Крымская повесть

Работа началась, как обычно, что наводило на мысли о необязательности существования самого господина Симонова. Все совершалось по давно заведенному порядку. Приказчики отпускали гимназистам тетради и карандаши, фотограф усаживал у задника, изображавшего те же горы, что виднелись и за окном, двух барынек.

Наконец появился и сам господин Симонов. Был он хмур, как осеннее небо, и нервен, как еще невыезжанная скаковая лошадь. Зачем-то ударил тростью по стволу пальмы, росшей в кадке при входе в магазин, и, ни с кем не здороваясь, прошел мимо прилавка в свою каморку, громко именовавшуюся кабинетом.

— Не иначе как снова дочь напроказничала! — сказал фотограф. — И на этот раз серьезно. Да и ретушер исчез. Очень романтичная история!

А небритый господин Симонов сидел в своей каморке и что-то напевал густым сочным баритоном. В роду Симоновых все любили петь. Кто как умел и кто как мог. И лишь Людмила Александровна по-настоящему брала уроки музыки. Но и сам господин Симонов, хоть специально пению и не был учен, вполне мог потягаться со многими баритонами императорской сцены. Подкравшийся к двери в «кабинет» хозяина фотограф услышал характерное позвякивание горлышка бутылки о край стакана. Затем густой, бархатный баритон вполголоса запел:

Фотограф оборотился к сторожу и повертел пальцем у виска: мол, плохи дела с головой у хозяина. Опять звяканье стекла. И вдруг громовой голос сотряс стены и магазина и примыкающей к нему фотографии.

Симонов умолк и выпил третий стакан. Пил он наверняка не закусывая.

— Через полчаса он не то что сам себя, он нас уже узнавать не будет, — сказал фотограф.

— Хозяин — барин, — ответил осторожный сторож. — Кого хочет, того и узнаёт.

И тут появилась Надежда в сопровождении Зауэра.

— Не рекомендуем-с! — осмелился дать совет фотограф.

— Что изволите не рекомендовать? — поинтересовался Зауэр, не удостаивая фотографа взглядом. — Если есть умение, скажите понятней.

— Не рекомендуем трогать сейчас Александра Семеновича. Они не в духе.

Но Надежда уже распахнула дверь в «кабинет». Фотограф мигом помчал на свое место. Счел за благо удалиться и сторож. Что спросила гостья у хозяина, никто не расслышал, даже следовавший в трех шагах вслед за Надеждой Зауэр. Зато ответ господина Симонова был столь громогласен, что мог оглушить даже прохожих на противоположной стороне улицы.

— Бывало, мы, чуть девица по сердцу, — пропел владелец магазина и фотографии, — нагрянем ночью, дверь с крюка сорвали: красавицу на тройку — и пошел!

Затем господин Симонов помолчал и грубой прозой порекомендовал:

— Проваливайте-ка вы оба к черту! Туда, туда, подальше! Где моя дочь и где мой ретушер — это их личное дело. И немного мое. Но не ваше.

Уже на улице Зауэр сказал Надежде:

— Такой человек есть факт очень опасный.

— Еще бы! — ответила Надежда. — И он сам. И его дочь. Хорошо, что у него нет еще и сына. Из того и вовсе получилось бы нечто невероятное.

— Что именно?

— Ну, например, цареубийца. Странно, почему Людмила и Владимир исчезли в один и тот же день? Неужели бежали вдвоем?

— Нет, — покачал головой Зауэр. — Ни один здравомыслящий человек не бежит вдвоем. Он бежит один. Так безопаснее. И от кого им бежать? Или же надо сказать — от чего?

