Страница 8 из 96
Солнечный свет пробивался сквозь разбитые оконные стекла. В кафе и на улице стояла оглушающая тишина: ни проезжающего мимо автомобиля, ни шума льющейся воды на кухне. Только солнечный свет и тишина — и эти вытаращенные глаза Луизы Оливер.
Он перегнулся через столик, стараясь хотя бы на мгновение завладеть вниманием ее водянистых глаз.
— Дорогая, — мягко произнес он, — я не могу не уважать ваши убеждения, но смею заметить, что они непрактичны.
Она с удивлением посмотрела на него и тут же отвела глаза. «НЕТ, НЕТ, РОЛЬФ, Я НЕ ПОСМЕЮ ЖИТЬ С ВАМИ В ГРЕХЕ».
Последнее время Рольф постоянно думал о женщинах, любых: русских, француженках, мексиканках и шоколадных девочках с африканского побережья. Он провел три месяца в полуразрушенном здании Рочестерской радиостанции, жадно вслушиваясь в живые человеческие голоса, пока они еще были. Он узнавал новости по сообщениям из Швеции, где в уцелевшей колонии нашли прибежище несколько министров правительства Великобритании. Они сообщали, что Европы больше нет. Просто нет. Не осталось ни одного акра земли, не отравленного радиоактивной пылью. У них было два самолета и достаточное количество топлива, чтобы переправиться на какой-либо континент. Но где не подстерегала их смерть? Трое из них затем умерли от чумы, потом еще одиннадцать, потом… все было кончено.
Тогда же Рольф услышал позывные пилота бомбардировщика, упавшего недалеко от правительственной радиостанции в Палестине. В аварии он сильно пострадал и умер на следующие сутки. Он говорил, что видел одни только волны там, где должны были находиться Тихоокеанские острова. По его мнению, ледовые поля Арктики тоже подверглись ядерной бомбардировке.
Не было никаких известий из Вашингтона и Москвы. Молчали Париж, Лондон, Нью-Йорк, Шанхай, Сидней. И ничего нельзя было сказать о судьбе этих городов: какие из них погибли от чумы, какие от бомбовых ударов, какие занесло радиоактивной пылью.
До катастрофы Смит работал лаборантом в научной группе, пытавшейся синтезировать противочумный препарат. Отчасти это им удалось, но они опоздали. Когда все началось и нужно было спешно убираться, Смит обнаружил в сейфе только сорок ампул — все, что они успели сделать, — этого должно было хватить на несколько лет.
Прежде Луиза работала сиделкой в частной клинике под Денвером. По ее словам, произошло нечто невероятное ранним утром сентябрьского дня, когда она торопилась на дежурство в клинику и уже подошла к дверям главного корпуса. В то утро на Денвер упала первая атомная бомба. Луиза бесстрастно рассказывала о случившемся, но Смит замечал, как иногда отсутствующе останавливались ее глаза и тень беспокойства пробегала по лицу. Он не настаивал на объяснении.
Как и Смит, она проникла на действующую радиостанцию. В эфире они нашли друг друга и познакомились. К удивлению Смита, она была совершенно невосприимчива к чуме. Возможно, были и другие, такие же как и она, не так много, конечно, но бомбы и пыль вряд ли пощадили их.
Луизу приводила в замешательство мысль, что ни один протестантский епископ не избежал смерти. В том-то и заключался весь ужас, что она воспринимала этот факт со всею серьезностью, свойственной глубоко религиозным пожилым женщинам. Смит долгое время не мог поверить, но, к сожалению, это действительно было так: она не могла даже представить себе, что может спать с ним в одной постели. Она ожидала от него только приличия и подобающего порядочному мужчине благородства. Смит прилежно играл свою роль. Он поддерживал ее под руку, когда перед ними оказывалось препятствие в виде развороченной снарядами мостовой или мелкой лужи; он открывал перед нею двери, если таковые еще остались; он предлагал ей стул; он воздерживался от ругательств, — одним словом, он ухаживал за ней.
