Страница 15 из 24
Она помолчала, а потом заговорила другим тоном. Коле показалось, что она пришла в себя.
— Ты знаешь, Коля, я что-то нездорова. И знаешь, что мне кажется? Что, может быть, генерал Рогачёв, о котором песню пели на пароходе, — ты помнишь? — может быть, это мой папа. Конечно, папа полковник и учитель, но всё-таки мне так показалось.
Как ни боялся Коля опасных встреч, но, если бы он сейчас увидел деревню, он, не колеблясь, вошёл бы в неё. Всё, что угодно, лучше, чем этот тёмный лес и бессмысленное бормотание Лены. Он же не знает, может быть, это очень страшная болезнь. Может быть, Лена умирает?
— Приди в себя, — сказал он. — Что ты говоришь? Ты же знаешь, что Рогачёв твой отец, ведь я же тебе рассказывал.
— Да-да, — сказала Лена. — Конечно, я знаю. Я всё это знаю…
— Лена, Леночка! — кричал Коля и теребил её за плечо.
Она смотрела на него непонимающими глазами.
Дождь хлынул как из ведра. Струи воды, пробиваясь сквозь листву, лились на землю. Сразу взмокла земля, и ручьи потекли между деревьями. Коля подхватил Лену на руки. С трудом он приладил куртку так, что она хоть немного прикрывала от дождя Лену. Уже через несколько шагов грязь и листья налипли на ботинки; подошвы скользили, и идти стало невыносимо тяжело. Сверкала молния. Деревья размахивали ветвями, потоки воды с шумом низвергались на землю. По щиколотку в воде, с трудом удерживаясь на ногах, брёл Коля.
— Ничего, ничего, — говорил он, прижимая Лену к себе. — Тебе ведь не страшно? Ведь ты понимаешь, что дождь не может вечно идти: пойдёт немного и перестанет.
Он поскользнулся и, обессилев, прислонился к стволу берёзы. Он всё старался поплотнее закрыть Лену курткой, чтобы дождь не попадал на неё. Под курткой Лена говорила что-то слабым, усталым голосом.
— Ты сказала что-нибудь? — спросил Коля.
— Ты положи меня, — говорила Лена, — я очень тяжёлая. А утром придёшь за мной.
— Тише, тише, — уговаривал Коля, — не надо говорить. Ты же простудишься.
Молния, сверкнув, осветила лес. Коля увидел, что у тропинки стоит шалаш из еловых веток. Скользя и чуть не падая в грязь, пробрался он к шалашу. В шалаше немного слабее били струи дождя. Всё-таки капли непрерывно пробирались сквозь хвою и падали Коле на голову, на плечи, на шею. Наклонившись над Леной, Коля старался закрыть её от этих капель. Он прислушался. Лена опять говорила:
— Ты не уходишь? Я не знаю, что это на меня нашло. Я этого никогда не думала. А ты, наверное, сердишься?
— Молчи, молчи, — сказал Коля. — Боже мой, ты ещё говоришь со мной об этом! Давай никогда не вспоминать о том, как мы поссорились. Как будто этого не было.
— Коля, не уходи! — повторяла Лена. — Я всё боюсь, что ты на меня сердишься.
— Молчи, молчи, не надо открывать рот, а то ты простудишься.
Ветер гнул огромные деревья, гром раскатывался по небу. Ветер налетел на шалаш. Сначала он сорвал одну ветку, потом расшатал другую, вырвал её и отбросил, потом расшатал третью. Как разъярившийся великан, ветер отрывал от шалаша ветки одну за другой, бросал их на землю и топтал их ногами. Вот он умчался дальше — шатать деревья, гнать тучи, выть и свистеть, а у тропинки остался только скелет шалаша, только несколько голых связанных сучьев, и под этими сучьями, открытые хлещущим косым струям дождя, сидели, прижавшись друг к другу, Коля и Лена.
Но вот ещё раз сверкнула молния. Гром гремел где-то далеко. Дождь уже не хлестал сплошными струями. Теперь мелкие капли монотонно шумели в листьях. Всё погрузилось в густую, непроглядную темноту.
И вдруг в темноте появилась светящаяся точка. Она как будто раскачивалась и медленно, но неуклонно приближалась. Коля не отрываясь смотрел на неё. Он был так слаб, что даже не мог крикнуть. Уже было видно, что это движется ветровой фонарь. Освещенные им, появились из темноты облепленные грязью, медленно шагающие сапоги да маленький кусочек тропинки, размытой дождём.
