Страница 16 из 45
— Слишком сложно на голодный желудок. Официант, обслужите наконец!
— Если бы он был похож на тебя! Вот за тебя бы я с удовольствием вышла. И была бы верной женой.
Тина катала по столу крошки, не поднимая на меня глаз.
— Это чертовски смахивает на объяснение в любви, — сказал я.
— Тебе неприятно?
— Нет, почему же… Лестно.
— А вообще все это ерунда. Просто на меня вдруг что-то нашло. И поругались мы с Кимом совсем не из-за этого. Из-за вафель. Он очень любит вафли, а я их ненавижу. Но лучше разойтись из-за вафель, чем из-за сеялки, правда? Слушай, Гена, мне жарко. Пойдем отсюда.
Около дверей я поймал за фалду официанта-водоросль.
— Как ваша фамилия?
— А что? — напыжился официант.
— Мы прождали целых двадцать минут.
— А кто вы такие будете?
— Мы из ВКИРЧАСНИССА. «Водоросль» вытаращил глаза.
Пожалуйста, проходите, — засуетился он. — Вот свободный столик. Одну секунду…
— Мы еще увидимся, — пообещал я.
Прошел дождь, и тротуары блестели, отражая огни фонарей. Пахло прелыми листьями и грибами. Этот запах принес из леса дождь. Я взял Тину под руку и закрыл глаза. Сразу запахло сильнее, шум мокрой листвы тополей стал явственнее, и было совсем похоже, что мы в лесу. «Как с Тиной спокойно и хорошо! — подумал я. — Она действительно…»
Мы шли и шли по мокрым улицам, а сверху моросил дождь, и было очень тепло. Из-под асфальта пробивался робкий запах земли. Окна домов светились в темноте, как иллюминаторы кораблей, разными цветами, но преобладал розовый цвет уюта и счастья.
Мы остановились где-то в темном переулке. Здесь не было асфальта, и земля разъезжалась под ногами. Тускло поблескивали скользкие дорожки. Над высокими заборами свисали, как чубы, ветки деревьев.
Сразу стало тихо и спокойно, словно мы попали в другой мир или в другой век.
— Я промокла насквозь, — сказала Тина, — но ничуть не замерзла — дождь теплый.
Кофточка облепила ее спину и грудь. Мокрая, она сделалась совсем прозрачной.
— Зачем мы пришли сюда? — спросила Тина.
— Не знаю.
— Ты можешь поцеловать меня, я теперь не невеста. Если тебе, конечно, не противно.
— Я дотронулся до ее холодных губ своей щекой.
— Зачем, Тина?
— Да… зачем…
За оградой гремела цепью собака.
Дом Егора Егорыча спал. Большеголовый, дряхлый, он накренился набок и, полузакрыв подслеповатые глаза-оконца, кажется, слегка похрапывал. На крыльце курил Вацлав Кобзиков. Я удивился: было всего одиннадцать часов, а ветврач уже дома.
— Пришел? — осведомился грек, попыхивая папиросой.
— Ага. А ты?
— Только иду. К тебе тут одна краля приезжала. Слушай, а ты все-таки нехороший. Дружишь, паршивая морда, с такими женщинами и молчишь. Не женщина, а роза, как любили говаривать наши сентиментальные предки. Муж, случайно, у ней не начальник?
— Начальник.
— Начальник? — оживился Вацлав. — Слушай, а он меня не смог бы устроить на работу?
— Смог бы. Заведующим МТФ.
— Тьфу! Никогда бы не подумал, что у такой женщины сельскохозяйственный муж.
— Как у тебя дела? Напал на след дочери министра?
— Пока нет. Зато в совнархозовском доме засек одну. Социальное положение папаши еще не выяснено, но доподлинно установлено, что он владеет«Москвичом» и дачей.
— Наверно, крупная шишка.
— Во всяком случае, не парикмахер. Все дело осложняется тем, что у дочки уже есть…
— Тогда мертвое дело.
— Дело-то, допустим, не мертвое. Надо только чем-то поразить ее воображение. На женщин это действует. Есть у меня одна идея. Просто гениальная идея, но для ее выполнения нужен помощник. Ты не согласишься? Всего на два-три часа в воскресенье. Помоги в беде!
— У меня своих бед хватает. Не допустили к защите.
Кобзиков присвистнул:
— Врешь!
— Вот тебе и «врешь»!
