Страница 110 из 111
— Нет, он по-прежнему молчит, а игуменом вместо него на Троице отче Савва Сторожевский. Но вот пришли от Никона старцы…
— Где они? — уж не только беспокойство, но ревность и гнев стали прослушиваться в голосе великого князя.
— Там, в лесу у озера, где часовня с крестом, где Стефан Пермский поклонился Сергию, помнишь, чай?
Конечно, Василий Дмитриевич помнил рассказ о дивном событии, произошедшем при жизни Сергия Радонежского. Стефан был связан с пер во игуменом тесной дружбой. Однажды, направляясь из мест своей миссионерской деятельности в Москву для встречи нового митрополита Киприана и не имея времени на этот раз заглянуть на Маковец к своему другу, остановился на дороге, вышел из повозки, прочел молитву, поклонился в сторону невидимого Троицкого монастыря и сказан: «Мир тебе, духовный брат!» Сергий был в это время со своей братией в трапезной. Встав внезапно и в свою очередь прочитав молитву, сказал: «Радуйся и ты, Христов пастырь, мир Божий да пребывает с тобой». После трапезы монахи спросили преподобного, почему он так сделал. Сергий ответил: «Сейчас владыка Стефан проехал по московской дороге, поклонился Пресвятой Троице и нас благословил». С той поры стоит часовня с крестом на этом месте.
— А в нашей обители, — продолжал Пысой, — с той поры обычай заведен: за трапезой, перед тем как подается последнее блюдо, звонят в колокольчик, все встают и читают краткую молитву: «Молитвами святых Отец наших, Господи Иисусе Христе, помилуй нас».
— Зело говорлив ты, — поморщился Василий Дмитриевич, раздражаясь по непонятным ему самому причинам. — Пойдем к ним, к старцам, найдешь дорогу?
— А то-о!
Василий Дмитриевич повелел всей своей свите, даже и ближним боярам, ждать его в монастырском дворе.
Вдвоем с Пысоем они пошли по узенькой тропинке в раменный лес. По дороге Пысой сообщил, что Андрей жаловался ему, будто утомлен уж постами и молитвенными бдениями, «а дух его не только не укрепляется и не светлеет, но изнурен и день ото дня хуже. Уж и сон отдохновенный какую ночь вовсе не приходит, и от пищи отвращаются уста, хотя глад сосет, яко змей, в утробе сидящий.
— А ты, я вижу, ничего?
— Не, я терпеливый.
Пыска радовался весеннему утру, называл по голосам птиц, заговаривал с белками, а те, будто понимали его, вставали на задние лапки и прислушивались к его голосу.
— Пыска, ты ведь тоже, как Никон да как сам Сергий преподобный, исихастом, молчальником зовешься?
Он засмеялся:
— Какой я молчальник… Богу уж надоел, наверное, все время с ним разговариваю, трощу ему то то, то это. Пра, надоел! Это с людьми я молчальник, да и то если что пустое молвить.
— Значит, если думы у тебя, уже не молчальник?
— Похоже, так, — неуверенно согласился Пысой.
— Значит, чтобы и не думать совсем? — допытывался Василий Дмитриевич.
— Тверди: «Господи, помилуй!» — и все. А того лучше — к Троице Живоначальной: к Богу-отцу, высшей силе, к Богу-сыну, полноте всезнания, к Богу-духу святому, первой любви…
Василий Дмитриевич слушал Пысоя, узнавал и не узнавал его: нет, он не блаженный, он не хилый, ничего — он здоров, деятелен, свеж, голос звучный, часто, забывшись, начинает петь. И скрытный, однако, словно бы и не знает ничего про Живану… А может, правда не знает?.. Так пусть узнает! А то — ишь, какой безмятежный да благостный… И великий князь спросил с плохо скрытым злорадством:
— А где твоя невеста-то теперь, знаешь ли?
— Не моя она… И — не твоя! — ничто не дрогнуло ни на лице Пысоя, ни в голосе не прорвалось. — Невеста она Христова, в монастыре твоей матушки, княгини великой Евдокии Дмитриевны[126]. Во-он смотри, крест как жарко горит на солнце. Это та часовня, там и старцы с братом Андреем. Трое их там. А в Священном писании говорится, что Господь находится там, где трое соберутся во имя Его[127].
— А если четверо? Почему они тебя с собой не взяли?
— Велели дров наколоть, посуду еще раз в ручье промыть, то есть освежить, сварить кашичку жиденькую.
— Ты все сделал, что велели?
— Нет. Ты же позвал. Успею.
— А ну как не успеешь? Отправляйся назад, я один пойду дальше.
Пысой засвистел иволгой и скрылся за кустами.
