Страница 14 из 18
Она писала диссертацию об итальянской архитектуре в романах Генри Джеймса.[4]
В какой-то момент бедняжка разрыдалась от моей реакции на итальянскую архитектуру в романах Генри Джеймса.
Друзья мои были в шоке.
Не ожидали, что итальянская архитектура в романах Генри Джеймса превратит свидание вслепую в полнейшую катастрофу.
Но то случилось много лет назад, а теперь я сидел в машине, направляющейся к «Четырем Б», и задним умом спрашивал себя, во что это я ввязываюсь, но в целом забивая на это приличных размеров болт.
Каковы в этом мире шансы, что на втором свидании вслепую я встречу женщину, которая пишет докторскую диссертацию по итальянской архитектуре в романах Генри Джеймса?
Когда мы заехали на стоянку перед «Четырьмя Б» и вышли, Я увидел ее — она сидела внутри в кабинке, нас ждала. И хотя вокруг была толпа народу и никто не сказал мне, как она выглядит, я сразу понял, что это она.
Я с тростью прохромал к окну, махнул ей свободной рукой, точно клоун, прижал к стеклу лицо и стал выделывать физиономией всякие клоунские штуки.
Она мгновенно восхитилась и расхохоталась.
Я был рад, что это она.
И думать не хочу о каком-нибудь гигантском футболисте, который только что слинял в туалет, а вернувшись, увидел психа, что пугает его подругу прижимаясь рожей к стеклу.
Меня всегда восхищало, как два незнакомых человека физически обращаются в близость любовников — как они после молча лежат вместе нагишом, каждый в уединении собственных мыслей, так редко и случайно это общее странствие — почти как монетку подкинуть.
…орел
…решка
…и вот мы были любовниками всю весну, пробирались сквозь обычные наслаждения, недоразумения, радости и споры или просто часами сидели по утрам, попивая кофе и обсуждая кучу вещей, которые следовало обсудить.
Она очень умна, и умы наши бродили, где им вздумается. Кроме того, для меня женский ум — афродизиак. Наверное, я об этом где-то читал, но так или иначе, женский ум сексуально, меня возбуждает.
У нее прекрасное тугое тело, но она предпочитала не усложнять жизнь и маскировала его широкой одеждой, отвлекала внимание — бывают такие женщины. Не желала, чтобы мужчины ей докучали. Просто хотела появляться, где хочется появляться, не играя главных ролей в мужских фантазиях.
Поэтому было очень волнующе: сначала мы долго разговаривали, а потом я смотрел, как она раздевается. Если оглянуться назад, любопытно: она почти всегда раздевалась сама.
Наверное, это потому, что она была очень маленькая, пять футов два дюйма, весила что-то между девяноста семью и ста тремя фунтами, а я, пожалуй, люблю раздевать женщин повыше, но смотреть, как маленькие женщины раздеваются сами.
Я раньше об этом толком не думал, и, вероятно, мысль эта не выживет под светом логического прожектора, потому что в последнее время — скажем, в последние годы, — я не был в постели с высокой женщиной, ростом пять футов семь дюймов или шесть футов, так что вспомнить точно мне сложновато.
Я сам — шесть футов четыре дюйма. Возможно, в этом все дело, если вообще в чем-то. Может, я ошибаюсь, но, по-моему, проще раздевать высокую женщину, ее глаза смотрят в мои примерно на одной высоте, а у невысокой женщины глаза далеко внизу, она, запрокидывая голову, напрягается, и, может, мне поэтому так неловко ее раздевать.
Может, дело в том, что приходится наклоняться.
Не знаю. Надо как-нибудь переспать с высокой женщиной, проверить, есть ли хоть капля истины в такой гипотезе, но, боюсь, эта книга завершится раньше, чем выяснится, как взаправду обстоят дела.
На той неделе мне выпадал шанс переспать с высокой женщиной.
Мы проговорили пару часов, и, когда темы иссякли, я вдруг спросил, какой у нее рост.
— Пять и десять, — был ответ.
Любопытно, раздел бы я ее, дошло бы до такого? У нее и впрямь была интересная грудь и тонкая талия. Ее блузка снялась бы совсем легко, и я бы смотрел ей в глаза, и она без малейших усилий смотрела бы в глаза мне.
