Страница 87 из 103
- При язвах, - заявил Еска, - пересекают мертвецу путь: перед погребальным шествием рубят косарём дорогу.
Князь глянул на одного, потом на другого, осенил себя крестным знамением, взял за руку княгиню, отвёл в её спальню, велел никому из прислужниц не переступать порога женской половины терема.
Анастасия, пока шла, повторяла:
- Божий гнев! Божий гнев!
Снизойдя во двор, Юрий Дмитриевич закричал:
- Коня!
Не успела челядь сообразить, куда князь, зачем и с кем, как он уже вылетел за ворота, пересёк площадь, промчался улицами посада, оставил позади избы подградия. Тут, на торной Московской дороге, можно было коню дать шпоры. Ветер ударил в лицо. В глазах замелькали два цвета: синий, зелёный. По левую руку - озеро, по правую - лес.
Князь летел, как на крыльях. А в голове на разный лад звучали одни и те же слова: гнев Божий, наказание Божие, кара Божия! Сам бы пострадал - стерпел. Невинные за него пострадали, - какое уж тут терпение? Тот же Кирилл Белозерский, на которого после выздоровления Настасьюшки Юрий Дмитрич молиться рад, очень верно мыслил о сильных мира сего. Блаженной памяти государь-братец показывал грамотку, присланную с Белоозера чудным иноком. Если смертельную ошибку совершит простой человек, - поучал подвижник, - то по Божьему попущению погибнет он сам. Если ошибётся кормчий, полководец, любой начальствующий, погибнут неповинные люди. Как же сурово должно воздастся на том свете душе такого вождя!
Виновный князь летел на крыльях раскаяния. Лес - справа, озеро - слева. Вот-вот дорога сделает поворот, за озером волнами соломенных крыш взгорбатится село Пасынково.
У деревянной церковки, у трехпрясельной звонницы чернела толпа всадников, стояла карета. С ближнего двора монахи несли в кожаном мешке баклагу с водой, запасались питьём в дальний путь.
Князь подскакал. Охрана узнала, не посмела остановить. Распахнул дверцу. Фотий высунулся:
- Чего?
Юрий Дмитриевич пал на колени:
- Смилуйся, богомолец наш! Прости моё окаянство! Из-за меня, грешного, мор напал на Галич. Свирепствующая всюду язва объявилась и в нашем крае, сразила двух человек. Сегодня двух, завтра им не будет числа. Умилосердись, отче, вернись, благослови моих галичан и моё раскаяние!
Фотий молча жевал губами, наконец, сухо произнёс:
- Подымись с колен, сын мой. Сядь на конь. Я последую за тобой.
Солнце после Предтечева Рождества одолело новую высоту и сияло гордо. С тем же победным чувством зазвонили колокола. Поле у собора Преображения вновь стало заполняться народом. Митрополит возвратился! Он стоял на высокой паперти, воздев руки, сложив персты для благословения. Меднокудрый, меднобородый иеродиакон, митрополичий глашатай, медным басом большого колокола возглашал творимую владыкой молитву, дабы слышали все.
Карета княгини остановилась невдалеке от паперти. Сама же Анастасия с княжичами у нижних ступенек ждали владычного благословения.
Князь, простоволосый, приближался к первосвятителю по проходу, отжатому охраной в плотной толпе. Шёл, как майский пеший чёрный жук с короткими накрыльниками. И слышал слова молитвы:
- Владыка, Господи Иисусе Христе, Боже наш, долготерпевый о наших согрешениях и даже до нынешнего часа приведый нас...
Люди во всей многоликой массе не перемолвливались, не перешёптывались, только дышали. Дыхание галичан, казалось, колыхалось волнами в ушах Юрия. Народ дышал, как единый кузнечный мех необъятным глазу размеров, дышал надеждой.
Князь подошёл под благословение при последних словах молитвы:
- ...Ты бо еси воистину истинное веселие... И Тебе славу воссылаем... ныне и присно...
Когда благословлённый Юрий Дмитриевич отошёл, к нему протиснулись и приникли лекарь Вигунт и знахарь Еска.
Первый прошептал в самое ухо, перекрывая колокольный звон, иеродиаконский бас:
- Больных больше нет. Мор остановился.
Второй утешил:
- У двух заболевших оказались багровые, а не синие пузыри. Багровые на третий день вытягивают. Приходит выздоровление.
Звенигородский и галицкий владетель дожидался владыку, опершись о сквозной церковный заплот. Чудо отступило? Бог смилостивился? Гора с плеч!
Фотия от соборной церкви к хоромам святительским служки повели по проходу, который стерегла княжеская челядь. Юрий Дмитрич присоединился к митрополиту.
В Крестовой, как давеча, сели друг против друга, как будто и не было никакой размолвки. Иакинф Слебятев вновь подал тот же свиток. Князь сызнова пробежал его хмурым взором. Чернец протянул заточенное писало, только что обмакнутое в орешковую жидкую краску для письма. Фотий наблюдал за Юрьевой рукой. Вот она решительно вознеслась, но не опустилась, задумчиво застыв над серым пергаментом.
