Страница 100 из 103
Лето день ото дня становилось жарче. Комары улетучились, птицы спрятались, листья, как вяленые, обвисли. Жар проникал всюду, и не было от него спасения. Ивашка Светёныш мелькал по дому в одной рубахе, челядинки бегали по двору в тонких пузырящихся сарафанах. А Юрий Дмитрич сидел у себя в покое, не снимая кафтана, и весь дрожал. Не от холода, от внутреннего непокоя. И руки дрожали, и голова тряслась. Одряхлел? Нет, рано ещё. Просто жилы настолько взбулгачились - не уймёшь. Он должен воевать? Должен заставить себя смириться? Должен решительно поднять меч? Должен навсегда вложить его в ножны? Должен...
что? Не было ответа. Анастасиюшка бы призвала отстаивать свои права до конца. Тем более отнят Дмитров. Тем более сама жизнь до сих пор в опасности: не сунься в Москву, берегись, едучи из города в город! Его как бы вынуждают к решительным действиям. Всеволож отрицает преступные замыслы златоверхого терема. Или скрытничает, или не ведает. Лисица лучше него. Побеждённый князь Звенигородский и Галицкий небезопасен даже в своём уделе!
Оконная рама в покое притворена не от холода, от жары. И вдруг - лёгкое дуновение по лицу. Словно матунька» уходя в обитель, ненароком провела рукавом по очам слепого. А если нарочно? Если не Евдокия Дмитриевна, а Анастасия Юрьевна? Да, это она, бессмертная его любовь и совет, дала знать о себе, изрекла без слов: «Душа, встань, что спишь?»
- Встаю, жизнь моя! - повиновался супруг.
В покой взошёл Дмитрий Красный.
- Татунька, дозволь говорить с тобой.
Князь опомнился, принял спокойный вид.
- Рад тебя слушать, Митя. Редко беседуем.
Сын завёл речь о приезде боярина. Он уже знал про злополучный случай с дочерью Всеволожа. Земля слухом полнится.
- Иван Дмитрич стал инокняженцем. Хочет теперь служить тебе. Да ведь ведомо, тата: он сейчас в одержании, а злость - плохой советчик, обида - тоже. Как бы в нём здравомыслие снова не взяло верх. Будь осторожен. Памятуй: плохой мир лучше...
- Знаю, - перебил отец. - Твоя матунька посоветовала бы совсем иное. Она была воительницей всю жизнь, ты - нет.
Сын необидчиво пояснил:
- В земной жизни её обуревали мирские страсти, в небесном же бытии... она согласна со мной.
Юрию Дмитричу стало жаль любимейшего из сыновей: зря попрекнул. Поспешил подойти и прижать к груди.
- Татунька, я не хотел тебя огорчить, - начал Дмитрий.
- Что это? - вдруг прервал князь. Он, невольно окунув лик в сыновнии кудри, ощутил себя отроком: вдохнул с детства памятный запах.
- Ах, - отпрянул он.
- Особенная душистость... полевыми цветами.
- Совсем из головы вон! - оправдывался Дмитрий. - Намедни купец-сурожанин пахучую водицу привёз. Я взял на Торгу. Нюхнёшь, - будто сахар вкушаешь. А тут... весь мокрый от жары. Думаю, дай дух перебью.
Он отошёл в сторону. Князь сказал:
- Сколько лет прошло! Господи, какая махина лет! Когда- то, в далёком отрочестве ну совсем похоже удивила меня любимая мамушка Домникея, красивая и ласковая. Сказала: «Купец-сурожанин пахучую водицу привёз. Нюхнёшь, - будто сахар...»
Юрий Дмитрич не договорил. Сын, покраснев, выскочил из покоя.
Настроение князя в корне переменилось. Он вышел в переход и первому же челядинцу велел найти Елисея Лисицу, где бы тот ни был, без промешки представить пред княжьи очи.
Старый разведчик явился на пятый день. Был в Москве собственной персоной, вызнавал, что и как. Доложил: тишь да гладь, да Божья благодать. Все и вся предвкушают брачную кашу. Василий скоро будет венчаться с Марьей. Голтяиха ходит гоголем. Витовтовна возглавляет сборы, заносчивая, как сам Витовт перед битвой на реке Ворскле.
- Почему на Ворскле? - перебил князь. - Там он был наголову разбит татарами.
- Не знаю, почему, - сам себе удивился Лисица. - Так, к слову сказалось.
