Страница 100 из 154
— Ты? — ткнул он пальцем в грудь рубленника и сипло захохотал. — Собственной дланью?
— Яз, господарь!
— Да откель у смерда умельство розмысла?
Ивашка юркнул меж ног тиуна и важно уставился на Сабурова.
— И не токмо тех львов, — мы с тятенькой Гамаюн, птицу вещую, сотворили. Ей-Богу, провалиться вам тут!
И, ловко ускользнув из-под спекулатарских рук, готовых вцепиться в его курчавую головку, достал в тряпье глиняную птицу.
Сабуров всплеснул руками.
— Ну, прямо тебе — Гамаюн, что на книжицах фряжских!
Тиун не спускал с боярина глаз и всем существом пытался проявить своё восхищение.
— Яз давно заприметил умельство за Васькой! Не холоп, а клад, господарь!
Сабуров щёлкнул себя неожиданно двумя пальцами по заросшему лбу.
— А не сотворить ли нам таку потеху из глины?
Выводков помолчал, остро уставился в стену и, что-то сообразив, уверенно тряхнул головой.
— Быть потехе той, господарь!
В то же мгновение Ивашка прыгнул к отцу и повторил слово в слово:
— Быть потехе той, господарь!
Тиун замахнулся на мальчика кулаком. Сабуров резко остановил холопя и снисходительно подставил дрябленькую руку свою для поцелуя ребёнку.
— Ей-Богу, господарь, провалиться вам тут, поставим мы с тятенькой потеху тебе таку, како на стенке расписана!
Выходя из клети, князь приказал рубленнику утром же начать работу.
На дороге подле коня дежурил уже Ивашка.
— А ещё, господарь, чего яз сказывать тебе стану.
— Сказывай, пострелёнок!
— Отдал бы ты матушку нам! Ну, на какой тебе ляд, провалиться вам тут, наша матушка?!
Замятня вскочил на коня.
— Содеете потеху на загляденье, — отдам.
И шепнул добродушно тиуну:
— Спустить с желез.
Выводков упал в ноги князю.
— Дозволь дитё к бабе моей допустить! Помилосердствуй!
Конь взметнул копытами грязь и скрылся в промозглой мгле.
Схватив в охапку сынишку, Василий мчался в подвал, в котором томилась Клаша.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Сабуров-Замятня зачастил в гости к худородному соседу, Фёдору Тыну.
В Покров день, при людях, на паперти, князь первый подошёл к Фёдору и поклонился ему.
Оторопевший служилый сорвал с головы шапку и ответил земным поклоном.
— А яз к тебе погостить, — объявил снисходительно Замятня и усадил соседа в свою колымагу.
…Трапеза подходила к концу, когда подвыпивший боярин вдруг строго поднялся и приказал подать шубу.
Хозяин загородил собой выход.
— И в думке не держал изобидеть тебя!
Сабуров шевельнул щетинкой на лбу и оскалил зубы.
— Колико жалую к тебе, и ни единыжды ты не удосужился потешить меня поцелуйным обрядом.
Фёдор горько вздохнул.
— Будто впервой ты, Микола Петрович, у нас. Да и вдов яз. А дочь, самому тебе ведомо: на Ивана Купалу[142] четырнадесять годков набралось.
Сабуров маслено облизнулся:
— О самую пору невестушка!
И, с ехидным смешком:
— Зря хоронишь свой клад! Довелось ужо нам поглазеть на него!
Он присел на лавку и, пораздумав, огорошил Тына неожиданным заявлением:
— За горлицу за твою яз столь вена не пожалею…
Хозяин резко его перебил:
— При живой-то боярыне, Микола Петрович! Да ты окстись!
Тыкаясь колючей бородкой в острое лисье лицо Фёдора, Сабуров уверенно булькнул:
— Ныне боярыня, а завтра — послушница в монастыре.
Они присели на лавку и оживлённо заговорили вполголоса, то и дело прерывая друг друга.
К вечере Тын приказал подать лучшего вина и сам привёл дочь в трапезную.
— Кланяйся, Татьянушка, гостю!
Точно у кролика, подёргивались мелкою дрожью губы и уши девушки. Чуть раскосые, немигающие глаза уставились с мольбой на икону. Раздувшиеся ноздри с присвистом вбирали воздух.
Фёдор умилённо поправил кокошник на пышной головке дочери и подмигнул боярину.
Стараясь казаться солидней, князь грузно шагнул, одёрнул висевший на нём, как на жерди, кафтан и подошёл к смущённой хозяйке.
