i-o

— А теперь ты… — сказала она.

— Я не могу..

— Cher.

— Но Жак…

— Да пошел он… — сказала она и поднесла рану к губам Николая.

— Не сейчас, — сказал Николай и именно тогда решил рассказать ей все про больницу.

— Так когда?

— На следующей неделе, — сказал он. — Но… ни слова Жаку. Он не должен ничего знать.

— Клянусь, — отозвалась она и с урчанием вновь припала к ране Николая.

Амели пришла навестить Жака в его подвальной лаборатории как-то рано утром перед началом ее смены.

— Где ты запропастилась? Я не видел тебя целую вечность. И тебя не было на последнем кормлении.

— Дела были. К тому же мне не стоит здесь светиться. Форрестер опять меня зацапал возле отделения вирусных инфекций.

— Может, это знак тебе, чтобы ты туда вообще не совалась? — оборвал он ее, открывая шкаф, чтобы достать оттуда оборудование.

— Maudire, ты, видно, не в духе. Чего это на тебя накатило?

— Знаешь, по-моему, он пропитан отравой.

— Кто, Форрестер?

— Не строй из себя дуру, Амели! Ты знаешь, кого я имею в виду!

— Мы тут все пропитаны отравой.

— Амели, что тебе от меня надо?

Амели вскипела.

— Мне обязательно нужна причина, чтобы тебя повидать?

— Дела бывают не у тебя одной.

— Ах вот как! Ну и ладно. Занимайся своими делами. И она направилась к двери, громко стуча каблуками по каменному полу.

— Завтра вечером кормление, — поспешно бросил он ей вслед. — Если тебя это еще интересует.

— Возможно, у меня на завтра другие планы.

— Если завтра тебя не будет, то можешь забыть сюда дорогу. И это после всего, что я для тебя сделал…

— Не смей мне угрожать! Не командуй мной, Жак.

— Это не угроза, это просьба. Этот вонючий таракан тебе не пара.

— А это я уж сама решу, — сказала Амели и хлопнула дверью.

— Сейчас осталось только три палаты. Остальные пришлось сжечь и снести после вспышки.

— А эти почему оставили? — спросила Амели. Она шла по мрачному коридору, время от времени трогая разные попадавшиеся на пути вещи — таблички, обломки приборов, осколки фаянса, кабель, свисавший с потолка, словно пуповина.

— Они были в эпицентре вспышки и поэтому оказались слишком сильно заражены. Существовал риск при их сносе выпустить вирус наружу. Поэтому их просто загерметизировали.

— А сейчас?

— Сейчас они почти не представляют опасности. Сейчас мы расчищаем ведущий к ним подземный тоннель, но туда я не могу тебя взять. Там слишком опасно даже в твоем костюме.

Обычно от такого заявления желание у Амели только возрастало, но в тот момент она была слишком занята изучением медицинского мусора, наполнявшего полуразрушенную старую больницу. Палаты выглядели почти так же, как в тот момент, когда их запечатали, и если бы она не знала, где они находятся, то могла бы подумать, что расхаживает поздней ночью по отделению вирусных инфекций своей родной больницы. Проходит между истекающими кровью пациентами, прикасается к ним, наблюдает, как темная кровь струится из них непрестанным потоком.

Они вошли в помещение, которое выглядело как операционная и прекрасно сохранилось, несмотря на очевидные следы упадка и запустения. Клейкие ленты, предупреждающие о биологической опасности, струились по полу, словно радиоактивные черви-лентецы, заползали на окна и шкафы, пересекая их наискосок. Амели продолжала подбирать различные предметы.

Перевернутый монитор сердечной активности, экран разбит. Порванный халат хирурга. Осколки пластмассовой посуды и обрывки стерильной упаковки.

— Что ты делаешь? — спросил Николай. Он напряженно следил за ней, ни на минуту не упуская из виду.

Перед началом осмотра он выдал Амели легкий костюм биозащиты и стандартную кислородную маску, которая в настоящий момент свисала на шланге с шеи Амели — с таким комплектом ходил бы по больнице руководящий состав, будь она по-прежнему действующей.

