Свободная

— Ты счастлива? — спрашивает он с намеком на ухмылку.

Я пожимаю плечами.

— Профессор говорит, что счастье — это, когда желаешь то, что у тебя уже есть.

Кристиан хмыкает.

— Понятно. Счастье — это, когда желаешь то, что у тебя уже есть. Вот, значит, в чем дело. И в чем же тогда проблема?

— Что ты имеешь в виду?

— Почему занятие просто нормальное?

— Ах. — Я прикусила губу, а потом признаюсь. "Каждый раз, когда я медитирую, то начинаю светиться.

Он разинул рот.

— Каждый раз?

— Ну, теперь не каждый раз, с тех пор как я поняла, как это работает. Каждый раз, когда я должна очистить разум, сосредоточиться на настоящем; просто быть, помнишь? Всякий раз, когда я на самом деле это делаю, то бац — и я свечусь.

Он выдавливает из себя недоверчивым смешком.

— И что же делать?

— Я провожу первые пять минут каждого занятия, стараясь не медитировать, в то время как другие студенты пытаются сделать это. — Я вздыхаю. — Что не способствует снятию напряжения.

Он смеется, во весь голос, с наслаждением, словно считает, что все это очень смешно. Это приятный звук, теплый. Я чувствую покалывание в позвоночнике, и мне тоже хочется смеяться, но я только улыбаюсь и печально качаю головой, типа: «А что еще я могу сделать?»

— Извини, — говорит он. — Но это слишком смешно. Весь прошлый год ты стояла на сцене «Розовой подвязки» и так усердно пыталась вызвать Сияние, но не могла, а теперь тебе приходится сдерживать ее изо всех сил.

— Вот что мы называем иронией. — Я приподнимаюсь, счищая грязь со своих джинс. — Все в порядке. Не то, что мне не нравится разговаривать с тобой, Кристиан, но не я привела тебя сюда, чтобы поговорить.

Он недоверчиво смотрит на меня.

— Что?

Я снимаю куртку и бросаю ее рядом с ним.

Теперь он выглядит на самом деле запутанным. Я повернулась к нему спиной и раскрыла крылья, поняв их над головой, сгибая. Когда я посмотрела на него еще раз, он стоял, глядя с каким-то тоскливым восхищением на мои перья, в которых поблескивают и белые на солнце.

Он хочет дотронуться до них.

— Клара, — говорит он, затаив дыхание, и делает еще один шаг вперед, протягивая руку.

Я спрыгнула со скалы. Ветер несет меня, холодный и жадный, но мои крылья открыть и несут меня все выше и выше. Я выметаюсь из «Буззардс Руст», скользя над деревьями и смеясь. Это было то вечное, после того, что я летала. Нет ничего на земле, что может заставить меня чувствовать себя счастливее, чем это.

Я пролетела по кругу и вернулась назад. Кристиан по-прежнему стоял на скале, наблюдая за мной. Он снял куртку, раскрывая свои великолепные белые с черной рябью крылья, шагая к краю скалы, и смотрит вниз.

— Ты идешь или как? — зову его я.

Он улыбается, затем падает с вершины скалы и в два мощных взмаха своих крыльев взлетает. Дыхание перехватывает. Мы никогда не летали вместе раньше, не так, не при свете дня, беспрепятственно, без страха. Мы никогда не летали ради удовольствия.

Он молниеносно примчался ко мне, так быстро, что я вижу полосу на фоне голубого неба. Он лучше летает, чем я, более способен на это и больше практикуется. Он едва махает крыльями, чтобы оставаться в воздухе. Он просто летит, словно Супермен, рассекая воздух.

— Давай же, глупышка, — говорит он. — Вперед.

Я смеюсь и пускаюсь следом за ним.

Сегодня только мы и ветер.

ГЛАВА 4. ЛАБИРИНТ

Этой ночью мне снится, что мы с Такером едем верхом на Мидасе по лесной тропинке. Я сижу позади него, мои ноги прижаты к его, конь под нами равномерно покачивается. Мои руки некрепко обхватывают грудь Такера. Мой нос наполнен запахами хвои, коня и Такера. Я абсолютно расслаблена, наслаждаясь солнцем на коже, ветром в волосах, ощущением его тела. Он просто воплощение тепла, силы и доброты. Он мой. Я прижимаюсь к нему и целую в плечо через голубую фланелевую рубашку.