Короче, с возвращением Дмитрова Москва успокоилась. Молодые Юрьичи просят передать: будут у отца в Галиче после свадебной каши. Сейчас заняты нарядами, будто не княжичи, а княжны. Васенька даже намерен завить власы на польский лад. Митенька пропадает у заозерской Софьи. «Вот, - говорит, - оженится двуродный государь-братец, тогда и я на всю Москву закачу женитву!» Юный Василь Васильич клянётся всеми святыми, что с дядиной головы, если приедет на свадьбу сына, и волос не упадёт. А там - верь не верь.
- У меня большая надобность тотчас быть в Москве, - молвил Юрий Дмитрич. - Тебе бы, Елисей, вызнать: жива ли ещё в Вознесенской обители инокиня Мелитина, бывшая моя мамка Домникея. А ежели, слава Богу, жива, потребно найти способ, чтоб я с ней свиделся.
Лисица понимающе закивал:
- Исполнить немудрено.
Пришлось князю ждать распроворного слугу ещё десять дней. Явился в образе столь занятого дельца, что посторонний не подступись. Князь даже не решился расспрашивать, изготовился слушать.
- Инокиня жива и здорова, - доложил выведчик. - С привратницей Данилой есть уговор: в любой час, когда будет при деле, по первому слову призовёт Мелитину. Однако на весьма малое время, чтоб никто не хватился.
Переживая мысленно первый успех, князь последующих вопросов не задавал. Елисей сам продолжил:
- Поедешь, господине, открыто. Поначалу мыслил, каликой перехожей преобразить тебя. Бояре отрока-государя непредсказуемы. Гадай, что им в голову взбредёт. Да в превращенье отпала надобность. Литвин Наримантов едет с проверкой в Кострому: плохо стали там пополнять великокняжескую казну. Вот я и условился с атаманом Ядрейкой Взметнём стеречь его путь. Будешь ты пойман в Москве, будет взят и любимец Витовтовны. Хотя вы и разные величины, но для неё равноценные.
Юрий Дмитрич покрутил головой, дивясь изобретательности Лисицы, потом согласился:
- Будь по-твоему.
Поездка состоялась в разгар лета. Небо было солнечно и безоблачно. Хорошо, жара спала. Князь, сопутствуемый Лисицей, скакал, не зная усталости. На стоянках оставался задумчив, немногословен. Лишь однажды открыл верному слуге:
- Состояние моё непривычное. Жил доселе, как всадник, мчащийся вперёд и вперёд. А теперь конь мой будто бы пятится. Движусь назад, к тому времени, когда ещё юнцом посещал с наследником-братом дальние лесные урочища, где бортники предлагали нам дикий мёд. В ту пору мамка Домникея, хотя и отнятая от меня, приставленная к младшему Андрею, ежевечерне приходила перекрестить перед сном: «Спи, красавчик!» Стала мне ближе родной.
Конный поезд остановился перед первой московской рогаткой. Стражники, оповещённые Елисеем, подняли заграждение:
- Проезжай, княже Юрий Дмитрич! Храни тебя Бог!
Такая встреча согрела. Приятно было, что кое-кто из старых посадских узнавал на улицах, ломал шапку.
В кремлёвском тереме, пожалованном ещё государем-братцем, бурно встретили отца старшие сыновья. В их обществе пришлось ждать не один долгий день, пока придёт черёд Даниле сидеть в привратницкой. Юрьичам показалось странным рвение родителя свидеться на старости лет с бывшей мамкой, давно уж монахиней. Да. стоит ли удивляться? Какая только своеобразная мысль в пожилую голову не взбредёт! Василий Косой, впав в отрочество, вдохновенно поведывал, как собирал цветы для венка дочери Всеволожа в день обручения государя с княжной Марьей Ярославной. Такой неожиданно тяжкий день для боярышни и такой многообещающий для старшего Юрьича! Дмитрий же уговорил родителя посетить раннюю службу у Пречистой и показал тайно свою невесту, княжну Заозёрскую. Девичий лик в шёлковом чёрном платке князь нашёл кротким, смиренным. Одобрил сыновний выбор.
Сообщение Елисея, что пришёл час посетить обитель, смутило Юрия Дмитрича, прозвучало внезапно. Он изъявил желание ехать в карете.
При виде белых кирпичных врат вспомнились проводы матуньки на пострижение, затем последний приезд сюда в день её кончины. Из глубин памяти извлеклась и единственная встреча здесь с инокиней Мелитиной.
И вот он опять в привратницкой. Монахиня велела ждать в своей каморке об одном окне. Деревянный стул, скоблёный стол, сонм образов в переднем углу - и вся утварь. Князь ждал, стоя. Услышал шаги. В низкую дверь, сгорбясь, вошла инокиня. Откинула чёрный покров с лица, воззрилась на пришлеца.