— Что же ты будешь делать?
— Придется ехать в колхоз трактористом.
— Слушай, твое счастье, что с тобою рядом я! Хочешь работать в совнархозе?
— Отстань с чепухой.
— Через месяц будешь в совнархозе, чучело ты фараона! Понял? Слово Кобзикова! Только помоги мне в воскресенье. Поможешь?
— Там будет видно.
— Ты говори сразу! Мне же надо готовиться! Будут шпроты и пиво «Сенатор».
— Поклянись!
— Клянусь дочерью министра!
— Но, надеюсь, твоя гениальная идея ничего общего не имеет с предметами дамского туалета?
— Heт! Нет! — заверил ветврач.
— И уголовным кодексом не карается?
— Будь спокоен.
— Ну ладно… Мне сейчас все равно делать нечего.
Вацлав погасил папироску и с серьезным выражением лица исполнил что-то наподобие лезгинки.
— Мы посрамим тебя, фрайер! — крикнул он.
— Кр-р-р-р! — ответил из будки петух.Я пошел в комнату.
Ким лежал, уткнувшись в подушку. Я сдернул одеяло со своей кровати. Зашуршал какой-то листок. В колеблющемся свете спички запрыгали неровные строчки. Казалось, что они шевелятся, дышат, словно живые.
«Была в городе. Заезжала к тебе, но не застала. Очень жалею. Сегодня видела тебя во сне. Так явственно… Почему ты не приезжаешь в С?»
Я лег, накрылся простыней и пролежал до рассвета с открытыми глазами.
Потомок Чингисхана
С утра шел дождь. Ким с Кретовым уехали в городскую библиотеку, а я сидел в застекленных сенях, которые мы, сильно греша против истины, называли верандой, и, усыпив свою совесть чистым листком бумаги, ничего не делал. В двух шагах бесновался дождь. Он топал по крыльцу тоненькими голыми ножками, дразнился на разные голоса. На пыльных стеклах веранды неподвижно блестели залетевшие брызги, и мне казалось, что со дворе прильнуло к окну и смотрит чье-то заплаканное лицо.
Почему-то было грустно… Хотелось, как в детстве, забраться на широкую печь, улечься на спину и смотреть на закопченный, весь в трещинах потолок, по которому, сонно гудя, ползают черные мухи. Лежать и думать, что в полях сейчас сумрачно, свежо и слышно, как истомленная зноем земля, жадно вдыхая, пьет влагу, словно голодный теленок. А потом с работы приходит мать. Она вся мокрая, усталая, из-под платка выбилась прядь волос. Комната сразу наполняется запахом дождя и мокрой коровьей шерсти. В избе становится зябко и уютно. Я сворачиваюсь в клубок, накрываюсь пушистым платком. А за окном все идет и идет мелкий по-осеннему дождь. Кажется, что он зарядил надолго, но я знаю, что завтра утром побегу по влажной, блестящей на солнце траве в ближний лесок собирать только что вылезшие из земли скользкие подберезовики…
Сколько я уже не писал домой?
Я потянулся к листу бумаги, но в это время дверь с визгом распахнулась, и шум ливня ворвался на веранду. На пороге стояла Катя. По ее лицу и рукам текли струйки воды.
— Здравствуй, — сказала она. — Не ждал?
— Здравствуй.
— Один, что ли?
— Один…
— А меня в город за партами послали. Дай, думаю, зайду. Вчера меня Алексеевна встретила, жалуется, что не приезжаешь и не пишешь.
— Работаю. Да ты садись…
Катя сняла прозрачный плащ с капюшоном, бросила его на спинку стула, потом разулась и подошла ко мне, маленькая, босая.
— Направление получил уже?
— Да. Оставляют в аспирантуре.
— Значит, к нам не хочешь? Я пожал плечами.
— Ну, конечно, ты теперь заважничал…
Больше всего я боялся, что сейчас появится кто-нибудь из ребят. Тогда не оберешься разговоров.
— Ты надолго?
— Выгоняешь? — усмехнулась Катя.
— Нет… Скоро защита. Чертовски много работы.
— Тогда я пойду.
Катя надела плащ и туфли, но не уходила. Глаза ее пристально смотрели на меня.
— Недавно сон видела, — сказала она, — когда спала в саду. Про тебя. Как будто ты стоял возле моей кровати, а потом наклонился и поцеловал в лоб…