Страница 39 из 75
— Я собралась просмотреть стенографические записи Ины, чтобы найти касающиеся дела Доака… вы просили меня их расшифровать. — И после кивка Бутби продолжила: — Нашла и уже начала расшифровку, когда ко мне пожаловал следователь федерального Управления по борьбе с наркотиками. Женщина. Она спросила, располагаю ли я информацией о связях Ины с Гарольдом Доаком — тем самым человеком. Доак дал показания, что Ина покупала у него наркотики.
— Минуточку, — вмешался я. — Ина — стенографистка суда, которая записывала переговоры об условиях сделки со следствием своего поставщика?
— И федералы хотели, чтобы условия сделки остались в секрете, — кивнул Бутби, — чтобы ни поставщики, ни покупатели Доака ни о чем не узнали. Господи, Ина не могла не понимать, что агенты УПБН очень скоро постучат ей в дверь. Может, этим и объясняется самоубийство?
— Нет, я думаю, вы ошибаетесь. — Эмми покачала головой. — Я вновь прочитала ее дневник. Записи очень разные: счастливые, грустные, злые — на любой вкус. То, что полиция называет «предсмертной запиской», на самом деле запись в ее машинке для стенографирования. Почему там, а не в дневнике? Я провела два последних дня, просматривая записи всех процессов, которые она стенографировала за последний год. Личная запись только одна: которую нашла полиция.
— Что ж, это необычно… как и самоубийство, — указал Бутби. — Она могла совсем потерять голову.
— Я принесла полицейское донесение. — Она сунула руку в большую сумку, достала документ. — Вот текст ее записки: «Я больше не могу смотреть в глаза моим близким. Они верили в меня, а я их предала». Ина так написать не могла. Только меня она считала своей близкой родственницей, за последний год в ее дневнике упомянута только я. Она могла подвести только меня, и никого во множественном числе. О близких у нее только одна запись — в машинке для стенографирования… и она никогда бы ее там не сделала.
— А как насчет братьев? — спросил я.
— Она не испытывала к ним родственных чувств. Им просто повезло: закон объявляет их ее наследниками.
Бутби нахмурился, сдвинув брови.
— Так ты думаешь, кто-то написал эту предсмертную записку?
Я наклонился к сидевшей на диване Эмми.
— Может, ее написали после смерти Ины, чтобы обставить все как самоубийство?
Брови поднялись, опустились — судья думал.
— Написал тот, кто знал, как пользоваться машинкой для стенографирования, — добавил я, — и решил, что проще оставить такую запись, чем пытаться подделать почерк Ины.
Бутби ухватился за эту ниточку.
— Допустим, Ина продавала товар, который получала от Доака, и рассказала кому-то из покупателей о намечаемой сделке со следствием. Покупатель не хотел, чтобы Ина поступила с ним — или с ней — так же, как Доак собирался поступить с Иной, и убил ее, чтобы она не сдала его полиции.
Эта версия подхлестнула мою подозрительность.
— Эмми, какие еще подробности смерти Ины предполагают убийство?
— Прочитай полицейское донесение. — Она протянула мне бумаги. — Они нашли ее в подвале многоквартирного дома, в котором она жила. Она висела на струне, второй конец которой крепился к крюку в потолочной балке. Рядом валялась табуретка, аэрозольный баллончик с эфиром для запуска холодного двигателя и тряпка. Следователи пришли к выводу, что она повесилась, а эфир использовала в качестве анестетика, чтобы не чувствовать боли, после того как оттолкнула табуретку и начала задыхаться. — Эмми отвернулась. — Как это было ужасно. Бедная Ина.
«Действительно ужасно», — подумал я и указал в донесение.
— Здесь написано, что никаких следов борьбы не обнаружено. Допустим, эти следы отсутствовали именно потому, что в момент повешения Ина была без сознания?
— Никаких следов борьбы, потому что доверяла этому человеку и никак не ожидала, что он направит ей в лицо струю эфира. — Бутби изогнул правую бровь, многозначительно посмотрел на меня, повернулся к Эмми. — Давай взглянем на подвал в доме Ины. Прежде чем предполагать, что полиция ошиблась, нужно посмотреть, над чем мы мозгуем, а уж потом делать какие-то выводы. Завтра во второй половине дня?