В самое время спровадил Василий Дмитриевич своего веселого попутчика: впереди слышались негромкие голоса, потрескивал сушняк под ногами неторопливо шедших по лесу людей. Ну да, это они. Епифаний из Троицкого монастыря и Кирилл из Белоозерья — два прославленных и высокочтимых уже на Руси духовных лица, а меж них идет Андрей в простой иноческой рясе. Он что-то рассказывает дивным старцам, то смеясь, то, кажется, искажаясь гневом. А они слушают его, перебирая четки, то тихой улыбкой отвечая на Андреев смех и склоняя в согласии головы, то вспыхивают гневом ли, отчаянием ли, строжают лицами и вопрошают тревожно.
О чем же так говорит Андрей с умудренными духовниками и что такое те ему говорят, что Андрей слушает их, обхватив подбородок ладонями и полыхая лицом? Видит Василий Дмитриевич ревнивым глазом, что происходит у них что-то важное, значительное, а что именно — не понять, ни слова не расслышать. Особенно испытующе вглядывался в лицо Андрея: вот побледнел он… опустил глаза… смотрит с напряжением… теперь — счастливо… вопросительно… кажется, страдальчески, да, да, знакомый излом бровей длинных, кажется, пальцы ломает с хрустом… А Епифаний-то, Епифаний-то Премудрый — тоже совсем забылся, машет четками над головой, ну и ну!
Василий Дмитриевич собрался было окликнуть приближавшихся к нему святых отцов, но решил затем подождать, прислушался, по-прежнему таясь за терновым кустом. Стали доноситься голоса все отчетливее, все громче:
— Уж третья тризна его минула, никто, опричь тебя, не дерзнет облик старца пречудного запечатлеть, ты один и грамоте уразумей, и в приближении с ним долгие лета пребывал, — увещевал Кирилл, а Епифаний отвечал, и сомневаясь, и колеблясь, и решаясь:
— Как могу я, бедный, в нынешнее Сергиево время по порядку написать сие житие, рассказать о многих его подвигах и неизреченных трудах? Что подобает первым вспомнить? Или какой довольствоваться беседой в похвалу ему? Откуда взять умение, которое укрепит меня к такому повествованию? — слышались в его словах и глубокая тоска, и истинное преклонение перед величием жизненного подвига первоигумена Руси.
— Первым надобно вспомнить о том, что удостоен был Сергий наш созерцать мир вечного света, видеть свет безначального бытия, — уверенно подсказывал Кирилл, а Андрей переводил молча взгляд с одного старца на другого, напряженно вслушивался в их разговор.
Епифаний соглашался:
— Да, истинно так. Он первый из русских молитвенников удостоился явления самой Божией Матери. Завидую я троице мистической — ученикам Сергия, удостоенным быть свидетелями неизреченного видения, — келейнику игумена Михею, инокам Исаакию и Симону. Исаакий и Михей своей кончиной упредили Сергия и были связаны обещанием молчания до его смерти, но от Симона узнал я многое о тайнах, оставшихся неведомыми для остальных монахов.
— Поведай, отче! — попросил робко Андрей и воздел руки словно для молитвы.
Они близко подошли к озеру, их уже и видно стало плохо за прошлогодним камышом. И голоса долетали приглушенными. Василий Дмитриевич в нетерпении обежал лесную кулижку и притаился в кустах на другом берегу озера. Боясь быть обнаруженным, не высовывал головы из тальника. Вода тихая, все в ней отражается — подойдут, он увидит их, как в зеркале, и разговоры опять будет слышать: озеро узенькое.
Верно рассчитал: в светлом зеркале — тонкие фигуры старцев и Андрея, даже видны их длинные волосы, болтающиеся руки, которые тоже кажутся очень длинными; и слышно стало, что говорят. Каждое слово по водной глади долетало теперь очень внятно.
— Сергий с келейником вдвоем были, когда голос раздался: «Пречистая грядет». А затем озарил их свет ослепительный, ярче солнечного, и он увидел Царицу Небесную с апостолами Петром и Иоанном, блистающими в несказанной светлости. Сергий пал ниц, не в силах вынести этот свет. Пречистая прикоснулась к нему руками своими и сказала: «Не ужасайся, избранник Мой. Я пришла посетить тебя. Услышала молитвы твои об учениках твоих, о которых ты молишься, и об обители твоей; не скорби более, ибо отныне она всем будет изобиловать и при жизни твоей и по смерти твоей. Неотступна буду я от обители твоей».
126
Пысой говорил об основанном Евдокией Дмитриевной в 1393 году в Кремле, возле Чудовой обители, Вознесенском монастыре для безутешных вдов, потерявших своих супругов на поле Куликовом и в других ратях. Позднее монастырь этот стал усыпальницей великих княжон, цариц и царевен. В 30-е годы нашего века он вместе с древним Чудовым монастырем был «разобран» с помощью взрывов, на месте их построена школа красных командиров имени ВЦИК.
127
Неточная цитата из Евангелия от Матфея: «…где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них».