Немецкий детектив

— Вы Анне полностью доверяете, верно?

— А кому же еще мне доверять? — просто ответил Ковальский.— Я же воспитывал ее сам с колыбели. Сам стирал пеленки, сам…

Хотя Вебер очень хотел узнать подробнее о жене Ковальского, расспрашивать напрямую не стоило, и потому он перебил старика:

— Так что всегда сами отвечали за дочь, верно?

— Да, но это было совсем не просто! — очень серьезно ответил старик.— Например, когда в пять лет она заболела корью. Представляете, что это такое? Целые дни я сидел у ее постели, не спал, не ел. Продал обручальное кольцо, чтобы купить лекарство для уколов. На «черном рынке», вы понимаете?

Вебер промолчал, опасаясь потревожить старые раны, но все-таки спросил.

— Ваша жена давно умерла?

— Во время эвакуации,— коротко ответил Ковальский, явно не желая развивать эту тему.

— А других родственников или детей у вас не было?

— Все умерли в эвакуации. Тиф.

Неприступное выражение, вдруг проступившее на лице Ковальского, удержало Вебера от дальнейших вопросов. Они снова молча уставились на водную гладь.

Потом Ковальский потянул леску. Червяк все еще болтался на крючке, но выглядел так жалко, что Вебер подумал: «Неудивительно, что рыбы обходят его стороной».

Старик поправил наживку и заново забросил удочку. Поплавок шлепнул по воде, легкие круги расходились все шире, пока не достигли берега.

— Вы видели Анну с тех пор, как мы были у Витте? — спросил Вебер.

Ковальский отрицательно покачал головой.

— Но я ей звонил. Сейчас она не может отлучаться, сегодня у Витте помолвка. Понимаете, там готовятся к большому торжеству…— И без всякого перехода вдруг добавил: — Я должен извиниться, что был так невежлив, когда вы меня расспрашивали о жене.

— Ну что вы,— развел руками Вебер,— это все мое глупое любопытство. Что делать, такая у меня работа.

Ковальский кивнул, подумал и заметил:

— Я так думаю, что прошлое нужно оставить в покое. Война принесла нам одни несчастья, всем досталось… Или почти всем. Мне грех жаловаться, у меня осталась Анна. Я забрал ее к себе сразу, как только вернулся из плена. Ей было уже полтора года, и о ней заботились наши друзья. С тех пор мы живем вместе, и дай Бог так и дальше.

Вебер чувствовал, как растет его симпатия к старику. Но к этому чувству присоединялось еще что-то неопределенное: немного меланхолии или сочувствия, впрочем, может, все дело просто в его глупой склонности к сентиментальности.

— Я вот сижу тут с вами и болтаю, теряю время,— услышал он голос Ковальского.— А мне уже пора на работу, смена начинается в два.

— Где вы работаете?

— В порту. Через пять минут — мой автобус. Если упущу его, опоздаю.— Ковальский разложил на траве удочки, взял ведерко, в котором плавала пара плотичек, и, покосившись на Вебера, выплеснул их в воду.— Все равно на обед не хватит.

Вебер следил, как рыбешки с плеском исчезли в воде, и в душе пожелал им счастливого пути. Он уже понял, что Ковальский, взбиравшийся на откос, из тех рыбаков, что рыбу покупают в магазине.

— Не спешите,— заметил Вебер.— Успеете, я вас подвезу.

Они стояли на тропинке.

— А что мне делать с удочками?

Вебер беспомощно развел руками. Одна была такая длинная, что не поместилась бы в машину.

— Да не волнуйтесь, я успею на автобус,— сказал Ковальский.— А вот если вы отнесете удочки ко мне домой, я вам буду очень благодарен. Ключ — под ковриком.

Он уже собрался уходить, но, сделав несколько шагов, снова обернулся.

— Заходите как-нибудь! Я обычно всегда сижу здесь.

И, дружелюбно кивнув, поспешил по тропинке.

Вебер забрал удочки и неторопливо зашагал вперед. Прошел узкой тропкой, миновал свалку и вскоре оказался перед домишком Ковальского. Нащупал щеколду на калитке, отодвинул ее и вошел.

Под ковриком ключа не оказалось. Интересно. Ковальский утверждал, что ключ под ковриком. Кто же его забрал? Где бы поставить ведро и пристроить удочки?

Оставив пока все у стены, он осторожно нажал на ручку.