Он поворачивается что-то сказать, и край его шляпы бьет меня по лицу. От неожиданности я теряю равновесие и едва не выпадаю из седла, но он ловит меня. Он снимает шляпу, смотрит на меня, его золотисто-коричневые волосы растрепаны, глаза невероятно голубые, он улыбается своей задорной улыбкой, вызывая у меня мурашки по всему телу.

— Так не получится. — Он с улыбкой перемещает шляпу мне на голову. — Вот. Так-то лучше. — Он поворачивает голову и целует меня. Его губы немного обветрены, но нежные и мягкие на моих. Его разум наполнен любовью.

В этот момент я осознаю, что это сон. Я осознаю, что это не по-настоящему. Я уже чувствую, что просыпаюсь. Но я не хочу, думаю я. Не сейчас.

Я открываю глаза. На улице еще темно, уличный фонарь бросает водянистый серебряный свет в наше открытое окно, полоска золотого света под дверью, мебель отбрасывает мягкие тени. Меня наполняет странной чувство, почти дежавю. В здании очень тихо, так, что даже не глядя на часы, я понимаю, что должно быть очень поздно или рано, это как посмотреть. Я смотрю на Ван Чэнь. Она вздыхает во сне и отворачивается.

Сны несправедливы, думаю я. Особенно после того, как мы с Кристианом так хорошо провели утром время. Я чувствовала с ним связь, словно я наконец-то там, где мне положено быть. Я чувствовала себя правильно.

Чертов сон. Мое глупое подсознание отказывается признать: мы с Такером порвали. Все.

Мой чертов мозг. Чертово сердце.

Раздается легкое постукивание, такое тихое, что мне кажется, что мне могло померещиться. Я сажусь и прислушиваюсь. Оно повторяется. И вдруг я понимаю, что именно этот стук и разбудил меня.

Я набрасываю на себя толстовку и шлепаю к двери. Я со скрипом приоткрываю ее и кошусь в освещенный коридор.

За дверью стоит мой брат. — Джеффри! — выдыхаю я.

Возможно, мне стоило бы держать себя в руках, но я не могу. Я обнимаю его. Он застывает от изумления, мускулы на его плечах напрягаются, когда я повисаю на нем, но затем он кладет руки мне на спину и расслабляется. Так приятно иметь возможность обнять его, знать, что он в целости и сохранности, в порядке, что я едва не смеюсь.

— Что ты здесь делаешь? — спрашиваю я через минуту. — Как ты меня нашел?

— Думаешь, я не смог бы тебя выследить, если бы захотел? — говорит он. — Я думал, что увижу тебя днем, но думаю, что прокараулил тебя.

Я отстраняюсь и смотрю на него. Он кажется как-то больше. Выше, но худее. Старше.

Я хватаю его за руку и тащу вниз по лестнице в прачечную, где можно разговаривать, не боясь никого разбудить. — Где ты был? — требовательно спрашиваю я, как только за нами закрывается дверь.

Конечно, он ожидал этого вопроса. — Поблизости. Ай! — говорит он, когда я бью его по плечу. — Эй!

— Ты, маленький идиот! — ору я, ударяя его снова, в этот раз сильнее. — Как ты мог просто так сбежать? Ты хоть представляешь себе, как мы волновались?

Когда я снова замахиваюсь на него, он хватает меня за запястье и держит. Я удивлена, как он силен, как легко он парирует удар.

— Кто «мы»? — спрашивает он, и поясняет, видя, что я не понимаю вопроса. — Кто волновался?

— Я, идиот! И Билли, и отец…

Он трясет головой. — Отец не волновался обо мне, — говорит он, в его глазах я вижу вспышку злости, про которую уже забыла, он в ярости на отца за то, что бросил нас в детстве. За то, что не был с нами. За то, что лгал. За то, что представляет в его жизни все, что кажется несправедливым.

Я кладу руки ему на предплечья. Его кожа холодная, липкая, словно он только что пришел с жары или летал в облаках. — Где ты был, Джеффри? — спрашиваю я, в этот раз спокойнее.

Он вертит ручку одной из стиральных машин. — Я занимался своими делами.

— Ты мог сказать мне, куда направляешься. Ты мог позвонить.

— Зачем? Чтобы ты убедила меня быть хорошим маленьким ангелочком? Даже если бы я кончил в тюрьме? — он отворачивается, сует руки в карманы и носком ботинка ковыряет пятно на ковре. — Здесь хорошо пахнет, — говорит он, меня так поражает эта странная попытка сменить тему, что я начинаю улыбаться.