Страница 125 из 154
— Эй ты, юродивой!
И, пришпорив коня, розмысл наскочил на блаженного.
— Вот где Бог привёл встретиться, казначей наш, Тешата!
Постукивая посохом по грязным доскам мостков, к Выводкову любопытно спешил Иоанн.
Безногий попытался замешаться в толпе, но стрельцы, по знаку царя, схватили его.
Розмысл изо всех сил держал юродивого за руку.
— Эка пригода, преславной! Блаженный то, а и не блаженный, а вор премерзкой.
Склонившись перед повеселевшим царём, Выводков рассказал всё, что знал о Тешате.
В застенке Выводков самолично чинил опрос Тешате и безногому.
— А сказывают люди, хоронишь ты под камнем в лесу казну могутную?
Сын боярский перекрестился.
— Явился мне в видении святой Зосима[177]. И како навычен бе, тако и сотворил.
Безногий закатил глаза и вздохнул.
— И сотворили мы о том месте, в коем было видение юродивому, храм во имя святого Зосимы.
Розмысл кивнул кату. Раскалённая игла впилась в плечо безногого.
— В око ему, окаянному!
Безногий вцепился в руку ката.
— Всё обскажу! Помилуй! Всё обскажу!
В бессильной злобе Тешата рванул на себе железы и угрожающе взглянул на товарища.
Каты бросили юродивого на широкую лавку, утыканную шипами.
— Сказывай, казначей, куда с казной нашей сбег и како тешился во юродстве? — с ехидным смешком спросил Выводков. — Сказывай, покель язык при тебе.
Теряя сознание от невыносимой боли, сын боярский пропустил сквозь судорожно стиснутые — зубы:
— Поплевины, Шеины да Тучковы…
Подьячий с наслаждением обмакнул в чернила перо.
— По-пле-ви-ны, Ше-и-ны да Туч-ко-вы, — смачно шептал он в лад поскрипывающему перу.
— Всё обскажу! — взвыл Тешата, обрывая показания. — Токмо повели сволочить меня с лавки.
И, истекая кровью, на полу:
— Бояре те сбили меня. Чмутить народ православный противу царя. А яз… не для себя… для Бога… хаживал середь народа того.
Отряд опричников свирепствовал в вотчинах оговорённых бояр.
Перед отправкой к Поплевину, Грозный, между прочим, шепнул Василию:
— Свободи от себя высокородного. Сказывал он на опросе: люба ему и смерть, токмо бы не от смерда.
Расправившись с князьями, Выводков поскакал в своё поместье.
Невесёлая дорога расстилалась перед его глазами. Всюду стояли, точно запущенные кладбища, полузаброшенные деревеньки; страшными призраками голода невесть куда тянулись с убогим скарбом своим людишки; на свалках шли смертные побоища из-за куска падали; то и дело встречались отбившиеся от родителей дети, и говорливыми тучами кружилось над трупами вороньё.
Недалеко от своей усадьбы Выводков остановился у знакомого служилого передохнуть.
Хозяин вышел на крыльцо, но не пригласил гостя в избу.
— Вместно ли тебе будет у дворянина сиживать?
Опричник не понял.
— Слух идёт, Григорьевич, будто холопи, по-твоему, больши дворян.
Выводков пожал недовольно плечами.
— Не больши… а, одначе, по то и затеял царь свару с боярами, чтоб холопей примолвить.
Служилый презрительно ухмыльнулся.
— Выходит, царь тот — холопий печальник?
Василий вскочил на коня и, не простившись, умчался.
Угрюмой толпой высыпали людишки встречать господаря.
— Лихо, Василий Григорьевич, сробили суседи с холопями, — опасливо доложил староста и вдруг погрозился злобно в сторону соседней усадьбы. — Понаскакали людишки да взяли разбоем весь хлеб, опричь твоей доли.
Василий, не отдохнув, поскакал на Москву. Малюта проводил его в трапезную царя.
— Рассудил, розмысл, Поплевиных с Шейными?
— Рассудил, государь.
Иоанн надкусил ломоть хлеба и передал его Выводкову. Опричник упал в ноги.
— Бью челом тебе на великой твоей милости, царь!
И, послушный приказу, скромненько присел на край лавки.
— А сдаётся мне, закручинился будто ты, Васька, — подозрительно покосился Грозный. — Али кто изобидел?
