Страница 11 из 103
- «Придоша половци... Русскую землю воевать, - разбирал княжич слова. - Всеволод же изиде противу их месяца февраля во второй день». - Юрий поднял голову и задумался.
Его не столь занимало случившееся более трёх веков назад, сколь волновало недавнее. Вспомнилось, с какой скорбью великокняжеское семейство вернулось в испепелённую Москву. «Отцы наши, - сказал тогда татунька, - не побеждали татар, но были менее нас злополучны!» На его деньги похоронили в те чёрные дни двадцать четыре тысячи московлян. А сколько сгорело и потонуло! Юрий не помнил такой скорби на отцовском лице, а за скорбью последовал гнев. Первым был наказан Олег Рязанский, что указал Тохтамышу броды через Оку. Сила, прибывшая из Костромы с великим князем Московским, вынудила Олега бежать в Литву. Рязань была сожжена. Митрополит Киприан из Твери был вызван в Москву и с позором удалён в Киев.
Медленно одолевалась разруха. Слава Богу, каменные стены Кремля сохранились в целости. Постепенно в посадском застенье стали возникать избы, хоромы и терема. Возродились из пепла старые улицы: Тверская, Большая и Малая Дмитровки, Сретенка, Серпуховская, Ордынка. Они сделались многолюдны, но вполовину как прежде.
Матунька Евдокия Дмитриевна могла гордиться: на свои средства соорудила каменный храм Рождества Богородицы на месте сожжённой маленькой деревянной церкви Воскрешение Лазарево. Борис Галицкий хитроумно сохранил ценности, доверенные ему: скрыл короба в великокняжеской погребуше, поместив в косяке двери большую горящую лампаду. Ей бы гореть до возвращенья хозяев, да хищные ордынцы стали выбивать тяжёлую дверь. А на пороге лежал мешок с вывезенным от немцев зельем, состоявшим из серы, селитры и угольев. Едва лампада рухнула, возник гром с огнём: от хищников ничего не осталось. Вход завалило брёвнами и землёй. Потом не составило большого туда его раскопать и извлечь укрытое. С тех пор дядька Борис ходит в боярской шапке, однако же не кичится...
- О чём задумался, Юрий Дмитрич? - спросил, оторвавшись от древней книги, Семён Морозов.
- О старшем брате Василии, - сказал княжич, ибо только что омрачился тягостной мыслью: одиноко стало ему с тех пор, как отец скрепя сердце послал в Орду старшего сына. В тот день Юрий, едва попрощавшись с Василием, убежал в свою ложню, не мог перенесть материнских слёз. Дядька Борис приходил успокаивать, - всуе. Облегченье почувствовал лишь на груди Домникеи. Бывшая мамка, как в детстве, подыскала целительные слова: «Бог даст, вернётся твой брат целёхонек. Вырастешь, наживёшься ещё при великом князе Василии Первом». Юрий вспомнил рассказы старших, как до его рождения молодой Дмитрий Иванович вынужден был ехать в Орду по вызову ханскому. Митрополит и бояре с молитвами и слезами проводили его до берегов Оки. Всем была памятна передаваемая из поколения в поколение горькая повесть о гибели у татар Михаила Ярославича Тверского. Тогда подвёл коварный царский посол Кавгадый. Не менее ли коварен и Сарыхожа, обещавший говорить перед ханом в пользу Дмитрия? Молитвы были услышаны, всё обошлось. Спустя осень и лето великий князь воротился. Как-то вернётся теперь его сын? «А вдруг братца убьют?» - всхлипнул Юрий. «Стало быть, жить нам придётся не при Василии Первом, а при Юрии Втором», - вразумила находчивая Домникея. Эта речь огорошила княжича, второго по старшинству. Он притих. Сейчас вспомнил неожиданные слова и, видимо, что-то в его лице заставило учителя Семёна Морозова отвлечься от хартийного списка.
- Как я слышал, - сказал он, - наследник великокняжеского престола Василий Дмитрич принят Тохтамышем весьма учтиво. За него насчитали выкуп: восемь тысяч золотых монет. Государь наш, батюшка твой, отправит золото, и княжич вернётся всем нам на радость.
