Страница 80 из 83
— Бедный ты мой старикан! — растроганно сказал Синуль.
Эпилог
Глава 37
Прощальная церемония
Через несколько дней в саду Синулей состоялась скорбная и трогательная церемония. Перед отъездом в Польдевию Гортензия и князь Горманской пришли возложить цветы на могилу Бальбастра: тридцать семь великолепных черных тюльпанов.
Дни стояли погожие, но прохладные, а Гортензия пришла исключительно в легком платье (исключительно в том смысле, что под ним ничего не было), ибо так пожелал Морган, ее возлюбленный, в память об их первой встрече. Под весенним солнцем, которое не хотело упустить такое зрелище, она казалась еще моложе и прекраснее, чем обычно, и отец Синуль, добродушно наблюдавший за этой сценой, тоже вспомнил, как когда-то увидел ее на улице Вольных Граждан в похожем платье. У старого вуайера бывают еще в жизни отрадные минуты, подумал он.
На следующий день Гортензия и князь отбыли в карете, которую вез Кирандзой и которой правила Карлотта. У заставы Раймона Кено, где в наши дни действует таможенный пост, они остановятся пообедать. Там они расстанутся с Карлоттой, Александром Владимировичем и Кирандзоем, которые вернутся на сквер Отцов-Скоромников, чтобы продолжить там тренировки ввиду приближающихся Олимпийских Игр. Александр Владимирович так и не смог расстаться со своими рыжими дамами, Лори и Карлоттой. Кто осудит его за это?
Гортензия замечталась на солнышке. Она расцеловала отца Синуля, вышла на улицу Закавычек и постепенно исчезла из поля вашего зрения.
А вы остаетесь здесь.
Послесловие
Алгебра, гармония и… шутка
Критики, ошеломленные новизной художественных миров, распахнутых творчеством Жака Рубо, то и дело роняют определения «поэт-инженер», «поэт чисел», «математик стиха»… Так и кажется, что речь идет об интеллекте технотронного века, уже позабывшем об эмоциях, изящной игре, юморе. А прелесть этого незаурядного таланта именно в удивительной способности находить в жизни — разных бытовых ситуациях, исторических казусах, пухлых трудах, поэтических аллюзиях, ученых дискуссиях, примелькавшихся привычках или, напротив, едва появившихся модных веяниях — забавное, легкое, феерическое… Читатель данной книги убедится в этом с первых страниц, и хорошее настроение не покинет его до самой последней строчки.
В 1985 году увидела свет «Прекрасная Гортензия», два года спустя — «Похищение Гортензии». Каждый роман существует вполне самостоятельно, хотя второй подхватывает ряд нитей первого. Оба перенасыщены «детективными» историями. Уже в первом представлена читателю фантастическая страна Польдевия и «князья», тревожащие воображение юных девушек; уже там происходят юмористические «нападения» на москательные лавки, вынудившие полицию открыть следствие. В «Похищении…» основой сюжета являются сразу две детективные истории. Во-первых, таинственное убийство любимой собаки отца Синуля — церковного органиста; во-вторых, похищение Гортензии: девушка решила сбежать с одним князем, а похищает ее другой, заклятый враг первого. При распутывании обе истории соединятся в одну: князь-злодей не только украл невесту у своего соперника, но и прикончил верного пса, охранявшего дом отца Синуля, а главное, находящийся в нем… компьютер. С этим ревностно охраняемым компьютером и входит в повесть один из моментов комического абсурда. По сути, именно эти мотивы веселого абсурда и являются движущими пружинами интриги.
Интерес не только в движении сюжета, но — главное — в иронических наблюдениях-обобщениях жизни современного человека. Высмеиваются повальное увлечение компьютеризацией, мода на фирменные знаки, преклонение перед психоанализом, шовинистические предрассудки…
Особенно изобретателен автор, создавая пародию на «роман в романе», высмеивая привычку обсуждать законы написания романа по ходу действия самого романа. Автор, соединяя в самых комических комбинациях термины и понятия, рассуждает, что такое герой, если он совсем не герой; что такое «рваная» композиция и как она рвется; сердится на читателя, который, следуя за автором, оставил открытой дверь, в которую как раз и может войти преступник…
Впрочем, если судить об индивидуальности Жака Рубо только по этим, пришедшим сейчас к нашему читателю романам, мы тоже далеки будем от полной правды. Ведь определения «поэт чисел», «математик стиха» все-таки имеют к нему непосредственное отношение.
Начинал Жак Рубо (родился он в 1932 году) как лирический поэт романтического склада, гордившийся, что «замечен» Арагоном и, едва достигнув двадцати лет (сб. «Вечернее путешествие», 1952), вошел в составленный последним «Дневник национальной поэзии» (1954). В его ранних стихах исповедальная интонация, любовный жар, боль разлуки, преклонение перед Женщиной…
Математик по образованию, Рубо с любопытством отнесся к опытам шумной группы УЛИПО (сокращение, означающее в переводе «Правила для потенциальной литературы»). Загоревшись идеей внести в поэзию математическую упорядоченность, начал преподавать математику и стиховедение. Он проникся уверенностью, что «поэзии нужен математический язык, раз он сейчас правит миром. А просто язык лучше отдать в руки игрока, кустаря, переписчика». Позднее Рубо писал об этом времени: «Я нашел слово-пароль — „математика“. Передо мной открылась новая жизнь».
По инерции он продолжал еще выступать перед читателями с чтением своих ясных, прозрачных лирических стихов, но увлечен уже строфами, которые читать перед большой аудиторией невозможно. Выход в 1967 году книги, несшей на обложке в качестве заглавия единственную греческую букву ε (эпсилон), стал настоящей сенсацией. Книга состояла из сонетов, отмеченных то черным, то белым кружком, которые как бы имитировали фишки японской игры «го»; читать сонеты следовало в последовательности ходов, которые соответствовали правилам игры. Книга получила премию «Фенеон», раздавались голоса восхищения; но самые авторитетные ценители (например, известный писатель Пиэйр де Мандиарг) признавались, что предпочли нарушить «запрограммированное» чтение и двигаться, как обычно, — от первой страницы к последней, получая «вполне традиционное» удовольствие.
И впрямь, вне всяких хитроумных «правил» обращались к встревоженным душам строки:
(перевод А. Парина)
«Вполне традиционный» способ чтения этой книги и побудил соотечественников называть ее в рецензиях и обзорах не «ε», а «Принадлежность». Рубо вообще охотно вводит математические знаки в качестве названия, например, отдельных глав, но обязательно намекая на их не чисто математический, но метафорический смысл. Так, в математической системе эпсилон — знак принадлежности части целому, а в системе стиха — принадлежности личности миру, себе подобным. Стихи «Эпсилона» именно на эту волну и настроены: человек (и поэт) связан с другими каждой минутой своего существования, каждой клеточкой плоти, каждой мечтой, каждым кошмаром…