Дивные пещеры

— Все правильно, — сказал Евгений Семенович. Ему уже надоел визит, и главный инженер украдкой поглядывал на часы. — Только это все теория, а на практике получается…

— Так надо делать теорию практикой.

«Вот ты и наделал себе инфаркт и паралич, старый дурак», — подумал Громов, а вслух сказал:

— Так я пойду, Иван Иванович… Поезд скоро. Рад, что у вас все хорошо…

— Ну иди, только смотри, как бы хуже не было…

— Не будет хуже, — вслух сказал Евгений Семенович («Тьфу, тьфу», — про себя).

— Если что — к нам…

«Скорее под поезд», — мысленно ответил Евгений Семенович. Они поцеловались. Потом Смыслову стало плохо с сердцем, прибежала сестрами Громов торопливо ушел.

«Да, Смыслов — мечтатель, романтик. Такие тянут воз, пока не упадут. Ничего не видят, не понимают в жизни. Умрет старик через пару месяцев», — думал Громов, поглядывая в сторону юга.

— Идет! — заорал кто-то.

Послышался свист, потом стук колес подходящего состава. Духовой оркестр грянул было сгоряча похоронный марш, но потом спохватился и торопливо преобразовал марш в быстрый фокстрот.

Похоронный марш словно ударил Громова. Он повернулся, схватил свой чемодан — все барахло он бросил на квартире, взяв лишь самое необходимое, — и побежал к вагону с номером четырнадцать. Евгений Семенович понимал, что поступает нетактично, невежливо, даже странно, но ничего с собой не мог поделать. Ноги сами несли его — скорее, скорее отсюда!

Толпа побежала за ним. Оркестр сбился с ритма, заиграл растерянно вальс, потом снова фокстрот, сам собой вылез похоронный марш. Дирижер-старичок безнадежно махнул рукой и предоставил своим подопечным играть что хотят.

Пассажиры прибывшего поезда с удивлением высовывались из окон, волновались…

— Что здесь происходит?

— Кого-то хоронят.

— Тело будут грузить? Разве можно мертвое тело грузить в пассажирский поезд?

Громов единым духом вскочил в вагон. Кто-то подал ему чемодан, охапку цветов. Поезд тут же дернулся. Перрон поплыл. Оркестр наконец сориентировался и грянул быстрый фокстрот. Толпа закричала, побежала по перрону.

И вдруг вперед вырвалась Леночка. С побелевшим лицом, сцепив зубы, она бежала рядом с вагоном. Поезд набирал скорость, а она все бежала и бежала, не отрывая глаз от лица Громова.

Потом все-таки отстала. Замелькали знакомые домики, гордо проплыла телебашня. Громов с удовольствием смотрел в окно. Ему нравилось, что наконец-то все это уплывает, проваливается в тартарары.

Кто-то дотронулся до плеча Евгения Семеновича. Он резко обернулся. Это был член комиссии сморчок-очкарик Володя.

— Разве вы еще не уехали? — удивился Громов.

— Как видите. Сидел в гостинице, читал.

— Что же вас задержало? Наверно, влюбились в кого-нибудь, — пошутил Евгений Семенович.

— Представьте себе, не влюбился, несмотря на все ваши усилия… Читал документы. Очень любопытны документы вашего завода.

— Что это значит?

— То и значит. Поговорим в Москве.

Что-то неприятное поползло по позвоночнику Евгения Семеновича, поцарапало душу, будто всхлип похоронного марша.

Громов прошел в свое купе, волоча цветы и чемодан. Сосед по купе, высокий пожилой человек профессорского вида, с любопытными глазами шестилетнего ребенка, вместо приветствия сказал:

— Это вас так чествовали? Здорово. Даже оркестр. Прямо позавидуешь. И цветы. Мне в жизни ни разу не похлопали. А я построил самую высокую в мире водокачку.

— Вот как? Это было трудно?

— Не скажу, чтобы очень, но я к этому шел всю жизнь.

— К водокачке?

— Ну да.

— Чрезвычайно интересно. А зачем?

— Хотелось.

— Очень любопытно. Сейчас вы мне будете рассказывать. И я вам поаплодирую. А для начала по маленькой на сон грядущий. Не возражаете?

— Нисколько.

Евгений Семенович открыл чемодан, вынул коньяк, пакет с домашними деликатесами, которые приготовила ему в дорогу Леночка, сходил за стаканами. Цветы он закинул на верхнюю полку.

