Страница 48 из 75
— Элизабет, за время всех этих неприятностей я вдруг осознал, что в той вещи, над которой я сейчас работаю, совсем не то настроение. Это ужасно меня огорчало. Только сегодня утром я наконец понял, чего хотел.
— Это то, что ты играл, когда мы вошли? — спросила Элизабет.
Мистер Брекенридж потупился и ничего не ответил.
— А почему миссис Мэннинг тут же убрала ноты к себе в папку? В них есть что-то, чего я не должна видеть?
Мой новоиспеченный племянник — а он сразу настоял, чтобы я звала его по имени, — обратился ко мне словно к давнему другу:
— Тетя Хадсон, она всегда была такой любопытной? Ну сущий ребенок!
Я ответила ему улыбкой.
— Элизабет столько рассказывала мне о том, как ей было хорошо в детстве в Шотландии… И я принял приглашение выступить летом в Эдинбурге.
— Я не бывала там с тех пор, как умер папа, — сказала мне Элизабет. — Но, Уильям, какое это имеет отношение к странному поведению миссис Мэннинг?
— Я играл «Шотландскую рапсодию». Она посвящена тебе. Дороже тебя у меня нет никого на свете. Я собирался сыграть ее на первом же концерте в Эдинбурге — в подарок тебе на день рождения. И, как назло, леди Энн увидела рукопись, которую я оставил миссис Мэннинг, и захотела немедленно ее перекупить. Судя по всему, сэр Энтони сделал себе состояние на шотландской шерсти, и леди Энн сочла, что для их грандиозного торжества лучше музыки не придумаешь. Они упросили миссис Мэннинг устроить им встречу со мной, и мне пришлось сыграть им рапсодию. Сэр Энтони предложил мне очень внушительную сумму. Разумеется, я отказался.
— Уильям!.. — воскликнула племянница, и лицо ее просветлело.
Горничная принесла легкий ужин на три персоны. После того как мистер Брекенридж оказал мне столь сердечный прием, я уже не могла заставить себя поверить, будто он способен сделать что-либо плохое Элизабет. Он поделился со мной своими опасениями за ее здоровье и взял с жены обещание, что, если обморок еще раз повторится, она непременно обратится к врачу. И, несмотря на все это, я не спускала с него глаз. Но единственным поваром и официантом на ужине была Элизабет, а он даже ни разу не притронулся к ее еде и питью.
Из театра, в котором должен был играть Уильям, прислали экипаж. Уже в театре я заметила, как Элизабет вынула из кармана небольшую пастилку, разломала ее на кусочки и съела. Перед тем как расстаться с ней в вестибюле, я улучила момент и спросила ее, что это.
— Когда я только начинала аккомпанировать в Аа Фениче, дедушка предупредил меня, что очень важно следить за своим дыханием, чтобы запах изо рта не раздражал певца. С тех пор я всегда съедаю перед концертом мятную пастилку.
От племянницы запахло мятой.
Я наклонилась к ней и спросила шепотом:
— А могло это?..
— Нет, дорогая тетя. Я выбросила все пастилки, какие привезла с собой из Италии, и купила здесь новые. Я их всегда держу при себе. Правда, здешние для меня резковаты на вкус, но дело свое делают.
Войдя в зал и устроившись рядом с доктором Ватсоном, я рассказала ему обо всем, что видела и слышала.
— А вы нашли в заметках мистера Холмса то, что искали?
— Да. По симптомам — головокружение, головные боли, затрудненное дыхание — я сразу заподозрил цианиды. У Холмса описаны точь-в-точь те же симптомы. Но каким бы путем яд ни поступал в организм, ваша племянница должна была получать очень малые дозы. Большая убила бы ее сразу, к тому же острое отравление цианидами легко распознать. Думаю, отравителю хочется выдать это за естественное течение болезни.
Свет погас. Я обратила внимание доктора на ложу напротив сцены.
— Это сэр Энтони и леди Энн, — прошептала я. — Боюсь, у нее свои планы на мистера Брекенриджа.
В первом отделении был струнный квартет Бетховена. В антракте мы не стали уходить из зала. Я видела, как миссис Мэннинг — в очаровательном желтом платье, украшенном букетиком первоцветов, — подошла к роялю, откинула подставку для нот, чуть-чуть подрегулировала ее по высоте, оставила ноты и ушла. Через три минуты она уже сидела в ложе Стоктонов рядом с леди Энн.
