Свободная

Он мрачнеет. — Ну, тогда в другой раз, — говорит он и пожимает одним плечом, мол, не очень-то и хотелось, но я чувствую исходящие от него уколы задетого самолюбия и вибрации в духе «что она о себе возомнила», благодаря которым я уже не чувствую себя такой виноватой из-за отказа.

Смс Анжелы — «Встретимся в мем. Цер. В 5.30. Важно» — вынуждает меня бежать через арочные своды аркады, мои шаги эхом отражаются от каменного пола. Ее видение показывает Стэнфорд, в конце концов, это главная причина, почему мы все здесь, так что важно может быть невероятно значимо. Я смотрю на часы — пять тридцать пять — и несусь через двор, не замедляясь, чтобы по обыкновению посмотреть на церковь, переливающуюся золотой мозаикой на фронтоне и кельтский крест, венчающий купол. Плечом я толкаю тяжелую деревянную дверь и захожу внутрь, останавливаюсь в вестибюле, давая глазам привыкнуть к царящему внутри полумраку.

Я не сразу нахожу Анжелу в толпе студентов, большинство из которых медленно прохаживаются перед неприметным узором на передней части алтаря. Я прохожу вперед через неф, устланный красным ковром, мимо рядов коричневых скамей, кожу покалывает от изображенных повсюду ангелов: на каменно-стеклянных окнах, на мозаике по обе стороны от меня, в проемах между арками на потолке: отовсюду ангелы смотрят вниз, всегда с расправленными за спиной крыльями. Возможно, Майкл один из них, думаю я. Все, что мне нужно, чтобы увидеть отца — это пойти в церковь.

Я нахожу Анжелу. Она, как и другие, поднимается в круг наверху лестницы в передней части. На полу выложено что-то, напоминающее гигантский ковер глубокого синего цвета, украшенный белыми узорами, похожими на петляющую тропинку. Она не видит меня. Ее губы сосредоточенно сжаты и двигаются, словно она что-то говорит, но из-за звука шагов множества людей и шелеста их одежды, я не слышу ни слова. Она останавливается в центре круга, на мгновение наклоняет голову, ее волосы падают на лицо, затем поднимает глаза и начинает медленно идти, слегка покачивая руками.

Моя эмпатия оживает. Я чувствую их всех, каждого конкретного человека внутри круга. Девушка слева от меня тоскует по дому. Она скучает по большому городу, по дому ее семьи, в котором не было лифта, по двум сестрам. Парень, остановившийся в центре, страстно хочет сдать свой первый экзамен по математике. Другой парень размышляет о блондинке с занятий по искусству кино, кажется ли ей, что у него хороший вкус на фильмы, и чувство вины от того, что он думает об этом в церкви. Их эмоции и запутанные мысли бьют меня, как порывы ветра в тишине этого места — горечь и холодность, страх и одиночество, надежа и счастье — но мне кажется, что они пустеют, словно суматоху их мыслей медленно засасывает в круг, закручивая, как воду в раковине.

И поверх их остатков, я чувствую Анжелу. Она сосредоточена. Наполнена своим предназначением. Решительна. Она ищет правду с упорством наведенной ракеты.

Я занимаю переднюю скамью и жду, встав на колени и закрыв глаза. Внезапно я вспоминаю маленького Джеффри, однажды мы были в церкви, и он уснул в самый разгар церемонии. Нам с мамой пришлось туго, стараясь не смеяться над ним, но затем он начал храпеть и мама пихнула его под ребра, заставив встряхнуться.

— Что? — Прошептал он. — Я молился.

Меня душит смех от этих воспоминаний. Я молился. Классика.

Я открываю глаза. Кто-то сидит рядом со мной, надевая ботинки: черные, поношенные с тоненькими шнурками. Анжела. Я поднимаю на нее глаза. На ней черная мешковатая толстовка и фиолетовые легинсы, немного неряшливее, чем обычно, ни грамма косметики, нет даже привычной черной подводки вокруг глаз. У нее тот же взгляд, что и в прошлом году, когда она пыталась выяснить, в какой колледж поступать: смесь отчаяния и восторга.

— Привет, — начинаю я, но она шикает на меня, указывая на дверь. Я иду за ней на выход их церкви, приятно чувствовать на лице свежий воздух, неожиданное солнышко, видеть, как ветер шевелит листья пальм у края двора.

