Избранное

Разъяренный Сусаноо, как раненый вепрь, свирепо бросился вдогонку, но валявшийся под ногами красивый юноша вскочил на ноги, выдернул, как безумный, меч из ножен и, стоя на одном колене, замахнулся на Сусаноо.

При блеске меча в Сусаноо проснулась дремавшая долго жажда крови. Он мгновенно подскочил, перепрыгнул через меч, тут же выхватил из ножен свой меч и, взревев, как бык, бросился на врага. Их мечи со страшным свистом несколько раз сверкнули в клубах дыма, высекая яркие, до боли в глазах, искры.

Конечно, красивый юноша не был для Сусаноо опасным противником. Сусаноо размахивал широким мечом и каждым ударом приближал своего врага к смерти. Он уже занес меч над его головой, чтобы единым взмахом рассечь ее, как вдруг в него стремительно полетел глиняный кувшин. К счастью, он не попал в цель, а упал ему под ноги и разбился вдребезги. Продолжая сражаться, Сусаноо поднял гневные глаза и быстро обвел взглядом дом. Перед завешенным циновкой черным входом, подняв над головой огромную бочку, стоял сбежавший вначале схватки пастух с красными от ярости глазами,— он хотел спасти напарника от опасности.

Сусаноо снова взревел, как бык, и, вложив всю силу в меч, хотел нанести удар по темени пастуха, прежде чем тот бросит в него бочку, но огромная бочка, просвистев в огненном воздухе, упала ему на голову. У него потемнело в глазах, он закачался, как древко флага на сильном ветру, и чуть было не упал. Тем временем враг его опомнился и, откинув загоревшуюся бамбуковую штору, с мечом в руке ускользнул в тихую весеннюю ночь.

Сусаноо, стиснув зубы, топтался на месте. Когда он открыл глаза, в хижине, окутанной огнем и дымом, давно уже никого не было.

Объятый пламенем, Сусаноо, шатаясь, вышел из хижины. На улице, освещенной лунным светом и огнем загоревшейся крыши, было светло, как днем. Лишь темнело несколько фигур, выбежавших из домов людей. Увидев Сусаноо с мечом в руке, они сразу зашумели, закричали: «Сусаноо! Сусаноо!» Он немного постоял, рассеянно слушая их крики, а в ожесточившейся душе, почти сводя его с ума, все яростнее бушевало смятение.

Толпа на улице росла, а крики становились все более злобными и угрожающими: «Смерть поджигателю! Смерть вору! Смерть Сусаноо!»

В это время на зеленой горе, за селением, сидел под вязом старик с длинной бороздой и любовался луной, стоявшей прямо в середине неба.

И вдруг от селения, раскинувшегося внизу, прямо в безветренное небо стал подниматься струйкой дым пожара. Старик видел искры пламени, летящие вверх вместе с дымом, но продолжал сидеть, обняв колени и напевая веселую песенку. Лицо его было бесстрастно. Вскоре селение загудело, как разворошенный улей. Шум постепенно нарастал, слышались громкие крики,— видимо, там началась драка. Это показалось странным даже невозмутимому старику. Нахмурив белые брови, он с трудом поднялся и, приставив ладонь к уху, стал прислушиваться к неожиданному шуму в селении.

— Вот как! Кажется, и звон мечей слышен! — прошептал он и, вытянувшись, стал смотреть на дым пожара и рассыпавшиеся в небе искры.

Некоторое время спустя на гору, тяжело дыша, поднялись люди, видимо, убежавшие из деревни. Дети были непричесаны, девушки в наспех одетых кимоно с завернувшимися подолами и воротниками,— наверно, прямо с постелей,— согбенные старики и старухи едва держались на ногах. Забравшись на гору, они остановились и, как будто сговорившись, оглянулись на пожар, опалявший ночное небо, освещенное луной. Наконец один из них заметил стоявшего под вязом старика и с опаской приблизился к нему. И тут толпа слабосильных людей будто выдохнула: «Омоиканэ-но микото! Омоиканэ-но микото!» Девушка в распахнутом на груди кимоно,—даже ночью можно было разглядеть, как она красива,— закричала: «Дядя!» — и легко, как птичка, подскочила старику, повернувшемуся на крик. Обняв одной рукой прильнувшую к нему девушку, старик, все еще хмуря брови, спросил, ни к кому не обращаясь:

— Что значит этот шум?