— Бегут не только от чего. Бегут еще и чему-то навстречу. Откуда я знаю? Может быть, умчали навстречу своему счастью…

Весь этот разговор слышал Витька Эдельвейкин, который с утра тоже вертелся подле фотографии в надежде узнать, куда запропастился Владимир. У Витьки в те дни было множество важных дел. В частности, он решил срочно построить электромобиль, узнав, что в Лондоне такие машины семь лет назад начали конкурировать с кэбами. И на этом пути Витька уже кое-чего добился: отыскал четыре старых колеса на твердых резиновых шинах от выброшенного на свалку старого ландо. Оставалось раздобыть лишь электромотор и аккумуляторы. Что такое электромотор, Витька знал, хотя никогда его не видывал. Загадкой оставались лишь аккумуляторы. Помогла энциклопедия. Благодаря ей Витька узнал, что состоят они из медных и цинковых пластин, перемежающихся изоляторами, а сама емкость, в которую пластины помещены, заполняется кислотой…

Следуя шагах в десяти за Надеждой и Зауэром, Витька одновременно прислушивался к разговору и думал об аккумуляторах.

— Вы и пишете и рисуете. Это есть удивительно. — Зауэр помог Надежде перейти через узкий мостик, соединяющий Пушкинский бульвар с Мариинской улицей. — Писать для детей — очень благородно. Если детей воспитывать в послушании, из них вырастут добропорядочные взрослые. Важно, чтобы ребенок с детства знал, что следует всегда слушаться старших. Старшие уже сделали те ошибки, которые ребенку еще предстоит сделать. И многие старшие, поняв, как они ошибались, уже раскаялись и успокоились. Это есть то, что нужно понимать детям.

— Может быть, дети что-нибудь и поймут в ваших речах, зато мне они не вполне ясны, — зло ответила Надежда.

— Да? Какая жалость! Я ведь говорю так понятно. Во всяком случае, для себя самого… Говорят, вы пишете сказки?

— Случается. В минуты хандры.

— Эти сказки… Они — со счастливым концом?

— Вот именно: со счастливым. Чтобы себе самой становилось веселее.

— О, для детей это очень важно. Это есть самое главное. Дети должны знать, что послушание всегда есть путь к тому, чтобы все было хорошо, что за послушание наградой есть счастливый конец.

— Да что вы заладили: послушание да послушание! Как будто в нем смысл жизни?

— А в чем же? — искренне удивился Зауэр. — В чем же, если не в нем? Картины вы тоже пишете специально для детей?

— Нет, для себя самой. И вообще, пока что я не написала ни одной. Просто пыталась брать уроки… по крайней мере, до недавних пор, пока Владимир был в Ялте.

— Понимаю ваше огорчение. Художник так внезапно и загадочно исчез, что вы вправе иметь к нему счет… Порядочный молодой человек так не поступает. Вспомните искренние слезы юного Вертера, его прекрасную любовь к своей Лотте!

— Замолчите! — закричала вдруг Надежда. — Все это уже мое личное дело.

— О, нет, — сказал Зауэр, — не только личное… Я тоже очень волнуюсь за вас…

— Если бы я только могла знать, где он и где она? И вместе ли они? При чем тут ваш Вертер?

— Со временем мы все узнаем. Обязательно узнаем. Нет на свете таких вещей, которые в конце концов не узнаются… А о Вертере нельзя говорить плохо. Он был, есть и будет идеал, к которому все мы стремимся и никогда не достигнем.

— Да что вы такое говорите? Серьезно ли? Если вам так хочется походить на Вертера, повздыхайте где-то на уединенной скамеечке, а затем застрелитесь.

— О, нет! — вздохнул Зауэр. — Теперь я уже не Вертер. Теперь я есть хозяин пансионата. Вертер никогда не стал бы покупать пансионат… Он был… Как это сказать?.. Душевный? Нет, иначе. Вот, нашел — наделенный душой и высокими мыслями.

— А хозяину пансионата душа не нужна?

Зауэр вздохнул. И неожиданно признался:

— Душа мешает делать дело. Но я ее имею. Она мне не друг. Нет, нет, она мне враг.

Витька понял, что дальше идти за Зауэром и Надеждой ему незачем. Они действительно не знали, где Владимир и Людмила Александровна. Да и кто в Ялте мог в ту минуту догадаться, что Владимир спит в гостинице «Кист», а Людмила Симонова под крики матросов: «Правильно, Наташа! Говори еще, сестричка!» — заканчивала свою речь на Нагорной площади!