Страница 59 из 75
Бревенчатая хижина состояла из одной комнаты.
— Выглядела очень старой, — сказал Тоутмофф. — Ветер свистел в щелях, откуда выпал уплотнитель.
Там была дровяная печь, стол — кусок фанеры на козлах, несколько разномастных стульев и лежанка в углу.
На лежанке обнаружился старик — очень старый коренной житель, истощенный и в синяках.
Все то время, что Тоутмофф рассказывал свою историю, Кейт сидела не шелохнувшись, уставившись в свою тарелку. Я уже видел ее такой. Это фишка коренных жителей — когда ты не смотришь на человека, который с тобой говорит, но будто слушаешь его каждой клеточкой своего тела.
Старик был привязан к лежанке. Младший из похитителей принес стул, а старший заставил Тоутмоффа сесть. «Спроси, подпишет ли он бумаги», — приказал старший.
— Я не понял, что он имеет в виду, — сказал Тоутмофф. — Я плохо соображал, а потому промолчал. Он ударил меня, сбросил со стула. Когда звон в ушах поутих, я услышал, как старик что-то сказал. На эяк.
Кейт как будто вздохнула и слегка обмякла на стуле.
— Они снова усадили меня, и на этот раз бил младший, — продолжал Тотумофф. — «Скажи ему подписать бумаги», — приказал он.
Затем вновь замолчал на некоторое время.
— Я боялся. Они хотели, чтобы я поговорил со стариком на эяк. Но они понятия не имели, что носителей эяк не осталось. Когда умерла моя бабушка, язык умер вместе с ней. Я знаю, как он звучит, но сам умею разве что ругаться на нем.
Как рассказала мне позже Кейт, эяк — это язык коренного населения Аляски с востока Кордовы и запада Якутата. С юга его вытеснили тлингиты, с севера — атабаски, с запада — алеуты, и Кейт говорит, что после прихода белых взрослые заставляли детей учить английский, чтобы у них не возникало проблем, когда вырастут. Когда детей отправляли в школы БДИ (http://en/wikipedia.org.wiki/Bureau of Indian Affairs) в Ситке и на «Большой земле»[67], там их иногда даже били, если они говорили не по-английски. Поэтому носителей эяк почти не осталось, за исключением разве что нескольких стариков.
Вроде того деда в хижине.
— Они проделали такой путь, потратили кучу бензина, чтобы привезти меня, — сказал Тоутмофф. — Пойми они, что я не говорю на эяк, вполне могли бы меня прикончить.
Он снова замолк. Я уже начал привыкать к его паузам. В них был свой ритм, он словно выпускал некоторое количество слов, а потом останавливался, чтобы подзарядиться. Чем страшнее становилась история, тем ужаснее делалась его речь.
— Старик догадался первым. Начал сигналить мне за их спинами. Я думаю, вдруг он и по-английски знает. Такие он бросал на меня взгляды. Они снова мне врезали, ну я и говорю те слова, что знаю. Мокрый снег. Сухой снег. Метель. Медведь. Волк. Рыба. Бобер. Сиська.
Думаю, последнее он говорить не собирался, потому что тут же снова покраснел.
— Я перемешал их и выдавал в разном порядке, чтобы они решили, будто это целые фразы. Они твердили, чтобы я сказал ему подписать бумаги. Младший вытащил пачку и помахал перед его носом. Думаю, старик притворялся, что он слабее, чем на самом деле. Так вот, он тряс головой и стонал. — Тут Тоутмофф впервые за все время улыбнулся. — За те из его слов, что я понял, мамка вымыла бы мне рот с мылом. — Он пожал плечами. — Только они-то все равно ничего не поняли.
Пауза.
— Думаю, я провел там день и ночь. Окна были закрыты. Мне показалось, очень долго. — Пауза. — Один раз, когда младший вышел, а старший топил печь, старик что-то мне прошептал.
Мы ждали. Кейт снова замерла. Не уверен, замечала ли она нас с Максом и Маттом хотя бы краем глаза, так она сосредоточилась на словах Тоутмоффа.
— Меня мучали голод, жажда и похмелье, а потому я точно не уверен, но вроде бы он произнес: «Передай Мире, я сказал „нет“.»
Пауза, очень долгая.
— Должно быть, я отрубился, потому что следующее, что помню, это как очнулся на скамье перед входом в конференц-центр, и парень из общественного патруля пытался разбудить меня и засунуть в фургон, чтобы отвести в приют брата Франциска. Там еще был коп. Я пытался рассказать ему, что случилось, но он, похоже, решил, что я пьян, и не стал слушать.
