Страница 83 из 104
Ум каждого присяжного можно было бы уподобить щитку управления автомобиля или другого похожего механизма. На этом щитке имелась полукруглая шкала, градуированная от плюса до минуса — от «Не виновна» до «Виновна», — с подрагивающей на ней стрелой. Если б можно было заглянуть в мысли присяжных, то почти во всех случаях эта стрелка предстала бы неуверенно колеблющейся на нуле, между двумя полюсами. И только внимательно приглядевшись, вы бы заметили, что она чаще и дольше слегка отклоняется в одну какую-то сторону. Лишь на единственной шкале, у мистера Джорджа, стрелка намертво застыла точно посередине: мотор был отключен, шкала не работала.
Стрелка на шкале у Виктории Аткинс пошла резко вправо и уперлась в «Виновна». То же произошло и у миссис Моррис, которая, однако, к своему решению пришла не столь быстро, как Виктория, и, быть может, менее уверенно. Но и ею, подобно Виктории, двигали соображения, имевшие к предъявленным уликам весьма далекое отношение. Правда, навело ее на эти соображения услышанное в зале суда. Она вспомнила рассказ миссис Родд о гибели кролика. Миссис Моррис еще тогда подумала, что обвиняемая — из тех типов, кому в радость мучить ребенка и бессловесную тварь. Но в главном ее решение определили воспоминания о короткой замужней жизни. Зачем ей загубили жизнь, зачем убили мужа? Лишь потому, что убийство осталось безнаказанным. Слабой оказалась длань правосудия: после смерти Леса полиция много раз объясняла ей, что не вправе задерживать всех подозрительных лиц и добиваться от них признания. В Германии, да, если на то пошло, и в Соединенных Штатах правосудие не позволяет так над собой издеваться. Там заметают всех подозрительных, и если виновные не признаются сразу, их быстро раскалывают. Да, там это умеют. А здесь — здесь даже не могут толком допросить. Смерть Леса осталась без отмщения. Элис Моррис чувствовала, что, как женщина и еврейка, относится к слабым мира сего, которым нужна защита. Смерть — убийство без воздаяния — подкарауливает за каждым углом. Так пусть же стены будут неприступны, орудия мощны, защитники многочисленны, и, главное, пусть они первыми открывают огонь по любому правонарушителю, а уж потом приступают к расследованию. Леса нет, и его не вернешь, не воскресишь. Но другие-то живы! Элис Моррис вспомнила жаркий воскресный день и безлюдную улочку в Ист-Энде. Стрелка на ее шкале повернулась и указала «Виновна».
В эту минуту мистер Поупсгров двинул стулом и откашлялся. Вдоль стола прокатилась волна аналогичных звуков — скрип стульев, облегченные вздохи, суетливые шорохи, как в школьной столовой, когда главный наставник закончит излишне долгую предобеденную молитву. Один только мистер Брайн продолжал неподвижно сидеть, закрыв лицо ладонями. Мистер Поупсгров вопрошающе на него посмотрел, однако решил не обращать внимания, поскольку тот ничего не сказал. Он обратился к Виктории Аткинс:
— Итак, пять минут миновали, полагаю, нам следует начать. Не могли бы вы первой изложить свои соображения, мисс Аткинс, если, понятно, вы пришли к заключению?
Лицо мисс Аткинс приняло сварливое выражение, она поджала губы. Глаз ее не было видно из-за блестящих стекол очков, приглаженные черные волосы смахивали на парик.
— Конечно, пришла, — ответила она голосом, в котором манерность служанки накладывалась на изначальный трущобный акцент. — Мне кажется, тут дело ясное, давайте побыстрей примем решение и разойдемся по домам. Мальчика отравили плющом, и всякому понятно, что никакой это не несчастный случай. Эта женщина купила газету, из которой узнала, как это сделать; после его смерти она получает состояние; и она же находится в столовой, когда можно было подсыпать яду. Обвинитель очень правильно говорил, мне сдается, что верней улик не бывает, разве бы кто схватил ее за руку, когда она сыпала яд. Но такого вообще не бывает, люди не убивают, когда за ними следят. А от защитника мы услышали только домыслы, ни одного факта. Конечно, он сказал чистую правду, что если мы сомневаемся, то должны ее оправдать. Но судья указал, что сомнения должны быть обоснованные, а таких в этом деле нету. У нее имелись побудительный мотив, возможность, средство; ее едва не застали на месте преступления. Как я сказала, разве что за руку не схватили, так чего вам еще требуется? Для меня тут все ясно: «Виновна», — вот и весь сказ.