Двери были не заперты и открылись легко и бесшумно. Вебер заглянул в прихожую, превращенную в кухню.

Прямо под окном он увидел стол, у которого стояла молодая женщина. Стояла к нему спиной, но он узнал ее с первого взгляда: стройная фигура, длинные ноги в туфлях на шпильках, светлые волосы.

Анна Ковальская.

Она мыла посуду в двух больших тазах и была настолько поглощена своим занятием, что не заметила Вебера. Работа так и горела в ее руках, конский хвост на затылке так и раскачивался. Вебер некоторое время наблюдал за ней, но потом ему стало неудобно, и он громко кашлянул.

Девушка стремительно обернулась. Поначалу, не узнав его, она явно испугалась — все, что было в руках, с грохотом посыпалось на пол. К счастью, это был не мейсенский фарфор, а всего лишь обычные ложки и вилки.

Вебер шагнул к ней.

— Анна, ради Бога, успокойтесь! Это всего лишь я.

Он нагнулся, чтобы поднять столовые приборы с пола, а когда, выпрямившись, заглянул ей в лицо, то заметил, что оно побагровело от гнева.

— Убирайтесь отсюда! — потребовала она, едва владея собой.

— Почему вы так нелюбезны?

— Я вас не приглашала. И к тому же принято звонить, прежде чем войти в чужой дом.

Вебер развел руками.

— На дверях нет звонка.

— Это всегда молодым девушкам приходится отбиваться от бестактных и навязчивых мужчин?

— Всегда! — убежденно подтвердил Вебер.

Он покосился на приборы, которые поднял с пола и все еще держал в руках. Ложки и вилки из дешевого алюминия, только одна пара смахивала на серебряные.

Выхватив приборы у него из рук, она швырнула их в таз, где лежала уже мытая посуда.

— Что вы тут ищете? — Вопрос был задан самым нелюбезным тоном.

Достав из кармана платок, Вебер вытер руки и, не глядя на нее, стал рассказывать:

— Я помогал вашему отцу ловить рыбу. И при этом мы так заговорились, что он не успевал отнести домой удочки — опаздывал на работу. А я его выручил. Он мне сказал, что с того вечера у Витте вас больше не видел.

— Я тут всего час,— уже спокойнее сказала она.— Он не знал, что я приду, так все вышло неожиданно…

Вебер кивнул.

— Жаль, что вы не заглянули на канал. Отец был бы рад. Он вами гордится.— И покосился на Анну.

Она застыла у стола, стиснув пальцы так, что даже суставы побелели. Крепко сжав губы, она упорно глядела в пол.

«Странно,— подумал Вебер,— некоторым девушкам все к лицу. Впрочем,— добавил он для порядка,— все еще зависит от того, с какой стороны смотреть».

Поскольку Анна упорно молчала и больше за посуду не бралась, он без всякого умысла прогулялся по кухне. И на полке заметил целую выставку снимков в рамках, запечатлевших Анну в разные годы жизни: Анна — младенец; Анна, первый раз идущая в школу с огромным букетом; Анна на конфирмации с цветами в волосах. И, наконец, свежее фото: уже молодая красивая женщина. Рядом с этими снимками стоял единственный, выбивавшийся из общего ряда. Явно увеличенное фото с паспорта, нерезкое и расплывчатое, на уже пожелтевшей бумаге. Молодая женщина, сходство которой с Анной бросалось в глаза, видимо, фото ее матери. Рядом с этим снимком стояла вазочка со свежими цветами.

— Ваш жизненный путь,— серьезно заметил Вебер.— Настоящий алтарь…

Анна упорно молчала.

— Вы, наверное, не помните свою мать? — продолжал он.

Девушка все еще не отвечала. Он обернулся и посмотрел на нее у упор. Не сказав ни слова, она покачала головой, дав понять, что слушает.

— А родственников вы тоже не помните?

— Ни матери, ни сестры,— порывисто выдохнула она.— Обе умерли в эвакуации. А теперь оставьте меня в покое!

— Неудивительно, что вы стали для отца единственным светом в оконце! — Он снял с полки один из детских снимков и внимательно к нему присмотрелся.— Милым вы были ребенком, Анна! Очень милым!

Ее плечи задрожали. Вебер шагнул к ней, взял за локти и повернул к себе так ласково, что сам поразился. Она опустила глаза, но он видел, как по щекам потекли слезы.