Кейт ничего не сказала, но я этому копу не завидую.
— Я провел в приюте пару дней, пока мне не стало лучше. Не знал, что делать. А потом вспомнил отцовского друга Макса.
Он впервые посмотрел прямо на Кейт.
— Я боюсь за старика.
И откинулся на спинку стула. История кончилась.
Выждав минуту, Макс осушил свой пятый — или шестой — мартини и откашлялся.
— Благодаря Виктории я по уши завяз в мерах безопасности, — сообщил он, глядя на Кейт. — Теперь моя жизнь мне не принадлежит — и тебя за это тоже следует поблагодарить, — иначе я бы сам все выяснил. Когда я услышал, что ты в городе, подумал: может, ты разберешься.
Кейт посмотрела на меня.
— Мы застряли здесь из-за непогоды, которая продлится еще день или два. Вполне могу разобраться. — Она повернулась к Тоутмоффу. — Я должна задать тебе несколько вопросов, Гилберт. Мы тут не обсуждаем, что хорошо, что плохо. Не торопись, расскажи мне все, что сможешь вспомнить.
Тоутмофф кивнул, не поднимая глаз.
— Когда тебя сажали в самолет, там был асфальт или гравий?
— Гравий.
— Ты слышал другие самолеты?
По-прежнему не поднимая глаз, он начал потирать ногу. Затем кивнул.
— Какие самолеты? Маленькие? Реактивные?
— И те и эти.
— Реактивные? Близко?
— Очень близко.
Кейт кивнула.
— Ты можешь предположить, в какой самолет тебя посадили?
— Похоже на «сессну», — ответил он. — Они оба сидели впереди. Может, «сто семьдесят вторую». Но может, и «сто семидесятую».
— Хорошо. А что насчет этих двух мужчин? Как они выглядели?
— Они были белые.
— Молодые? Твоего возраста? Или старые? Как Макс?
— Старые, — ответил Тоутмофф. — Как вы.
Макс засмеялся. Точнее, закудахтал. Кейт его проигнорировала.
— Высокие? Или низкие?
Тоутмофф пожал плечами.
— Наверное, чуть выше меня. — Он был ростом около пяти футов шести дюймов.
— Толстые или худые?
Он снова пожал плечами.
— Старший был костлявым. Младший — мускулистым.
— Волосы длинные или короткие? Какого цвета?
— Старший ни разу не снял кепку, но за ушами торчали седые волосы. Младший — блондин, и загривок у него был весьма лохматым.
— Как они говорили? Подвывали, как южане из Теха-а-аса? Или ахали, как северяне из Ба-ахстана? Или гундосили, я не знаю, как Сильвестр Сталлоне?
Тоутмофф покачал головой.
— Говорили, как белые.
Кейт кивнула. Она ничем не выдала своего нетерпения или раздражения.
— Во что они были одеты?
— Джинсы. Ботинки. Куртки. Бейсбольные кепки.
— Кепки? — переспросила Кейт. — А на них? Скажем, символика «Шеврона» или «Сиэтл сихокс»?
Тоутмофф подумал.
— У младшего на кепке было лого «Анкоридж эйсис».
— «Анкоридж эйсис»? — переспросила Кейт.
— Местные хоккеисты-полупрофессионалы, — пояснил Макс.
— Ты не узнал старика? — спросила Кейт у Тоутмоффа, и тот покачал головой. — Эяк осталось совсем мало, — сказала она. — Ты уверен?
Тоутмофф снова покачал головой.
— Никогда не видел его в Кордове. Он не из Ред-Нан. И в Анкоридже тоже не видел.
А больше Гилберт Тоутмофф нигде и не бывал, готов поклясться. Но все же он посетил на одно место больше, чем многие жители буша[68].
— Ты знаешь кого-нибудь по имени Мира?
Тоутмофф покачал головой.
— Нет.
— На сколько ты задержишься в городе?
— До субботы. Раньше мест на пароме в Кордову нет.
— У тебя есть телефон?
Тоутмофф достал мобильник.
— Хорошо, — сказала Кейт, поднимаясь на ноги. — Будем на связи.
67
Также «Внешний мир» — так жители Аляски называют остальные континентальные штаты США, а иногда и любое место за пределами Аляски.
68
Так жители Аляски называют области штата, в которых нет развитой дорожной сети и куда нельзя попасть на пароме. Большая часть коренного населения Аляски живет в буше.