— Ага. Понятно. — Мистер Поупсгров был несколько ошарашен подобной прямотой. — Что ж, раз вы настолько уверены, то правильно, что не стали скрывать этого. Мне, однако, кажется, что об уликах стоило бы поговорить и подробней. Возможно, вторая дама выскажется не столь безоговорочно. Миссис Моррис?
Пока Виктория говорила, Элис Моррис припудрила нос и привела в порядок лицо. Прислушиваясь к словам этой безобразной женщины, она в то же время с неприязнью разглядывала неизменную пару глаз, которые всегда смотрели на нее из серебряного прямоугольного зеркальца, напоминающего своей формой щель стоячего почтового ящика. Если б в зеркальце помещалось все лицо, в глазах был бы какой-то смысл. А так — глупые глаза, глаза-бусинки, глаза, слишком многое видевшие. Она ожидала, что мистер Поупсгров к ней обратится, и с готовностью ответила:
— Не вижу в словах мисс Аткинс особой безоговорочности и не думаю, чтобы присяжные-женщины воспринимали улики по-другому, чем присяжные-мужчины. Знаю, считается, что женщины нежнее, милосерднее и все такое, но в данном случае, как мне кажется, это не играет роли. Честно говоря, мы даже больше мужчин нуждаемся в защите правосудия. Не сомневаюсь, что женщина, из чистой сентиментальности позволившая преступнику уйти от ответа, заслуживает презрения. Обвиняемая либо виновна, либо нет, больше тут не о чем рассуждать. Это мы и должны решить, а дальнейшее нас не касается.
Мисс Аткинс очень хорошо изложила важные факторы, и все они указывают на одно и то же. Не буду их повторять, хочу лишь добавить со своей стороны, что нам следует принять во внимание личность обвиняемой. Будь она женщиной кроткой и доброй, я бы, возможно, засомневалась и еще раз тщательно прошлась по уликам и показаниям: вдруг в них вкралась ошибка? Но полюбуйтесь на нее. Должна признаться, что первые подозрения возникли у меня после рассказа о том, как она разделалась с кроликом. Для блага ребенка, как же! Неслыханное лицемерие. Вы только представьте: любимец несчастного мальчика бьется в тесной духовке, вопит, чуя свою погибель, а она, словно так и надо, не пускает ребенка на кухню и наслаждается этим. Женщина, способная на такое, способна на что угодно. Я не буду знать ни минуты покоя, я не смогу примириться с совестью, если допущу, чтобы она вышла из зала суда свободной и разбогатевшей благодаря совершенному ей преступлению.
Я считаю ее очень злой и опасной женщиной, мы обязаны оградить общество от таких, как она. Надеюсь, я не слишком ударюсь в обобщения, если скажу — по моему мнению, именно теперь особенно важно, чтобы каждый уважал закон и помогал полиции. Повсюду разгул насилия, а полиция ограничена в своих возможностях. Нужно дать ей понять, что в своих действиях она может рассчитывать на поддержку рядовых граждан вроде нас с вами, которые не позволят краснобаям-адвокатам сбить себя с толку. Мне защитник не понравился, и я ему не верю. Простите, что отняла у вас столько времени. Я голосую — «Виновна»…
Итак, к этому времени обе женщины сочли обвиняемую виновной; к ним склонен был присоединиться мистер Парем Гроувз. Стрелка на шкале мистера Эдварда Джорджа твердо замерла на нуле, а все остальные присяжные все так же пребывали в нерешительности.
Мистер Парем Гроувз, странствующий торговец «Энциклопедией Кемпбелла» и без пяти минут джентльмен, решил высказаться, хотя ему и не предлагали. Он сидел рядом с миссис Моррис, ухитрившись с чисто профессиональной сноровкой занять место поближе к единственной в их компании хорошенькой женщине. Впрочем, ему могло показаться, что сейчас Поупсгров должен обратиться именно к нему. Ждать он, однако, не стал. Он неизменно, незамедлительно и инстинктивно соглашался с каждым словом любой красивой молодой женщины. В том мире, в котором он большей частью встречал окорот и дурное к себе отношение, это помогало ему одерживать единственные доступные победы.