Страница 211 из 229
– Скаит-наблюдатель Фасе просит о срочной телепатической беседе со скаитом Ксафоксом из высших эшелонов…
– Подождите еще несколько секунд, спора Фасе, — мысленно ответил Ксафокс.
– Настаиваю на срочности моего сообщения…
– О чем идет речь?
– Оники Кай вот-вот родит. Она поднялась в кораллы…
– Под нормализацией вы, вероятно, понимаете снятие нынешнего муффия Барофиля Двадцать Четвертого, сир Ксафокс, – осторожно начал кардинал, изобразив понимающее лицо, чтобы выглядеть умнее.
– Скажем, решение назревшей проблемы, вызванной его сдержанностью в сотрудничестве с мирскими властями империи Ангов…
Кардинал Эсгув вгляделся в светошар, плавающий под потолком по воле сквозняков. Он хотел выставить свою кандидатуру на выборах муффия, но многочисленные коллеги, большие или меньшие друзья, с которыми он беседовал под охраной двадцати мыслехранителей, посоветовали ему не настаивать. По их сдержанности он понял, что не обладал истинной закваской непогрешимого пастыря. И напротив, ему намекали: проголосуй он за их избрание, ему бы предложили пост, достойный его качеств, а именно управление одной из главных планет или постоянный пост в епископском дворце в Венисии. Хотя Барофиль Двадцать Четвертый, буквально вросший в свой трон, похоже, не собирался сдавать свои позиции, война за его наследие уже началась.
– Откуда вы знаете, что ребенок вот-вот родится?
Глупый вопрос для скаита высшего эшелона, постоянно связанного с базой данных чана…
– По ощущениям, которые я читаю в мозгу матери.
– Вы ничего не ощущаете в мозгу ребенка ?
– Разве дети наделены разумом в чреве матери?
– Глупый вопрос для споры… По историческим данным чана, люди получают то, что называют душой, еще до зачатия.
– Обычная религиозная интерпретация… Люди зачинают, как млекопитающие, а эмбрионы млекопитающих получают лишь импланты инстинкта. Новорожденный человек, попавший к животным, сам становится животным, подчиняющимся законам приютившего его вида.
– Ошибаетесь, спора Фасе: данные, представленные конгломератами, не оставляют никаких сомнений в том, что существует фундаментальная разница между людьми и животными…
Кардинал встал и направился к окну кабинета, откуда открывался вид на черную кварцевую скалу и порт Коралиона. Колонны красного света падали из-за кораллового щита, окрашивая в пурпур океан, рыбачьи аквасферы, элегантные дома с колоннадой, извилистые улочки… Верхний ветер выл в трубах большого органа. Эфрен был всегда погружен в печальные сумерки.
– Остается отрегулировать одну деталь, далеко не самую незначительную, – задумчиво пробормотал он, – участь муффия Барофиля Двадцать Четвертого…
– Сенешаль занимается этим, ваше преосвященство. – Голос великого инквизитора, занятого телепатической связью, сорвался на фальцет, резанувший по ушам кардинала.
– Я не глухой! Почему вы так сильно кричите, господин инквизитор?
– Простите меня, ваше преосвященство…
– Какое решение мы должны принять? — спросила спора Фасе. – Воитель безмолвия, который оплодотворил Оники Кай, больше не появлялся. Но из того, что мы знаем о людях, фактор отцовства может заставить его вновь вступить в контакт с этой женщиной.
– Людей трудно включить в расчет вероятностей. Чистая логика ими не управляет.
– Безусловно. Я оцениваю шансы вновь увидеть этого человека равными пяти процентам. Но есть реальная вероятность – пятьдесят процентов, – что этот ребенок является человеком истоков, главным врагом Гипонероса.
– В таком случае решение будет простым. Я тут же пошлю десять притивов по указанным вами координатам. Им будет приказано убить мать сразу после родов, а ребенка забрать живым. Он послужит приманкой и подопытной свинкой. Мы сделаем двойную ставку. Новая связь через пять минут.
Кардинал повернулся и попытался выдержать взгляд Ксафокса, чьи выпученные желтые глаза светились под просторным капюшоном.