Луизе было сорок или около того, по крайней мере, она выглядела старше его лет на пять. Он часто думал, понимает ли она, как стара. Потрясение от увиденного в клинике в то роковое утро, постоянные издевательства свихнувшихся пациентов могли кого угодно свести с ума, тем более одинокую, сорокалетнюю женщину. Она молчаливо признавала и соглашалась с ним, что на свете никого не осталось, все умерли, и тем не менее вела себя так, как будто ничего не произошло и мир по-прежнему здоров и благополучен.
Сотни раз за последние три недели Смит испытывал неодолимое желание наброситься на нее и свернуть ее куриную шею. Но это вряд это помогло бы ему. Она была единственной женщиной в мире, и он нуждался в ней. Если она, не дай бог, уйдет от него или умрет, он не выдержит и дня. Старая сука! Он поминутно давился ругательствами, сделавшими бы честь любому матросу. "
— Луиза, милая, — с выражением участия обратился к ней Смит. — Я готов с радостью разделить ваши чувства, насколько это будет в моих силах. Вы знаете это.
— Да, Рольф, — рассеянно отозвалась она. Смит усилием воли заставил себя продолжать.
— Луиза, умоляю вас, посмотрите без предубеждения на факты, какими бы пугающими они ни были. Мы с вами одни, и никого, кроме нас, в целом мире, увы, не осталось. Мы с вами как Адам и Ева в Эдемском саду.
На лице Луизы появилось едва заметное выражение отвращения. Несомненно, она вообразила фиговые листочки.
— Подумайте о будущих, еще нерожденных поколениях, — с дрожью в голосе сказал ей Смит.
"Подумайте, наконец, обо мне, — продолжал он про себя. — Если вы десять лет были добры к людям, почему же сейчас вы не можете помочь одному?" С содроганием он вспомнил о второй стадии мучившей его болезни — беспомощной неподвижности, внезапно охватывающей все тело. Когда он впервые испытал подобный приступ, Луиза помогла ему. Без нее он торчал бы как кол, пока не издох. Она сделала подкожную инъекцию в его сведенную судорогой руку. В отчаянии он прошептал:
— Господи, помоги мне заставить эту суку родить мальчика и девочку, хотя бы только мальчика и девочку, а потом… какое дело, что будет с ней потом, я выполню свой долг и буду спокоен.
Он снова и снова убеждал ее:
— Бог не положил конец человеческому роду, он замыслил нечто другое, и мы призваны воплотить его замысел. Он сохранил нас, чтобы…
Смит неожиданно смолк. Как бы не оскорбить ее… "родить" не подойдет, слишком откровенно.
— …нести факел жизни, — закончил он.
Луиза бесстрастно смотрела мимо него. Белесые веки ее подергивались, и как-то по-кроличьи она пожевывала губами. С досадою Смит опустил глаза на свои ослабевшие ноги. "Я, пожалуй, не слишком желаю ее. Господи! Дай мне силы!" Его захлестнула волна беспомощной ярости, но он не поддался ей. Голова должна быть ясной, он не простит себе, если снова упустит свой шанс. Сегодня она долго и путано рассказывала Смиту о желании подняться в горы и там молить Бога о спасении и милосердии. Она не сказала "одна", но Смит понимал, что она уже нарисовала в своем воображении весь путь, который она совершит. Он не обсуждал с нею подробности и не разуверял ее, давая возможность укрепиться в своем намерении. У него оставалась надежда, и он, собрав в кулак всю свою ярость, бросился на штурм, быть может в последний раз.
Его речь глухо шумела где-то далеко от нее. Изредка Луизе удавалось расслышать какую-нибудь фразу, и тогда ее охватывали воспоминания, навеянные этой фразой; она забывалась и мечтала. "Наш долг перед человечеством…" Мама часто говорила ей, когда они жили в стареньком домике на Ватерберристрит, конечно, перед тем, как мама заболела… Она говорила:
— Девочка, не забывай, что долг женщины быть добродетельной и богобоязненной. Красота не так важна в жизни, как думают. Достоинство простой женщины в том, чтобы любить мужа и хранить семью.
Муж… иметь и владеть… алые розы и радостные, нарядные люди… органная музыка. Ее глаза затуманились. Сквозь пелену она видела лицо Рольфа, тонкое и волчье. Конечно, он тот единственный, кому она отдаст свою руку. Она не сомневалась в этом. Боже мой, когда девочке за двадцать пять, она берет то, что ей дают.