Страница 17 из 61
Лучше всех уловил гармонию скал, храмов и дикой природы, рожденную беспорядком камней, Мелвилл:
Много было сказано как греками, так и гостями Афин об Акрополе и о впечатлениях от него, еще больше написали ученые, пытаясь объяснить столь различное восприятие древней цитадели и сравнивая отношение европейцев к колониальному прошлому страны, а также взгляды греков касательно осознания себя как нации сегодня.
Воспоминания Фрейда
Среди теоретиков эпохи постмодернизма, занимавшихся этой проблемой, выделяется необычным подходом эссе Зигмунда Фрейда «Расстройство памяти на Акрополе», написанное и опубликованное в 1936 году как открытое письмо Ромену Роллану по случаю семидесятилетия последнего. В этом письме Фрейд заявляет, что ему последние несколько лет не дают покоя воспоминания 1904 года, и анализирует произошедший с ним следующий случай. Фрейд и его младший брат каждый год нередко проводили выходные в конце августа или начале сентября в Риме или где-нибудь еще в Италии, либо на Средиземном море. В том году они решили съездить на несколько дней через Триест на Корфу. В Триесте знакомые стали их отговаривать ехать на Корфу в такое время года, а вместо этого предложили поехать в Афины. Судно компании «Ллойд» отправлялось в тот же день.
Фрейд рассказывает: «Визит привел нас обоих в подавленное состояние духа. Мы обсудили предложенный план и сошлись на том, что он неудобен и ничего, кроме трудностей, не принесет». Поездку в Афины они обсуждали нерешительно и без особого удовольствия, но как только открылась билетная касса, они, против всяких ожиданий, без малейших колебаний купили билеты до Афин, не вдаваясь в причины принятия такого решения.
Все это наводит на мысль, что Акрополь на Фрейда впечатления не произвел, — но нет! Вот ключевое место его рассказа:
Когда наконец днем я поднялся на Акрополь и разглядывал окружающий пейзаж, мне вдруг пришла в голову удивительная мысль: «Значит, все, изучаемое в школе, вправду существует!» То есть внутреннее «я», сделавшее это наблюдение, оказалось гораздо сильнее, чем обычно, будучи отделенным от другого «я», которое осознавало это замечание. Оба внутренних «я» были потрясены, но совершенно разными фактами. Первое отреагировало классически, поверив под влиянием эмпирического наблюдения в реальность того, что раньше казалось сомнительным. Как если бы кто-нибудь, гуляя по берегу озера Лох-Несс и увидев вдруг очертания знаменитого чудовища, был бы вынужден признать: «Значит, вправду существует морской змей, в которого мы никогда не верили!» Второе внутреннее «я» испытало жестокое потрясение, потому что даже не допускало мысли, что можно сомневаться в существовании Афин, Акрополя и природы вокруг. Оно всего лишь ожидало выражения восторга или удовольствия.
Заметьте, что Фрейда не интересует Акрополь сам по себе, статья посвящена его собственной реакции на восприятие Акрополя. Далее он довольно подробно разбирает реакцию своего внутреннего «я». (Может ли это быть на самом деле? Вправду ли я вижу Акрополь? Ага, вот об этом нам в школе и рассказывали.) Затем он заключает, что главные действующие силы — почтительность и чувство вины, которые сыновья испытывают, путешествуя дальше своего отца как в прямом, так и в переносном смысле. Потому-то в Триесте им и была неприятна мысль о поездке в Афины.
Фрейд не единственный, кому Афины столь странным образом показались знакомыми. Роберт Байрон испытал здесь ощущение нереальности, как будто он стал жертвой обмана. Художник Чарльз Рикеттс нашел город «почти знакомым, словно уже бывал здесь когда-то, в другой жизни. Так смутно бывают знакомы вещи, которые раньше видел во сне». История Фрейда с трудом выдерживает весь тот груз анализа, который он взвалил на нее, пытаясь объяснить свои побуждения и мысли более чем через тридцать лет после пережитого случая. Но вышеописанный эпизод показывает, что, когда Фрейд захотел объяснить то таинственное, что вплелось в наши детские, школьные впечатления, вспомнив которые мы начинаем задаваться вопросом: «Возможно ли это? Вправду ли я здесь?», он обратился к Акрополю как к первоисточнику европейской культуры.