Борис сочувственно покачал головой.
— Любо ему, государь, дворы да крепости ставить. По то и томится, что оскорд ржой от безделья подёрнулся.
Царь допил вино, отставил ковш и обсосал усы.
— А и впрямь надобно бы робью тебя потешить!
Он сбил пальцем с бороды рыбные крошки, вытер о кафтан руку и сытно потянулся. Годунов что-то шепнул ему.
— А, почитай, и пора, — согласился Иоанн, добродушно взглянув на умельца. — Для прохладу поскачешь ты на Каму ставить город[178] противу татар.
Выводков припал к царёвой руке.
— Дозволь челом бить, преславной!
— Посетуй, Григорьевич!
— Не любо мне на ту Каму идти!
— Пошто бы?
— Нешто гоже обороняться противу басурменов, коли нет обороны и под самой Москвой тем холопям от дьяков и помещиков?
Иоанн вскочил из-за стола.
— Ты?! Ты, смерд, царя обличаешь?! Ты, коего яз великой милостью из смрада подъял?! — Голос его задрожал и булькающими пузырьками рвался из горла. — Убрать! В железы! Пытать его! Пытать калёным железом!
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Царь с остервенением захлопнул крышку кованого сундука.
— Убого! Не токмо на рать — на прокорм недостатно!
Огарок сальной свечи задрожал в руке Иоанна, хило лизнув серые стены подземелья и тёмный ряд коробов.
Вяземский выдвинул ящик скрыни и достал горсть драгоценных камней.
Грозный приподнял плечи. Маленькие глаза его ещё больше сузились, поблёкли, и на орлином носу токающими муравьями проступили жёлтые жилки.
Он резко повернулся к Борису.
— По твоему подсказу обезмочела казна моя. Ты подбил жаловать льготами служилых людишек.
Годунов виновато молчал.
— Не дразни, Борис! Отвещай!
Беспомощно свесилась на грудь голова Годунова, а в ногах разлилась вдруг такая слабость, что пришлось, поправ обычай, в присутствии государя опереться о стену.
— Государь мой преславной! Сам волил ты нас поущать, что, покель верх басурменов, не можно холопей не примолвлять. Во всех странах еуропейских тако ведётся. И то чмута идёт по земле.
Опустившись на короб, Грозный ткнулся бородкой в кулак. С подволоки медленно спускался на невидной паутине паук. Пошарив по шапке царя, он раздумчиво приподнялся, повис на мгновение в воздухе и юркнул под ворот кафтана.
Грозный потихоньку поводил пальцем по затылку и, крякнув, раздавил паука.
Вяземский услужливо вытер царёв палец о свой рукав.
Свеча догорала. Серые тени в углах бухли и оживали. Шуршащим шёлком суетились на скрынях осмелевшие тараканы.
— К Новагороду бы добраться! — подумал вслух Иоанн.
Вяземский недоумевающе причмокнул.
— Повели, государь, и от того Новагорода не останется и камня на камне.
Царь зло отмахнулся.
— Не срок! Перво-наперво Литву одолеть да Ливонию вотчиной своей сотворить.
Он больно потёр пальцами лоб и задумался. Затаив дыхание, перед ним склонились советники.
— Ведом ли вам гость торговой новагородской, Собакин?
— Могутный изо всех торговых гостей! — в один голос ответили Вяземский и Борис.
Иоанн зачертил посохом по каменным плитам пола.
— А что, ежели… — И, вскочив с неожиданной резвостью, прищёлкнул весело пальцами. — Волю показать милость тому Собакину! Волю приять венец с дочерью его, Марфой Собакиной[179]!
177
Святой Зосима — имеется в виду преподобный Зосима (? — 1478), игумен Соловецкий; к лику святых причислен на московском соборе 1547 г. По преданию, распространитель пчеловодства на севере Руси, почитался как покровитель пчеловодства и хранитель пчёл. Память —17 (30) апреля.
178
Лаишев.
179
Собакина Марфа Васильевна (? — 1571) — дочь новгородского купца Василия Собакина, будущая жена Ивана IV (третий брак царя — 28 октября 1571 г.). Была отравлена ещё в девицах; Грозный взял её в жёны в надежде, что она исцелится, но царица прожила с ним только две недели и преставилась до разрешения девства.