— Говорят, Сусаноо взял вдруг и разбушевался,— ответила вместо девушки старуха со стертыми чертами лица.

— Как! Сусаноо разбушевался?

— Да. Его хотели схватить, но приятели вступились за него. И началась такая драка, какую мы много лет уже не видели.

Омоиканэ-но микото задумчиво поглядел на дым пожара, поднимавшийся над селением, и затем на девушку. Лицо ее со спутанными на висках прядями было прозрачно-бледным. Может быть оттого, что светила луна?

— Играть с огнем опасно. Я говорю не только о Сусаноо. Опасно играть с огнем...

На морщинистом лице старика проскользнула скорбная улыбка и, глядя на разгоравшийся пожар, он погладил по голове молчаливо дрожавшую девушку, словно утешая ее.

Битва в селении продолжалась до утра. Но с соратниками Сусаноо было покончено. Все они вместе с Сусаноо, были захвачены в плен. Люди, питавшие злобу к Сусаноо, играли им теперь, как мячиком, насмехались и издевались над ним. Они били и пинали Сусаноо, а он, катаясь по земле, выл, как разъяренный бык. И стар, и млад предлагали убить его, как издавна поступали с поджигателями. И тем заставить его искупить свою вину за пожар в селении. Но старцы — Омоиканэ-но микото и Тадзикарао-но микото не соглашались на это. Тадзикарао-но микото признавал тяжкую вину Сусаноо, но он питал слабость к его недюжинной силе. Омоиканэ-но микото тоже не хотел зря убивать юношу. Он вообще был решительным противником убийств.

Три дня жители селения совещались, как наказать Сусаноо, но старейшины не изменили своего мнения. Тогда было решено не убивать его, а изгнать из страны. Но развязать веревки и отпустить его на все четыре стороны показалось им слишком великодушным. Они не могли этого вынести. И тогда они выщипали все волосы из его бороды и безжалостно, как сдирают с камней ракушки, вырвали ногти на его руках и ногах. А развязав веревки, они спустили на него свирепых охотничьих собак. Окровавленный, он почти на четвереньках, шатаясь, бежал из селения.

На второй день Сусаноо перевалил через хребты, окружавшие Страну Высокого неба. Забравшись на крутую скалу на вершине горы, он взглянул вниз, на долину, где лежало его селение, но сквозь тонкие белые облака увидел лишь неясные очертания равнины. Однако он долго еще сидел на скале, глядя на утреннюю зарю. И, как когда-то, ветер, прилетевший с долины, шептал ему: «Сусаноо! Что ты все ищешь? Иди за мной! Иди за мной, Сусаноо!»

Наконец он поднялся и стал медленно спускаться с горы, в неведомую страну.

Меж тем утренний жар спал и начал накрапывать дождь. На Сусаноо было лишь одно кимоно. Ожерелье и меч, конечно, отобрали. Дождь яростно обрушился на изгнанника. Ветер дул в бока, мокрый подол кимоно хлестал по голым ногам. Стиснув зубы, он шел, не поднимая головы.

Под ногами были лишь тяжелые камни. Черные облака закрывали горы и долины. Страшный вой то приближался, то удалялся,— не то рев бури, доносившийся сквозь облака, не то шум горной реки. А в душе его еще яростнее бушевал тоскливый гнев.

Вскоре камни под ногами сменились влажным мхом. Мох перешел в глухие заросли папоротника, за ним рос высокий бамбук. Незаметно для себя Сусаноо очутился в лесу, заполнившем утробу горы.

Лес неохотно давал ему дорогу. Ураган продолжал бушевать, ветви елей и тсуга[141] надсадно шумели в вышине, разгоняя черные тучи. Раздвигая бамбук руками, он упорно спускался вниз. Бамбук, смыкаясь над его головой, непрерывно хлестал его своими мокрыми листьями. Лес, словно ожил, мешая ему двигаться вперед.

141

Тсуга — хвойное дерево.