу.
— Ну!
— И со споручники свои, со разбойники, Карпом, Андрушом, Лесуном да Белоусом, не даёт проходу караванам крымских и турских торговых гостей, что с нами торг торгуют.
Царь напряжённо слушал советника. В мозгу то зрели смелые планы, и тогда в глазах вспыхивали гордые искорки уверенности в себе, то вдруг представлялись в воображении разорённые области, несметные басурменовы рати, неуклонно продвигающиеся к украинам, — и снова опускались беспомощно руки, и всё казалось безвозвратно потерянным.
— Князьям уделы верну! — крикнул он неожиданно. — Пускай ведают, за что бьются!
Борис вытаращил глаза:
— Ты ли молвишь тако?
— Молчи!
Посох угрожающе застучался об пол. Жажда действовать, повелевать, так закружиться в работе, чтобы ни на мгновение не чувствовать себя самого, ураганом ворвались в душу Грозного.
— Отныне яз воеводствую! Един!
Он бессмысленно заметался по терему, опрокидывая всё на пути. Какой-то страшный огонь сжигал его и властно подбирался к мутнеющемуся рассудку.
— Коня! Малюту!
И вдруг, беспомощно зашатавшись, замертво упал.
Отлежавшись в постели, Иоанн изумлённо приоткрыл глаза и так поглядел на Басманова, как будто впервые за всю жизнь увидел его.
На землистое лицо легла примирённая улыбка.
— Борис!..
— Что, мой преславной?
— Ты здесь, Борис?
— Подле тебя, мой царь!
Грозный подложил ладонь под щёку и мечтательно уставился в стрельчатое окно.
— Здравья бы мне. Поглазеть, что у меня на Арбате, на улице опришной. Со кречеты да аргамаки позабавиться маненько.
Басманов с пёсьим умилением приподнял голову.
— Будут и кречеты и аргамаки. Дал бы токмо Господь здравия тебе. Незримая усмешка чуть шевельнула усы царя. В глазах засветились лукавые искорки.
— Да что нам сетовать! Зальём мы тугу вином да скоморошьею потехой! — И, вскакивая с постели: — Пир пировать!
Позднею ночью, оставшись наедине с пьяным Федькой Басмановым, обряженным в сарафан, Грозный нежно спросил:
— Аль и впрямь люб яз тебе?
— Люб, государь! — тупо соображая, заворочал непослушным языком опричник.
— А ежели б израду нашёл, — како бы поступил?
— Своего живота лишусь, государь, а израды не попущу!
Грузно опираясь на посох, царь вышел в соседний терем и поманил за собой Федьку.
— Глазей!
На полу, упираясь затылком в порог, раскатисто храпел Алексей Басманов.
Иоанн заложил одну руку в бок, другой мягко поглаживал пыжившийся клин бороды.
— Про пожар небось слыхивал?
Жуткий холодок царапнул спину опричника и заиграл корнями волос, сразу выгнав из головы хмель.
— Избави, царь!..
Грозный, не торопясь, с каким-то нечеловеческим наслаждением, достал из-за пазухи нож.
— В сердце… ге-ге-ге-ге… Израду — в сердце!
— Избави, царь!..
Две искорки застывших зрачков колюче впились в обезумевшие глаза Басманова.
— В сердце! Ге-ге-ге-ге…
Вздрагивающая рука угрожающе потянулась к горлу опричника.
— Коли!
Точно в бреду, принял Федька нож от Грозного и пырнул им в грудь отца[214].
— Да и ты, пёс, за ним беги! — побагровел вдруг царь и, с бешеной быстротой выхватив нож из груди убитого, полоснул им по горлу Федьку. — Опостылел!
Хихикающий смешок угрожающе рос, наполнил терем грохочущим хохотом и разлился по хоромам звериным воем.
— Царь! Преславной царь! — взывал тщетно прибежавший на шум Годунов. — Опамятуйся, царь!
Грозный неожиданно оборвал хохот.
— Убрать!
И, торопливо утирая руки о полу кафтана, попятился к опочивальне.
Гостинодворцы пришли с челобитной к царю.
— Разор, государь! Дыхнуть Бабак нам не даёт! Все пути торговые занял, разбойник!
Заблюда трижды перекрестился на образ и с опаской поглядел на царя.
— Дозволь!
— Реки!
— Слух идёт — Вяземской-князь с Куракой-Унковским и Тёмкиным под короля литовского надумали отдаться.
Пряслов сердито фыркнул.
— По то и Бабаку воля, что чмутьяны с Литвой взяли его под свою окаянную руку.
213
Параскева — Параскева Солова, жена царевича Ивана.
214
…принял Федька нож от Грозного и пырнул им в грудь отца. — Речь идёт об Алексее Даниловиче Басманове и его сыне Фёдоре. Событие описанное в романе и отнесённое автором ко времени после 1582 г., произошло в 1570 году,