Равномерно покачиваясь, двигался фонарь, равномерно хлопали по грязи сапоги. Вдруг фонарь остановился и поднялся кверху. Теперь он освещал брезентовый капюшон и немолодое лицо с пушистыми седыми усами.
— Э! — сказал человек, нёсший фонарь. — Тут, по-моему, кто-то есть.
Из темноты в круг света вступила высокая худая женщина.
— Ну конечно, — сказала она, — мальчик и девочка.
Коля сидел, мокрый, дрожащий, прижимая к себе Лену, и напряжённо смотрел на склонившихся над ними людей.
— Ну-с, молодой человек, — спросил усатый, — кто вы такой и как вы сюда попали?
— Это моя сестра, — сказал Коля, — она больна.
Усы пошевелились.
— Ну-ну, посмотрим… Берите, Александра Петровна, девицу, а вы, юноша, тоже, кажется, идти не способны. Ну, что же, лезьте мне на спину и чувствуйте себя там как дома.
Ветровой фонарь покачивался, освещая неверным светом деревья, лужи, мокрую траву, поднимавшуюся из воды.
Обхватив ногами спину усатого, Коля положил ему голову на плечо.
Деревья появлялись из темноты и уходили опять в темноту. Коле они казались то стариками, идущими под конвоем фашистских солдат, то партизанами, выскочившими из лесу. Коля изредка ещё вздрагивал, но почему-то ему казалось, что теперь всё будет хорошо.
Глава шестнадцатая
Утро после грозы
Сквозь сон видел Коля тёмную деревенскую улицу, слышал глухой собачий лай и скрип двери. Лампа ярко освещала избу. Какой-то мальчик вышел навстречу и потом хлопотал, устраивая постель. Качаясь, дошёл Коля до лавки, где постелили ему, натянул одеяло и сразу заснул. Снился ему домик в лесу, дедушка на крылечке, цыплята, которые пищат, забираясь под крыло наседки.
Проснулся он в комнате, освещенной солнцем, и, проснувшись, долго не мог вспомнить, что с ним было и как он сюда попал.
Мальчик (Коля туманно вспомнил, что видел его вчера) сидел за столом и, высунув на сторону язык, писал. Работа эта давалась ему нелегко. Он вздыхал, окунув перо в чернильницу, долго осматривал его, тщательно снимал волоски и вообще проявлял много неторопливости и аккуратности. Однако не только пальцы, но даже ухо и нос были у него выпачканы чернилами. По другую сторону стола на скамейке сидели фокстерьер с обрубленным хвостом и надорванным в жестоких боях ухом, одноглазый рыжий кот, который, казалось, всё подмигивал и ухмылялся про себя, и чёрный ворон, который держал голову так, как будто твёрдый крахмальный воротничок всё время подпирал ему шею.
Мальчик задумался, потом, посмотрев на фокстерьера и ворона, спросил:
— «Кувыркаться» пишется с мягким знаком?
Фокстерьер тявкнул, а ворон, склонив голову набок, прокричал:
— Воронок, Воронуша!
— Дураки! — с огорчением сказал мальчик. — Ни о чём вас нельзя спросить, а есть небось просите.
Коля не выдержал и рассмеялся. Фокстерьер повернулся к нему, поднял ухо кверху, так что оно торчало, как сигнальный флажок, и тявкнул. Тогда кот посмотрел на Колю и подмигнул, а ворон необыкновенно кокетливо повертел головой и переступил с лапы на лапу.
Мальчик осторожно положил ручку на чернильницу и провёл рукой по лицу, желая, очевидно, стереть пятно с носа. Вместо этого он оставил широкую лиловую полосу на щеке, но, так как полоса была ему не видна, счёл, что всё в порядке.
— Проснулся? — сказал он. — Ну, здравствуй.
— А Лена где? — хмуро спросил Коля.
— Это сестрёнка твоя? Она в соседней избе, у Александры Петровны. Она, понимаешь, больна. У неё воспаление лёгких.
Коля вскочил и начал торопливо одеваться.
— Ты что, к ней хочешь? — спросил мальчик. — Ты не торопись. Отец тебя, наверное, не пустит.
— А кто твой отец? — буркнул Коля. Он так привык за последнее время всегда опасаться врагов, что неизвестный этот отец, сам мальчик и даже фокстерьер, даже кот, даже ворон казались ему подозрительными.