— Вы, наверно, артист? — спросил сосед по купе.

— В некотором роде все мы артисты.

— Но не всех так провожают: играют фокстрот и бросают цветы!

— Вы правы. Однако и тем, кому играют, надо торопиться вовремя унести ноги, — вырвалось у Громова. — Однако выпьем за вашу водокачку.

— За водокачку не надо, — попросил профессорского вида мужчина. — А то я заведусь на всю ночь.

— Вам она так дорога?

— Смысл всей жизни.

— Вот как, — удивился Громов, разливая по стаканам коньяк. — Тогда за водокачку в фигуральном смысле.

— Как это понимать?

— У каждого своя водокачка.

— За это можно.

Они выпили и закусили. За окном бежали темные деревья. Поезд прогрохотал по мосту. Выплыла большая белая гора и стала поворачиваться боком, словно давая полюбоваться собой. Громов и строитель самой высокой водокачки в мире молча наблюдали за ней.

— Красивая гора, — сказал строитель.

— Да… Здесь начинаются Дивные пещеры, — сказал Евгений Семенович задумчиво.

— Что за пещеры? — заинтересовался строитель.

— Идут на тысячи километров. До самого моря.

— А почему Дивные?

— Удивительные.

— М-да, — сказал попутчик Громова. — Не хотел бы я в них очутиться. А ведь, может, кто-нибудь там есть и сейчас… Бр-р… Холод… мрак… и неизвестно, где выход. У них есть выходы?

— Конечно, есть. И много.

— Но главное — не знаешь где?

— Вот именно. И куда. И зачем.

Громов налил еще коньяку.

— Как это понимать? Философия? — спросил попутчик, с удовольствием морщась после коньяка.

— Да. Все как в жизни. У каждого свой лабиринт. И каждый думает, что знает, где выход. Вы вот уверены, что ваш выход — водокачка.

— Да, уверен. — Строитель откинулся на спинку дивана.

— Ложный выход. Он никуда не ведет. Подумаешь — водокачка. Лет через двадцать не станет вас, лет через пятьдесят наверняка рухнет ваша водокачка. И все. И пыль.

— Ну, знаете! Так рассуждать — не стоит жить! — с веселой укоризной воскликнул строитель и засмеялся молодым смехом.

— Наоборот. Зная это, именно и стоит жить. Каждую минуту, каждую секунду. Жизнь воткнула нас в лабиринт, где полно ложных выходов. И в этом-то вся прелесть. Тыкаться мордой в ложные выходы, брести наугад, надеясь, что найдешь настоящий выход. А его нет. Вот в чем главная притягательная сила азартной игры, которую мы именуем жизнью.

Строитель водокачки задумался, потом неторопливо принялся обгладывать куриную косточку.

— Нет, — наконец уверенно сказал он. — Никакого лабиринта нет. У каждого относительно ясный и относительно короткий путь. Надо только правильно выбрать его, и тогда жизнь будет не рискованной игрой, а тихой радостью.

Громов вывернул из курицы ножку и стал жадно есть — он проголодался.

— Вы уверены? И всю жизнь вы ясно видели цель и стремились к ней? И достигли ее?

— В основном, конечно.

Громов задумался. А какова цель его жизни? Сможет ли он когда-нибудь вот так же открыто и уверенно сказать любому, чего добился он?.. И почему-то якорем спасения показалась ему Софья Анатольевна, едущая (он знал) в соседнем вагоне. Он посмотрел на строителя с ироническим прищуром.

— А вдруг через минуту в наше купе войдет красивая женщина и скажет: «Можно я буду третьей?» И потом уведет меня. А может быть, вас? И ваша жизнь полетит к черту, и вы наплюете на свою водокачку.

— Ну, во-первых, она не войдет. А во-вторых…

— Можно?

Оба разом обернулись. На пороге купе стояла красивая загорелая стройная женщина в нарядном цветном халате.

— Можно я буду третьей? Здравствуй, дорогой…

Это была Софья Анатольевна. Ее появление было столь неожиданным, и столь ослепительно сияли ее глаза, зубы, волосы, лицо, что строитель водокачки вытаращил белки и откинулся на спинку сиденья.

— Вот, — сказал Громов назидательно. — Я же вам говорил. Сейчас я вас покину. Вроде бы выход, да? Но это ложный выход.