Страница 30 из 144
- Я и говорю: задарма, - настаивал Могута. - Тьму тысяч взяли полону.
- Соплеменниками торговал! - возмутился кто- то.
- Да! Родичей готов продать, коли душу продал! - вскинул могучий бродник медвежью голову. - Все мы отцепродавцы! Кому молимся? Златицам с лярвами латынских королей да басурманских царей. Решили: лучше быть мехорезом[146], чем мехоношей[147]. Головники! Нюхалы[148] по большим дорогам! Горячей крови пиюхи![149] За кем идём? Кому служим?..
Жилистый человек с наметившейся плешиной, что сидел против Рода, и ещё двое соседей по столу подхватили под мышки неистового богатыря.
- Уноси ноги, уноси!
- Атаман просто-напросто желал проверить новика. Что на уме, то и на языке. Попросил снадобьем помочь…
- Врёшь! - резко оборвал Невзор. - К твоей затее я не причастен.
Лжеволхва стали окружать. К нему потянулись цепкие руки. Ждали атаманова слова. И оно прозвучало:
- К ядрёной матице Валаама Веорова!
Старик забился воющей мухой в многочисленных щупальцах толпы-паука. Видно было, как все с боязливой радостью торопились расправиться с ним.
И вдруг Жядько рявкнул:
- Ти-ша!
- Братья, - ласково произнёс Невзор в наступившей тишине. - Я вынес приговор старому хлюзде[150], что покушался на вашу честь. И вам мой приговор люб. Приговорите же и вы этого халабруя[151], - атаман указал на Якушу Медведчикова. - Он обесчестил меня прилюдно. Уже сверху донизу просочилось моё бесчестье. Гляньте, что творится в Азгут-городке!
Он растворил оконницу, и вся малая дружина услышала шум толпы, окружившей хоромину. Там, внизу, бушевали бродники с заспинными колчанами, полными стрел, с луками, вскинутыми над головами. Дружно, как удары набата, сотня глоток выкрикивала: «Не-взор! Не-взор!» Крики были во славу, а не в угрозу. Тем временем в избу ввалились лучники под предводительством мрачного безбородого мужика с длинными обвислыми усами.
- Оска Шилпуй!.. Оска Шилпуй! - пронёсся пугливый шёпот.
- Вождь атамановых охранышей, - прошептал у самого уха Рода Фёдор Дурной. - Мы окружены!
- Так каков будет ваш приговор моему обидчику? - вкрадчиво вопросил Невзор. Малая дружина молчала. - К ядрёной матице его? - то ли постановил, то ли испросил согласия атаман. И опять молчание. - Любо ли вам моё решенье? - прозвучал завершающий вопрос, за которым должны были следовать не слова, а дела.
И общество, опустив очи долу, вразнобой ответило:
- Любо… любо…
- Стало быть, общее решение, - подытожил Невзор и махнул рукой.
Богатырь Якуша Медведчиков, могший всю атаманову прислугу, как крыс, с себя стряхнуть, не оказал никакого сопротивления.
- А этого… - низкорослый ватажник снова вытянул указующий перст в сторону новика, - этого… Вся нескладуха из-за него! Погорячился я в малую дружину его принять… Вон его отсель! Вон!
Прежде чем быть выдворену, Род собственной волей двинулся к двери. Никто слова в защиту не молвил, не оказал малейшей заступы. Даже Фёдор Дурной тихомолком отодвинулся к темной стенке.
Род застыл на высоком просторном крыльце. Внизу бушевали лучники, выкрикивая: «Не-взор! Невзор!» Вдали виднелась бревенчатая стена с заборолами[152] и костровыми[153] башнями по углам. Там и сям тянулись то ли длинные избы, то ли кошары с узкими продолговатыми оконцами, затянутыми пузырём, а местами заткнутыми лубьём. На площади по пути к крепостным воротам высилась виселица - «ядрёная матица», по выражению атамана. К ней подводили барахтающегося лжеволхва и обвисшего многопудовым мешком Якушу. Крик и гомон сопровождали смертное действо…
Чья-то рука ухватила Рода под локоть:
- Пойдём, малый. Не твоим глазам это видеть.
Его настойчиво уводил с крыльца тот самый жилистый человек с наметившейся плешиной, что сидел за столом напротив и бахвалился, как кого-то «бякнул, ажно он яхнул». По выражению соседа, этот бахвал «не шаняманя дерётся», хотя ростом не велик. Род не обиделся на обращение «малый» и доверчиво пошёл с бродником.