- Высокопреосвященный владыко, - тихо промолвил князь. - Мне, сыну Дмитрия Ивановича, героя Донского, никак не можно навек, добровольно отказаться от своих прав. Дабы желаемое тобой приобрело законные основания, нужен третейский суд, коему я подчинюсь безусловно. Кто из наивящих особ может стать третейским судьёй? Прежде мы привыкли уважать волю ханов ордынских. Сейчас правит в Больших Сараях Улу-Махмет. Не кажется ли тебе уместным обратиться к его суду? Не к Витовту же, не к Ягайле, латынам?
Фотий поморщился, потом усмехнулся в аспидно-чёрную бороду:
- По-твоему, басурман приличнее?
Князь тоже отвечал улыбкой, как можно более доброжелательной:
- Что бы там ни было, всё-таки это наш басурман!
Митрополит велел своему боярину:
- Внеси исправление в грамоту.
Слебятев в оберегаемой всеми торжественной тишине склонился над свитком. Древние стены дома почти неслышно, как бы потусторонне, потрескивали. Капля воска упала на медь подсвечника.
Князь, приняв исправленный лист, узрел, что отныне он признает старшинство племянника, обязуется не искать под ним великого княжения сам собою. Но искать ханом. Кому хан даст ярлык, тот и будет великим князем. До тех пор между сторонами заключается нерушимый мир.
Юрий, завершив чтение, немедля приложил к свитку свою руку.
Фотий поднялся, тяжело опираясь на посох.
- Я, богомолец наш, завтра же пошлю в Москву двух бояр, - пообещал князь, - для заверения племянника в покорности и любви. Пока хан не рассудит нас.
Митрополит кивнул одобрительно, ещё раз благословил. Ночевать в Галиче решительно отказался, отговорясь обилием неотложных церковных дел.
Юрий Дмитрич проводил его поезд до села Пасынкова и вернулся в свой терем.
В сенях ждали княгиня и сыновья, слава Богу, благословлённые ещё у собора первосвятителем.
- Што?.. Как?.. Всё кончено? - спросила мужа Анастасия.
Юрий Дмитрич опустил голову на грудь:
- Отказался от прав до третейского суда хана.
Рассудительная жена предрекла супругу:
- Теперь будем ожидать этот суд до своей гробовой доски.
Княжичи же восприняли огорчительную весть как радостную, лица их прояснились. Старший, Василий Косой, со свойственной ему прямотой даже отважился произнесть:
- Давно бы так, татунька!
5
Ближайшим подручным слугой Юрия Дмитрича стал с недавних пор Ивашка Светёныш. Постоянно и окончательно, ибо соединило их одно горе. Без долгих приготовлений, без изнурительной, неодолимой болезни, как-то вдруг ушёл из земной юдоли боярин Борис Васильевич Галицкий.
Ушёл, будто дверью хлопнул. Пять лет назад, после памятного посещения Галича митрополитом Фотием, князь, как и обещал владыке, послал в Москву тех же Галицкого и Чешка, дабы подтвердить подписанную прежде грамоту о вечном мире с племянником, вернее сказать, о нерушимом до той поры, пока хан Улу-Махмет не рассудит их. Сам князь в Первопрестольную не поехал. Даже, когда сообщили о смерти родного брата Петра Дмитриевича, отговорился лихоманкой, трясовицей после простуды. Потом узнал: кремлёвская боярская братия шутила по его поводу: трясётся дядя от страха перед племянником! Услышав, махнул рукой: всё не так! Настасья не отпустила, сославшись на моровую язву, что ещё свирепствовала в Москве. Страх подумать: перемерли все сыновья дядюшки Владимира Храброго. Потом вот - Пётр. Кто поручится, что Юрия Дмитрича избегнет чаша сия? Хотя про себя, в душе, он был более чем уверен: не столь язвы боится осмотрительная княгиня, сколь приставов, что именем отрока-государя, на самом же деле волей бояр, схватят мятежного удельного владетеля, ввергнут в тесноту, а затем... занемог заточенник и поминай, как звали! Однако с мужем о таких мыслях - ни полслова! Самолюбив князь! Не стыдно беречься Господней кары, зазорно страшиться козней людских. Так и ограничилась связь Галича и Москвы посылкой бояр. По возвращении Борис с Чешком разминулись: Данило поехал с докладом к князю, Галицкий завернул по личным делам в Звенигород. Обещал быть оттуда вскоре. Но, как после поведал Фёдор Галицкий, встретил он старшего брата «зело отягощённого чёрными мыслями». Борис, отходя ко сну, пожаловался: не может простить себе, как довёл Господь до срама оказаться «на щите» в поединке с мальчишкой-племянником. Тщетно брат убеждал: судьба - оборотень, сегодня мачеха, завтра матунька, сейчас так, а через час - иначе. Борис не слушал, потому что не верил. Лик его был, - краше в гроб кладут. Братья по настоянию Фёдора легли в одной спальне. Ночью младший услышал вскрик. Вскочил: старший мёртв! При обмывании оказалось на шее за левым ухом красное пятно.