Юрий думал уже о другом. Он смотрел на снявшего толстые окуляры молодого боярина, на его светлую бородку, хохолок на челе, добрые глаза и лишний раз говорил себе: лучшего учителя пожелать невозможно! На все недоумённые вопросы даёт вразумительные ответы. Ещё при первой встрече Юрий спросил: станет ли Москва прежней после Тохтамышева погубления? Семён Фёдорович сказал: «Как будто бы всё былое исчезло: московляне порублены, сожжены, потоплены, Москва превратилась в отчаянную пустоту. Казалось бы, ей предопределено захиреть, как многим старым городам. Но этого не случится. Потому что вокруг Москвы-города существует Москва-народ. Вот сила, что заново восстановит, заселит и обновит Москву-город, Ибо крепкие его стены в свою очередь притягивают и обнадёживают живительные окрестности». Впоследствии княжич наглядно убедился в правоте этих слов. Сейчас он промолвил:
- Боярин Семён, ты часто ходишь сюда, в монастырское книгохранилище. Что влечёт тебя?
Учитель уважительно оглядел ряды кожаных корешков.
- Мы загрубели при владычестве ханском. Однако ж не столько, чтоб ум лишился жажды познаний. Греки по-прежнему берут у нас серебро и привозят книги. Митрополичье хранилище богато как здешними рукописями, так и греческими творениями. Эллинский язык у нас ведом и высшему духовенству, и некоторым вящим мирянам. Я здесь знакомлюсь с плачевной судьбой Отечества и с древними умствователями - Гомером, Пифагором, Платоном. Вот Аррианов перевод повести о Синагрипе, царе Адоров[13]...
Беседу прервал несвоевременный шёпот:
- Юрий Дмитрич! А, Юрий Дмитрич!
Княжич, оборотясь, увидел просунувшуюся в дверь боярскую шапку Бориса Галицкого.
- Скорей! Государь с государыней ни минуты не терпят. Старшего, Василия, нет. Ты теперь старший. А свадьбе сей же час начинаться. Как быть невесте без брата? Куда запропал? Я голову потерял. Если б не Чудов архимандрит, что пришёл во дворец к венчанию...
Юрий встал.
- Прости, боярин Семён. В другой раз договорим о книжнике Арриане.
Он вышел в сводчатую низкую дверь, себя ругая: из головы вон, что нынче свадьба сестрицы. Бедная Софья! Выходит за сына врага отцова.
- Скажи, в толк не возьму, - потормошил он дядькин рукав, идя через монастырский двор, - пошто княжну выдают за Фёдора, отпрыска Олега Рязанского?
- По наивысшим соображениям, - начал объяснять Борис. - Троицкий игумен Сергий соединил-таки твоего отца с самым упрямым человеком нашего времени. Чудный старец сумел умилить рязанца тихими, кроткими речами. Теперь надобно скрепить мир родственными связями. Ты ведь знаешь, Дмитрий Иванович женился на твоей матушке, когда боролся с её отцом за великое княжение суздальско-нижегородское. А женитьба Владимира Серпуховского на Елене Ольгердовне?
- Уж наслышан, - перебил Юрий, - о тогдашних «наивысших соображениях». С Михаилом Тверским у моего родителя опять же немирье. И конца ему нет. Так не выдать ли за княжича из Твери нашу одиннадцатилетнюю Марью?
- О, мой господин! - засмеялся дядька. - Придёт и Марьин черёд[14]. Тверской володетель на такие дела мастак. В своё время сосватал сестру Ульяну за могущественного Ольгерда Литовского.
- Стало быть, Елена Ольгердовна - литвинка наполовину? - сообразил Юрий, удивлённый таким открытием.
- Нет, она от первого брака, - возразил Борис. И продолжил: - Сын Михаила Тверского Иван женат на Ольгердовой племяннице. После крещения она стала Марьей Кейстутьевной.
- Бедная Софья! - воскликнул уже вслух Юрий. - Завидует, должно быть, простолюдинкам, идущим замуж по любви.
- Завидует? - усомнился Галицкий. - То-то потребовала себе голубого шелка для свадебной нижней рубашки.
Они шли крытым переходом, коим обычно государь шествовал из дворца к кремлёвским соборам. Мимо сновала челядь в торжественной суете. Княжичу с дядькой надо было спешить: предстояло переодеться, вовремя опуститься в Крестовую. Разговор оборвался. Лишь мысли набегали одна на другую, рисуя в воображении недавние предсвадебные картины. Юрий вспомнил, как вбежал впопыхах в покой Софьи, а там подружки-боярышни расплетали ей косу и пели:
13
В описываемое время на Русь проникали из Византии, кроме церковных и душеспасительных книг, разные исторические, нравственные и баснословные повести. Например, «Александрия» - о подвигах Александра Македонского, «Стефанит и Ихнилат» - повесть восточного происхождения о льве-царе и его придворных. В том числе были и переводы Арриана, заимствованные из болгарских текстов.
14
Дочь Дмитрия Донского Мария стала женой литовского князя Лугвения-Симеона Ольгердовича.