— И что за заговор вы трое здесь плетете?
Повернувшись, мы увидели судью Уоттса, привалившегося к дверному косяку и жующего виноград, с бровями, поднятыми в нарочитой подозрительности.
— Привет, Гибсон, — кивнул ему Бутби. — Отличная вечеринка! Мы беседуем с Эмми об Ине Ледерер. Ина приходилась Эмми племянницей.
Он повернулся к ней.
— Я очень сожалею, что все так вышло, Эмми. Потеря близкого человека, совершившего самоубийство… Более тяжелой утраты, наверное, не найти.
— Я не верю, что это самоубийство, — заявила Эмми.
Уоттс вошел в библиотеку, хмуря лоб.
— А что еще это могло быть, за исключением… убийства!
— Бинго! — кивнул Бутби.
На лице Уоттса отразилось изумление.
— Да у кого могло возникнуть желание убить ее?
Бутби пожал плечами.
— Понятия не имею. Мы всего лишь мозгуем.
— Ух ты, убийство. — Уоттс покачал головой. — Линвуд, — обратился он к Бутби, — это ужасно интригующе. Я бы хотел услышать итог вашего мозгования, когда представится такая возможность… и я не буду принимать гостей. — Он мотнул головой в сторону людей в соседней комнате. — Должен идти. Еще раз мои соболезнования, Эмми.
После ухода Уоттса Бутби встал и поднял стакан.
— Пора подзаправиться. Эмми, ты обязательно должна попробовать лобстеров Гибсона. И ты тоже, Арти… Давайте веселиться.
Квартира Ины находилась на первом этаже четырехэтажного жилого дома в Льюистоне — обветшалом промышленном городке девятнадцатого столетия. Эмми открыла дверь, и мы вошли. В квартире царил порядок, но пыль на мебели указывала, что какое-то время здесь никто не жил.
Она повела нас в дальнюю часть, открыла другую дверь, и по лестнице мы спустились в подвал — большое открытое помещение с кирпичными колоннами, которые поддерживали деревянные потолочные балки. Между колоннами висели веревки для сушки белья. У одной колонны стоял велосипед (угонщикам противостоял гибкий замок, обхватывающий колонну), у другой — табуретка. Старое, поставленное на попа пианино занимало, как я предположил, бывший ларь для угля.
Эмми подвела нас к крюку, ввинченному в одну из балок, на котором нашли повесившуюся Ину, и указала на табуретку, использованную в процессе.
— Какого роста была Ина? — спросил Бутби Эмми.
— Пять футов три дюйма. Весила, наверное, фунтов сто десять.
— Тогда каким образом кто-то мог поднять ее и держать на весу достаточно долго для того, чтобы повесить на этом крюке? — спросил меня Бутби.
— Для этого требовалась немалая сила, — ответил я, — поэтому смею предположить, что мы говорим о мужчине. Возможно, он завязал струну на шее Ины, потом взвалил ее на плечо, залез на табуретку, зацепил второй конец струны за крюк и сбросил с плеча.
— Следующий вопрос: зачем использовать струну? Почему не бельевую веревку?
— Бельевые веревки непрочные, могут порваться. В донесении полиции указано — струна фортепьянная, возможно, от этого сломанного пианино.
Мы подошли к нему. Клавиатура напоминала щербатый рот, верхняя и передняя панели отсутствовали. Некоторые струны крепились только одним концом, другие вырвали с корнем.
Бутби долго смотрел в пианинное чрево.
— Использование фортепьянной струны подтверждает версию самоубийства, означая, что смерть наступила здесь.
— Квартира Ины — единственная, из которой есть прямой доступ в подвал, — вставила Эмми. — Другая дверь, — она указала на дальнюю стену, — ведет на общую лестницу, по которой в подвал могут попасть остальные жильцы. Из квартиры Ины человек мог без труда спуститься в подвал незамеченным.
Бутби кивнул.
— Что теперь будет с ее квартирой?
— Я должна сдать ее в субаренду. Арендный договор, подписанный Иной, заканчивается через шесть месяцев, а пункта, прекращающего действие договора в случае смерти квартиросъемщика, нет. Поэтому, если вы закончили, давайте я вас провожу. Мне надо тут прибраться, чтобы подготовить квартиру к показу.