- Ты кто?
- Я Бессон Плешок, - усмехнулся тот. - Прозвали за то, что рано плешивым стал.
- Отведи меня к Филимону-гудцу, - попросил юноша, памятуя о «челядинце Жилотугов», как назвал старого дудошника Невзор. Верилось: именно этот человек, признавший его, сумеет облегчить душу после сегодняшних передряг.
Плешок подвёл к похилившейся лачуге на пустыре у крепостной стены.
- Гудец живёт наособину, не в общем дому. Дудит, никого не тревожа.
Ночь уже накатывалась на Азгут-городок. В лачуге хоть глаз коли. Плешок нашарил на столе светец, достал трут, вздул огонь.
- Вроде как дом без хозяина. Куда запропастился Филимон на ночь глядя? - бормотал он себе под нос.
При свете тщедушного огонька Род оглядел лачугу. И замер…
Филимон висел в переднем углу, загораживая икону. Висел на лампадном крюке. До чего же худ - небольшой крючок его держит!
- -Ахти, Господи! - всплеснул руками Плешок. Бережно извлекая гудца из петли и укладывая тело на лавку, он приговаривал: - За что же ты себя так, Филимонушка? Какой гад тебя укусил?
Род вспомнил слова Дурного: «Не сойдёт ему с рук сегодняшнее свидетельство против Зуя. Слишком любил атаман задиру». С затаённым дыханием юноша ощупывал горло удавленника.
- Поднеси-ка светец, - попросил он Бессона. Потом глухо произнёс: - Повесили мёртвого…
- Что такое ты лепишь? - не поверил Плешок.
- Его сперва удушили, потом повесили.
- Как ты знаешь?
Род выпрямился с тяжёлым вздохом.
- Мне ли, лесовику, не знать? Разный след оставляет петля, когда вешают зверя живым, а когда убитым.
В хижине долго длилось молчание.
- Пойду истиха кликну кой-кого, надо его убрать, - И Плешок вышел на воздух.
Род со светцом в руке стал искать дудку Филимона. В бедной лачуге поиски были несложны: стол, лавка, грубый поставец с несколькими посудинами… И нигде не было переладца, даже у покойного под рубахой. Род отыскал по грязному следу расплюснутую моршнями[154] дудку на полу у двери. Головник, стало быть, носил моршни, обувь не по погоде - слишком ещё тепло и сухо. Цепкая память юноши подсказала: вождь атамановых лучников Оска Шилпуй появился на пиру в моршнях. Донимала его небось застарелая ломота в ногах.
Род вышел из лачуги. Азгут-городок освещала полная луна. Площадь опустела. И тут вспомнил выученик Букала своё видение, по коему он предрёк слишком скорую смерть Валааму Веорову. На высокой виселице виднелись подвешенные за ноги два ежа, один крупный, второй поменьше. Лжеволхв соседствовал с несчастным богатырём Якушей. Обоих густо покрыли стрелы, как ежовые иглы. У виселицы сидел третий, живой, голова в коленях. Род подступил к нему и, дотронувшись до плеча, почувствовал: человек трясётся в беззвучном плаче. От чужого прикосновения он вскинул перекошенное горем лицо.
- Чего ты, чего? - раздался скрипучий голос, слышанный Родом в июньском лесу, когда он с Улитой на дереве скрывался от бродников. Он признал Якушина пристал ого Ваську Лухмана.
- Зачем этих двух казнённых так густо утыкали стрелами? - удивился юноша.
- Их, - горько всхлипнул Лухман, - их расстреливали ещё живьём. В волхве меньше стрел, он издох быстрее.
И сызнова дружеская, сочувствующая сила повлекла юношу подальше от страшного места. Нет, не Фёдор Дурной, которого Род считал здесь единственно близким себе человеком, а неведомо с чего навязавшийся Бессон Плешок отыскал его и повёл к себе.
[146] МЕХОРЕЗ - грабитель, отрезающий мешки с деньгами.
[147] МЕХОНОША - чернорабочий, таскающий мешки.
[148] НЮХАЛА - лазутчик, ищущий добычу.
[149] ПИЮХА - пьяница.
[150] ХЛЮЗДА - плут, мошенник.
[151] ХАЛАБРУЙ - большой, нескладный человек.
[152] ЗАБОРОЛО - защищенная бревенчатым бруствером площадка, идущая по верху крепостной стены.
[153] КОСТЁР - укрепление.
[154] МОРШНИ - вид тяжелой кожаной обуви.