– Этот проект сенешаля и муффия Бар… будущего муффия Церкви Крейца не связан с некоторыми… опасностями?
– Опасностями, ваше преосвященство?
– Ну… священные тексты, приписываемые Крейцу, утверждают, что вера имеет истинную цену, только если сопровождается правом на свободное волеизъявление, – ответил кардинал.
– Никто не собирается покушаться на свободное волеизъявление верующих, ваше преосвященство. Речь идет о нейтрализации губительного влияния, которое мешает воспринять Истинное Слово. Этим роль священных стирателей и ограничится.
– Конечно, конечно…
Кардинал вновь занял место у окна, вглядываясь в пурпурные колонны, освещавшие Коралион. Хотя ему было всего пятьдесят семь лет, он чувствовал, что закат его жизни близок.
Женщины двигались вдоль гигантской трубы с невероятной медлительностью. Коралловые лишайники, скопившиеся за века, слежались, образуя плотную пробку, твердую и более прочную, чем волокнистая растительность большого органа Коралиона. Иногда лишайник отваливался огромными кусками, открывая вогнутую стенку. Трудность состояла в том, что они могли пользоваться лишь одной рукой, поскольку второй держались за выступы или углубления щита. Они практически ничего не видели и карабкались вслепую, обеспечивая надежный захват до того, как начинали разрушать наросты на коралле.
Оники очистила трубу на высоту более двухсот пятидесяти метров, а верхняя пробка мешала попаданию лишайников из пространства. Покрытые потом и растительными волокнами, они задыхались, ощущая нехватку воздуха. Ноздри раздражала вонь разложения. Они старались не открывать рот, чтобы не глотать пыль и засохшие веточки, летавшие вокруг них.
Оники успела ухватиться за выступ под щитом несколькими минутами раньше. Пустота едва не превратила ее в жертву, но она рефлекторно выбросила руку вперед и уцепилась за острый край углубления. Она едва успела восстановить равновесие, как начались новые схватки. Держась над бездной на одних пальцах, она черпала неистощимые запасы энергии и воли, чтобы продержаться то время, пока ее тело терзала боль.
Ребенок перестал двигаться, словно понял необходимость не мешать матери. Схватки повторялись регулярно, но Оники была начеку, предвидела их и прижималась к стенке, как только острые когти впивались в ее плоть. Хотя Сожи была не столь быстрой, как ее юная сестра, помощь старой женщины оказалась бесценной. Она очистила треть окружности трубы. Оники изредка бросала взгляд через плечо и видела серую тень старой тутталки, чьи раскинутые ноги и руки превращали ее в какого-то паука. Она слышала, что Сожи напевает ту же песенку, что и во время подъема, прерывая ее ругательствами, вздохами, мольбами и стонами.
Сожи напевала, чтобы забыть об усталости, о страхе, о том, что рядом скользят змеи, что слышит треск и шорохи вокруг, ибо знала причину их возникновения. Когда-то она стала свидетельницей того, как огромная коралловая змея сожрала одну из сестер. До сих пор ее терзали воспоминания об огромной пасти, из которой торчали ноги несчастной. Она напевала и ради того, чтобы сосредоточиться на движениях, чтобы вновь ощутить опьянение от работы, чтобы выразить то, что ей посчастливилось вновь стать небесной хозяйкой. Ее мышцы горели от усилий; все больше дрожали, ей было все труднее держаться, особенно если не было опоры для ног или надо было рассчитывать только на силу одной руки. Пальцы, кисти, плечи ощущали боль от раскаленных добела лезвий.
Пробка из лишайников, казалось, делалась все тоньше по мере того, как они поднимались. Теперь лишайник походили на пересохшую землю. Они разрывали его ногтями.
Но еще не видели никакого света, ни единого лучика от звезд Эфрена.
Сожи охватило отчаяние. Ей уже не хотелось бороться с этим тяжелым ощущением погружения в бесконечную ночь.
– Нам никогда не добраться!
Вымотанная Оники прижалась к стенке и перевела дыхание. Она вдруг почувствовала, как по бедрам потекла горячая жидкость.