«Ужасная бомба»
Глядя на Парфенон издали, легко заметить, что линия крыши нарушена и некоторые колонны без ордера. Здание сильно повреждено. Ближе становится видно, что скульптуры, которые должны находиться на фронтоне и в местах, называемых метопами[9], отсутствуют.
Главная причина этих разрушений — соперничество Венеции и Османской империи в отношении Афин. В 1683 году началось турецкое вторжение в Европу. Именно тогда турецкая армия, осаждавшая Вену, была разбита объединенной польско-австрийской армией под командованием короля Польши Яна Собеского. Эта историческая битва завершила контрнаступление европейцев, ставшее предвестником долгого упадка османского могущества. На острие этого контрнаступления находилась Венеция, имевшая в восточном Средиземноморье свои политические и коммерческие интересы.
Командовал венецианскими и совместными антитурецкими силами Франческо Морозини. К1687 году эти силы окружили весь Пелопоннес, захватили Мистру и Мальвазию и вышли к Негропонту на острове Эвбея в Эгейском море. Однако кампания затянулась, гарнизон Негропонта был силен, его численность превышала 5000 человек. На военном совете Морозини предложил идти на Афины, а Негропонт взять в следующем году. 21 сентября 1687 года его силы достигли Пирея.
Перед угрозой мощной венецианской армии турки оставили город, лепившийся вокруг Акрополя, и укрепились на самом Акрополе. Войско венецианцев встало лагерем в большой оливковой роще к западу от города. Там им постоянно досаждали турецкие стрелки, подъезжавшие к лагерю верхом. Морозини через своего посланника, немецкого графа Кенигсмарка, предложил туркам сдаться, чтобы избежать тягот и ужасов долгой осады. Турки ответили отказом.
По поводу случившегося дальше существуют различные точки зрения. Очевидец, майор Собевольский, который в то время служил лейтенантом в знаменитых венецианских частях, пишет, что 22 сентября его люди начали устанавливать батареи на позиции и пытались подвести мины под Акрополь, что, из-за твердости скальных пород, им не удалось. В это время перешедший из крепости дезертир рассказал, что весь порох и припасы турки сложили в храме Минервы (то есть в Парфеноне) и что они отказываются сдаваться, будучи уверенными, что христиане не станут разрушать храм.
Услышав об этом, приказали нацелить на храм несколько мортир, но бомбы не могли зажечь храм — отчасти потому, что его крыша имела наклон и была покрыта мрамором, вследствие чего хорошо его защищала. Однако лейтенант из Люнебурга отдал приказ забрасывать бомбы внутрь храма, что и было сделано. Одна из бомб пробила насквозь крышу и угодила прямо в турецкий пороховой склад. К великому ужасу турок посередине храма снаряд разорвался, и все засыпало камнем.
Лейтенант из Люнебурга — «ein luneburgischer Leutnant». Траектория полета снаряда, который должен разрушить Парфенон, изображена на нескольких рисунках, выполненных инженером венецианской армии.
С точки зрения командующего отрядом Собевольского было абсолютно правильно бомбардировать Парфенон, ведь союзники знали о находящемся там пороховом складе. При обстреле Акрополя не брали в расчет историческое и культурное значение разрушаемых зданий. Венецианцы должны были как можно скорее взять крепость, а значит, любое здание на Акрополе становилось боевой целью.
8
Перевод Д. Закса.
9
Метопа — плита со скульптурными изображениями. Чередуясь с триглифами (прямоугольными плитами с тремя вертикальными желобками), образует фриз дорического ордера.