Согласно программе во втором отделении должен был прозвучать квинтет Шуберта «Форель».
Что и говорить, мне понравилось. Публика аплодировала восторженно, и доктор Ватсон в том числе. Но все мое внимание было сосредоточено на Элизабет, которая сидела на табурете за спиной у мужа, чуть слева от него, и следила за партитурой. Через равные промежутки времени она осторожно поднималась и быстро переворачивала страницу левой рукой — так, чтобы не отвлекать мужа, — потом садилась снова.
Посередине квинтета я потрогала доктора Ватсона за руку и сказала шепотом:
— Посмотрите на Элизабет.
Его глаза тут же расширились, и он почти неслышно проговорил:
— О Боже.
Оба мы заметили, что все время, пока длился концерт, ей становилось все хуже и хуже. Перевернув последнюю страницу, она нетвердой походкой ушла со сцены. Как только зажегся свет, мы поспешили в гримерную. Элизабет лежала в кресле с закрытыми глазами, тяжело дыша. Мистер Брекенридж сидел перед ней на коленях, держа в одной руке мокрую салфетку, в другой — стакан с водой. Он поглядел на меня в отчаянии и сказал:
— У нее опять приступ.
Я коротко представила ему доктора Ватсона. Доктор пощупал пульс Элизабет и спросил:
— Мисс Элизабет, вы меня слышите?
Она слабо кивнула.
— Вы сейчас ощущаете себя так, как будто у вас в венах ледяная вода?
Она открыла свои заплаканные глаза:
— Да! И грудь! Как тисками сжимает…
— Ей нужно на воздух, — сказал доктор Ватсон. — Немедленно.
Мой «племянник» подхватил ее своими сильными руками и быстро зашагал к двери, ведущей во внутренний дворик с каменной скамейкой. Он держал Элизабет на руках до тех пор, пока ее дыхание не восстановилось и она не смогла сидеть без посторонней помощи.
На сей раз приступ, похоже, испугал его всерьез.
— Доктор Ватсон, вы можете поставить диагноз? Что с моей женой?..
Но не успел тот ответить, как сэр Энтони, леди Энн и миссис Мэннинг, оттеснив музыкантов и их друзей, с тревогой наблюдавших за происходящим, подбежали к нам.
— Брекенридж, я знаю отличного врача на Харли-стрит. Я могу, с вашего разрешения, послать за ним.
Элизабет воспротивилась, но тут и доктор Ватсон стал убеждать ее, что ей необходимо тщательное обследование. Сошлись на том, что доктор приедет к Брекенриджам с утра и вместе с коллегой осмотрит Элизабет.
Убедившись, что приступ миновал, мы вернулись в театр, и разговор перешел на земное. Доктор Ватсон сердечно поблагодарил Уильяма за выступление и попросил дать ему на время партитуру Шуберта (которую миссис Мэннинг уже сняла с подставки).
— Я не музыкант, но там в первой части был один пассаж. Очень хотелось бы изучить его повнимательнее. Сделайте мне одолжение, прошу вас!
— Сэр, у меня есть еще копия, — сказала миссис Мэннинг, открывая свою кожаную папку.
— Не стоит, — заверил ее Ватсон, и, как она ни возражала, настоял на своем. — Мне для моих скромных нужд хватит и этой. Я верну ее завтра утром.
Мы наняли кеб. Доктор Ватсон поехал со мной на Бейкер-стрит и остался ночевать в комнатах мистера Холмса. Горничная застелила одну из кроватей свежим бельем, а я принесла доктору ужин. Все было как раньше, в те старые добрые времена.
Ранним утром я была уже в городе. Мне нужно было успеть сделать все намеченное до начала консультации у Брекенриджей. В десять, когда приехал доктор Ватсон, а с ним — сэр Эрнест Фаулер, знаменитый терапевт, я уже сидела рядом с племянницей.
Осмотрев ее, доктора удалились на совещание.
— Что это? — спросил со страхом Уильям, когда они вернулись. — Скажите, она выздоровеет?
— Да. Спасибо доктору Ватсону, — ответил сэр Эрнест. — Миссис Брекенридж, я знаю, что вы подозревали кого-то в намерении вас отравить.
Она кивнула. Уильям был потрясен.