Амели раздевалась.

— У меня в этом балахоне начинается клаустрофобия, — сказала она, стягивая с себя комбинезон и обнажая свою черную, глянцевую кожу жрицы вуду.

— Не смей! Здесь еще полно токсинов!

Слова его таяли в пустоте, мысли плыли. Амели стояла в одном нижнем белье, хлопчатобумажном, почти детском. Кислородная маска по-прежнему болталась у нее на шее, в руке она держала баллон. Ногой она отшвырнула костюм в сторону и легла на операционный стол, свесив с него ногу.

— Иди ко мне, cher, — прошептала она, растягиваясь на столе.

Взяв Николая за руку, Амели положила ее себе на живот. Татуировка, изображавшая вудуистского духа, вилась вокруг пирсинга на ее пупке и уходила под трусики. В руках у Амели неожиданно оказался скальпель.

— Что ты хочешь от меня? — спросил Николай. Она медленно прикрыла веки.

— Делай со мной все, что хочешь, — сказала она. Где-то неподалеку послышался гул генератора.

Всю смену он думал о ней. Всю смену, день и ночь напролет. Он не спал с тех пор, как они покинули больницу и разошлись в разные стороны. Воспоминание о ее теле врезалось в его память, словно раскаленное клеймо, которым его заклеймили в тот день, когда он стал «тараканом». Он задумался, не связано ли это как-то с кормлением; не впустил ли он ее в свою плоть и кровь, и не живет ли она теперь внутри него.

Его рация шуршала и потрескивала, как бывало всегда, когда все задания на день были выполнены. Несколько минут он лежал в мусоропроводе, который ему нужно было прочистить, благодарный за эти мгновения безмятежности среди окружавшего его безобразия. Он слышал, как шныряют вокруг насекомые, но сегодня ему не хотелось пополнять свой зверинец. Он уже начал выбираться из мусоропровода, как в рации раздался голос бригадира, который потребовал срочно явиться. Он бросил желтый мешок для биологически активных отходов — его подберет вспомогательная группа — и вошел в тот же самый тоннель, по которому они проходили с Амели прошлой ночью. Он мог бы поклясться, что в воздухе по-прежнему ощущался странный аромат ее духов.

Большинство остальных рабочих уже собралось снаружи, они курили и смеялись посреди площадки. Николай стоял, опустив голову, пока к нему не подошел один из сменных бригадиров — человек, который вертел в руках костыль, заменявший ему отсутствующую лодыжку правой ноги.

— Ты Новаков будешь? Николай Новаков?

— Да, — ответил Николай по-русски. Он всегда переходил на русский, когда его называли полным именем, несмотря на то, что помнил язык едва-едва.

— Для тебя тут записка, — и вручил Николаю клочок бумаги, содержание которого подействовало на него как удар под дых.

Она продолжала ругаться и после того, как полицейские получили от Николая залог и освободили ее.

Она ругалась, свободно переходя с одного языка на другой, Николаю даже удалось различить несколько украинских ругательств, хотя он не представлял себе, откуда бы она могла их знать.

— Сукин сын, con! — вопила Амели.

Он с трудом поспевал за ней; район города, который они пересекали, выглядел так, словно его недавно подвергли массированным бомбардировкам.

— Я не могу поверить, что он это сделал! — закричала она, переходя наконец к сути дела. — Я его, суку, уничтожу!

— Может быть, тебе стоит…

Но она пнула и опрокинула мусорный бак, разбросав по улице его гниющее содержимое. Проезжавшая мимо машина налетела на покатившуюся крышку бака, подбросила ее в воздух, и водитель выкрикнул ругательство, словно вторя Амели.

Амели резко остановилась, схватилась за ногу и издала злобное шипение. Сделала два глубоких вдоха и вновь пошла размашистой походкой вперед. Николай пытался не отставать от нее.

— В чем конкретно он тебя обвинил?

— Мне сказали, что я похитила пробу из отделения вирусных инфекций. Но это наглое вранье…

— Если ты не брала этой пробы, то они у тебя ее не найдут. Точка. Он может говорить все, что ему взбредет в голову, но…