Она взяла с подноса братину, неуклюже поклонилась и поднесла её гостю.
Микола Петрович трижды коснулся рукою пола и, отпив из братины, облапил девушку.
«Пугало огородное!» — с омерзением выругалась про себя Татьяна, но покорно подставила стиснутые и холодные, как у покойника, губы для поцелуя.
Позднею ночью вернулся хмельной боярин в свою усадьбу.
В опочивальне, укутавшись в тёплое одеяло, он, сквозь сладкий зевок, поманил к себе тиуна.
— Выходит, хаживал окрест хоромин лихой человек да с девками сенными шушукался?
Тиун вытаращил недоуменно глаза.
— И слухом не слыхивал, господарь!
Замятня привскочил и сжал кулак.
— Сказываю — хаживал, буй!
Холоп широко улыбнулся и больно ущипнул себя за щеку.
— Доподлинно, буй! Из умишка ведь вон! Запамятовал! А како не хаживал? Хаживал, лиходей!
Он уже твёрдо знал, чего хочет князь, и с уверенностью стал на колени.
— И не токмо что с девками — в светлицу знаменье подавал!
— То-то же… Все-то вы поизленились… Недосуг ужо и за светлицею доглядеть!
И, стараясь казаться ещё более рассерженным, князь сорвал с себя одеяло.
— Ещё видывал кто лиходея?!
Тиун ткнулся губами в жилистую ногу боярина.
— Яшка-ловчий да псарь Ипатка намедни хвалились…
Снизив голос до шёпота, он продолжал уже откровенно:
— Верные то людишки, боярин. Како похощешь, тако и молвить будут.
— Абие доставить ко мне боярыню!
Трое холопей ворвались в светлицу и, не обращая внимания на возмущение и угрозы, поволокли боярыню к мужу.
— Блудом вотчину мою дедовскую опозорила! — набросился трясущийся от гнева князь на обомлевшую от страха жену. — С лиходеями, богомерзкая, снюхалась!
Женщина упала ниц перед иконами.
— Потварь, владыко мой! Потварь!
Она заколотилась головою об пол и визгливо заплакала.
Князь старательно разжигал в себе гнев. Неистово топая ногами, он рвал на себе рубаху, выл, набрасывался на жену и ожесточённо царапал своё лицо.
— Блудница! Девка корчмарская! Тварь подколодная!
Разбуженные людишки, затаив дыхание, прислушивались к дикому вою, долетавшему из опочивальни, и потихоньку крались в дальние углы двора, чтобы случайно не подвернуться под горячую руку Миколы Петровича.
Накинув на плечи шубу, боярин бросился в сени.
— Сотворить ей мовь[143], змее подколодной!
Нагая, связанная по рукам и ногам, лежала боярыня на охапке заиндевелого хвороста.
— Неси! — рявкнул Замятня, выбегая из жарко натопленной бани.
Всю ночь женщину парили кропивными вениками. От духоты и невыносимой жары холопи валились без чувств. Их выволакивали вместе с боярынею на двор и, дав отлежаться, снова заставляли продолжать пытку.
А князь, никому не доверяя, раскисший от пота и едва живой от усталости, сам беспрестанно таскал в предбанник дрова и подбрасывал щедро в раскалённую печь.
С неделю пролежала боярыня в постели почти без всяких признаков жизни. Сабуров, уверенный в неизбежной смерти жены, объявил пост в усадьбе и послал за попами.
Но больная, наперекор ожиданиям, выжила.
Князь почти перестал бывать дома и беспросыпно пьянствовал у своего наречённого тестя.
Узнав, что боярыня поправляется, Тын стал заметно охладевать к Миколе Петровичу.
— А жёнушка твоя, бают, в церковь собирается, — с ядовитой усмешкой молвил он как-то гостю. — Образ жертвует в память чудесного исцеления.
Сабуров собрал ёжиком лоб.
— Дай токмо срок. Дьяк всё обмыслит.
И немедля собрался домой.
Трапезовал он, в первый раз после мови, вместе с боярыней.
Вдруг с шумом распахнулась дверь. На пороге, красный от возбуждения, появился тиун.
— Изловили людишки лиходея того!
142
Иван Купала — 2 (15) июня и 24 июня (7 июля). Рождество святого Иоанна Крестителя; известен в народе под названием Ивана Купалы, или Иванова дня. День очищения огнём и водой, праздник летнего солнцестояния.
143
Мовь творить — париться в бане.