Любопытно…
Я только что вспомнил еще одну вещь, которая играет роль в моей любовной жизни. Я часто люблю раздеться и лечь в постель первым, лежать и смотреть на женщину, которая раздевается, смотреть, как она это делает.
Иногда они раздеваются очень быстро и, едва снимают одежку, тут же просто бросают на пол, а потом чуть не прыгают в постель.
Другие раздеваются очень медленно, осторожно, складывают аккуратно одежду на стул или куда там, а потом вплывают в постель, будто лебеди.
Могу прибавить: то, как женщина предпочитает раздеваться, никак не связано с качеством ее занятий любовью.
…и, естественно, есть кое-что еще.
Это, наверное, своего рода эротическая иллюзия и иллюминатор в мой разум и его чувственность. Иногда мне нравится не спать всю ночь, болтать с женщиной в гостиной, пить виски, трепаться до рассвета или почти до рассвета, и где-то посреди ночи я вдруг попрошу, прервав разговор, о чем бы ни шла речь — о кино, или о шаткой судьбе американского романа, или, может, какую историю про общего друга-зануду, такого занудного, что пришлось беседовать о нем по крайней мере час, — и тут я внезапно прошу женщину раздеться.
Обычно я это формулирую так:
— Разденься, пожалуйста. — И женщина обычно так и делает, ни слова не говоря, и, пока она раздевается, мы продолжаем трепаться про друга-зануду.
Она разделась, мы беседуем дальше, будто она по-прежнему одета, и с моей стороны — никаких у романтических поползновений. Мне просто хочется видеть ее без одежды, потому что мне нравится, как выглядит ее тело. Это дополняет беседу и виски. Судя по всему, обычно женщины не против и ведут себя абсолютно естественно. Сворачиваются калачиком на диване, и ночь течет дальше. Заметив, что они мерзнут, я нахожу им одеяло и подкручиваю отопление.
Где-то после того, как они согрелись и умостились под одеялом, а в комнате стало достаточно жарко, я прерываю разговор, о чем бы ни шла речь. Мы, разумеется, уже договорили про друга-зануду и обсуждаем что-то другое. Например, беседуем о моральных аспектах суицида.
Я прерываю беседу словами:
— Покажи мне свою грудь. — И женщины открывают грудь, не прерывая разговора, и ведут себя при этом так, будто в мире нет ничего естественнее меня, желающего увидеть их грудь во время разговора о суициде.
Почти с самого начала моего небольшого разоблачения вы наверняка хотели задать вопрос.
У меня проблемы со словом «извращенный», потому что мне, сказать по правде, трудно его понять. Когда-то в девятнадцатом веке жила одна англичанка, она сказала про сексуальные предпочтения или занятия некую вещь — ничего лучше я не слышал.
Она сказала что-то вроде:
— Мне все равно, что человек делает, если он это делает не на улице и не пугает лошадей.
Я знаю, это не точная цитата, но достаточно близкая, мне подходит. Пожалуй, в наши времена лошадей можно заменить мотоциклами.[5]
Да, так вот, к вашему подлинному вопросу, который вы хотели мне задать.
— А вы-то раздеваетесь?
— Нет.
— Почему?
— Потому что я не такого эффекта хочу добиться. Мне нравится вид женского тела, играющего в полях разума.
— А если б все было наоборот и женщина бы вас попросила раздеться, а сама осталась бы в одежде, вы бы разделись?
— Конечно.
Сегодняшнюю писанину я закончу сообщением о том, что гроза так и не материализовалась — еще один жилец дома престарелых.
25 июня 1982 года закончилось.
Сегодняшний день начинается с моего вечернего разговора с другом.
Ах да, мы на той же веранде, в поле зрения — никакой грозы, в небе что есть мочи сверкают солнце и птицы, в окрестностях вздымаются несколько белых облаков, что чудятся почти отражениями снега в горах к западу, которые ступенчатыми милями спускаются к Тихому океану вдали, откуда вчера вечером со мной беседовал друг.
4
Генри Джеймс (1843–1916) — американский писатель, чей стиль отличается сухостью и точностью передачи психологических нюансов.
5
Речь идет о миссис Патрик Кэмпбелл (урожденной Беатрис Стелле Тэннер, 1865–1940), известной британской театральной, а впоследствии и киноактрисе. Приведенное высказывание касалось гомосексуалистов.