— Ты долго добиралась, — говорит Анжела. — Что это вообще такое было в церкви?

— Это лабиринт. Просто подделка. Он нарисован на виниле, так что они могут его просто свернуть и перенести. Он срисован с огромных каменных лабиринтов, которые есть в европейских церквях. Идея в том, что хождение по кругу помогает освободить разум перед молитвой.

Я поднимаю бровь.

— Я думала о своем предназначении, — говорит она.

— И как? Сработало? Освободила разум?

Она пожимает плечами. — Сначала это показалось мне бессмысленным, но в последнее время у меня проблемы с концентрацией. — Она прочищает горло. — Так что попробовала и через некоторое время увидела все очень ясно. Это странно. Оно просто пробирается через тебя. Затем я поняла, что могу вызывать видения.

— Вызывать видения? О предназначении?

Она усмехается. — Конечно, о предназначении.

Эта информация вызывает во мне желание немедленно вернуться внутрь и попробовать самой. Может, я увижу больше, чем маленький клочок темноты. Может, пойму, о чем мое видение. Но другая часть меня вздрагивает от перспективы оказаться в этой непроглядно-черной комнате по собственной воле.

— Вот. Поэтому я тебе написала, — говорит Анжела, ее плечи напряжены. — У меня есть слова. — Я удивленно смотрю на нее. Она вскидывает руки в раздраженном жесте.

— Слова! Слова! Все это время, Клара, годами, я вижу это место и знаю, что должна кому-то что-то сказать, но ни разу не слышала, что именно. Это сводило меня с ума, особенно теперь, когда я здесь, и знаю, что это должно произойти довольно скоро, думаю, в течение нескольких лет. Я должна стать посланником, как мне кажется, но до сих пор я не знала, чего. — Она делает вдох, затем выдыхает. Закрывает глаза. — Слова.

— И какие же?

Она распахивает глаза, ее радужка сияет золотом. — Наш — седьмой, — говорит она.

Окей. — И что это означает?

Ее лицо мрачнеет, словно она ожидала, что  буду знать ответ и поделюсь с ней. — Ну, я знаю, что число семь — самое значимое из всех чисел.

— Почему? Потому что в неделе семь дней?

— Да, — говорит она с непроницаемым лицом. — Семь дней в неделе. Семь нот. Семь цветов радуги.

Это действительно ее поглотило. Но, думаю, это не так уж неожиданно. Это же Анжела.

— Хм. Итак, твое видение показывает нам число семь, — шучу я. Почему-то это напоминает мне Улицу Сезам. Этот эпизод показывает нам номер двенадцать и букву З.

— Клар, это серьезно, — говорит она. — Семь — это число совершенства и божественной завершенности. Это божественное число.

— Божественное число, — повторяю я. — Но, Анжи, что это значит? «Наш — седьмой»?

— Не знаю, — хмуро признает она. — Я подумала, что это может быть какой-то объект. Или дата. Но… — она хватает меня за руку. — Иди за мной.

Она снова тащит меня через двор, повторяя маршрут, по которому я пришла, мы проходим под аркадой, к группе черных скульптур, репродукции роденовских Граждан Кале: шесть угрюмых мужчин с веревками вокруг шеи. Я не знаю историю того, какая и ожидает судьба, но ясно, что они идут на смерть. Мне всегда казалось странным ставить такую скульптуру посреди оживленного Стэнфордского кампуса. Нагоняет тоску.

 — Я вижу их в видениях. — Анжела тащит меня мимо граждан, пока мы не оказываемся на вершине лестницы, глядя на овальную площадь и «Палм драйв» — длинную улицу, вдоль которой высятся огромные пальмы и где начинается официальный вход в университет. Солнце садится. Студенты играют на траве в фрисби, на большинстве надеты шорты, майки, солнечные очки и сланцы. Другие учат, растянувшись под деревьями. Поют птицы, проносятся велосипеды. Машина с серфингом на крыше пытается проехать через эту суматоху.

Дамы и господа, думаю я, Октябрь в Калифорнии.

— Все происходит здесь. — Анжела останавливается и топает ногой. — Прямо тут. — Я смотрю вниз. — Что, то есть где мы сейчас стоим?

Она кивает. — Я прихожу с той стороны. — Она указывает вправо. — Поднимаюсь по этим пяти ступеням, и меня здесь уже кто-то ждет.