Страница 23 из 109
Иван в те дни мало что не летал, как птица. Не было счастья, да несчастье помогло. Авось случится чудо, ещё до Спаса сядет он на любимый Звенигородский стол, а стрый с двухродным братом получат по заслугам.
Но однажды, прискакав с подворья Иринина монастыря, где он жил к неудовольствию монахов, Иван не застал на княжьем дворе привычного оживления последних дней. Притихли холопы, не звенели мечи, не скалили зубы княжеские отроки. Бросив коня мальчишке, Иван легко, через три ступеньки, взлетел на крыльцо и, шагнув в широкие полутёмные тени, столкнулся с тысяцким Улебом.
- Явился? - без почтения приветствовал Улеб Ивана.
- Почто на дворе, как на погосте - тишь да гладь? Аль приключилось чего?
- Князь, - Улеб бросил быстрый взгляд через плечо.
- Что? - выдохнул Иван.
Вместо ответа тысяцкий посторонился, пропуская Ростиславича внутрь.
В княжеских покоях из-за притворенных окошек царил полумрак. Было душно и жарко пахло свечами, ладаном и целебными травами. Несколько бояр, попавшихся в горнице, где частенько они сиживали, ожидая Князева выхода, вздыхали и качали головами. На вставшего на пороге Ивана никто не обратил внимания.
Скрипнула дверь - вышла ближняя княгинина боярыня. Взглянула жалобно, поджимая губы.
- Что князь? - нарушил молчание Иван.
- Хворает князюшко, - вздохнула боярыня. Отодвинув её в сторону, как неживую, Иван переступил порог.
На княжьей половине слышались приглушённые рыдания. Ивану попробовала преградить путь какая-то холопка, но он толкнул девку и встал на пороге ложницы.
Здесь воздух синел от ладана и курений. Княгиня, ставшая сразу меньше ростом и словно прозрачнее, стояла на коленях в изголовье княжеского ложа. Сам Всеволод Ольжич растянулся на постели, запрокинув большую голову. Волосы разметались по изголовью, на жилистой шее вздрагивал кадык, лицо было белее снега. Дышал он с трудом, но был в сознании. Шаги Ивана расслышал и медленно повернул голову.
- Ты… почто тут? - промолвил хрипло.
- Тревожусь я, княже, - поспешил оправдаться Иван. - О здравии твоём…
- Сам видишь, какое моё здравие, - вздохнул Всеволод. Жена тихо заскулила, он оборвал её: - Будя выть! Не помер покамест!… Ишшо отлежусь… Како Игорь и хотел - ране сбора урожая в поход не выступим…
- Я не спешу, княже, - выдавил Иван. - Токмо ты поправляйся!
Всеволод Ольжич был его единственной надеждой и заступой. Помрёт великий князь - кто встанет на его сторону? Кому он будет нужен?
- Ниче, - словно услышав его мысли, Ольжич слабо усмехнулся. - Ишшо посажу тебя на отчий стол. Да и свадьбу тебе сыграю. Хошь, меньшую дочь отдам?
Старшая княжна, Звенислава, уже два года как была мужней женой, второй, Ростиславе, только-только пришла пора входить в брачный возраст - Двенадцать годков. Сама княгиня Рогнеда была ненамного старше, когда стала женой. Для изгоя такое предложение было великой честью, и Иван низко склонился, прижимая руку к сердцу:
- За добро и ласку век тебя благодарить буду.
- Погодь! - осадил его Всеволод. - Дай только встать! Мы ишшо им всем покажем…
Но дни шли, а Всеволоду становилось всё хуже и хуже. Сперва он пробовал вставать и даже сам доходил до оконца и к иконам, но однажды, добредя до красного угла, там и упал. Отроки на руках принесли князя обратно на постель - и с тех пор Всеволод больше не вставал.
Не желая, чтобы кияне зрели немощь своего князя, привыкший красоваться в седле и гордиться силой и здоровьем, Всеволод не мог больше оставаться в Киеве. Он приказал перевезти себя в Вышгород, где со времён Всеволода Ярославича живали князья, отдыхая от киевской суеты. Окна покоев выходили на высокий берег Днепра, за которым вставали стены Михайлова монастыря. Когда-то там отдал Богу душу Владимир Мономах, гонитель его отца, Олега Святославича. Потом пришёл черёд умирать его старшему сыну Мстиславу, за ним ушёл из жизни удачливый в боях, но слабый в делах мирных Ярополк. Только после этого судьба улыбнулась потомку Олегова гордого семени. Гляди с небес, отец! Твой сын умирает великим князем Киевским! Ты - не успел, стрый Давид Святославич - не захотел, стрый Ярослав Рязанский - не смог, а я - сумел. И семь лет твёрдой рукой держал великое княжение.
Княгиня Рогнеда в те дни не отходила от мужа. Красавец Всеволод, бывший почти на двадцать годов её старше, любил женское естество. Пока была молода законная жена, гулял направо и налево, и, говорят, растут где-то его незаконные дети. Да и потом, чуть только княгиня затяжелеет - тянул жадные руки приласкать первую попавшуюся девку или молодуху. Много слез пролила Рогнеда, оплакивая неверность мужа, а вот сейчас всё забылось. При ком же, как не при нём, стала она великой княгиней? Что делать сейчас? Идти в монастырь, вечно оплакивать свой вдовий век? Рогнеда была ещё молода и страхом полнилось её сердце, когда думала, что скоро закроются за нею ворота монастыря, отрезая прошлую жизнь. Правда, на руках оставались малые дети… Но дети вырастают…
Скосив глаза, Всеволод посмотрел на замершую рядом жену. Проливая слёзы, Рогнеда подурнела и постарела. Как непохожа она на ту робкую девушку, что ластилась к нему на ложе двадцать лет назад! Сколько ей? Сорока ещё нет. А по виду не скажешь…
- Будя реветь-то, - промолвил он, глядя с неприязнью, как катятся по лицу жены слёзы. - Сырость разводишь почто?
- Да как не плакать-то, - всхлипнула Рогнеда, - когда одну ты меня кидаешь на белом свете!
- Не хорони, пока в могилу не положила! - оборвал Всеволод. - И поди отсюда… Поди глянь - гонцы-те воротились?
Несколько дней назад, только-только обжившись в Вышгороде, послал Всеволод гонцов в разные концы Руси. Мирослав Андреич ездил с посольством на Волынь и в Смоленск, зять Всеволода Болеслав Владиславич Высокий - в Переяславль к Изяславу Мстиславичу, прочие навещали черниговских Давидичей и младших братьев Всеволода.
- Воротились, - ответила Рогнеда. - Да братья твои прискакали - Игорь да Святослав. Вчера ещё…
- Зови! - рявкнул Всеволод, приподымаясь на подушках. - Вот дура-то баба! Вот дура-то, - прохрипел он, валясь обратно, когда Рогнеда выскочила вон.
Послы протопали в изложню, снимая на пороге шапки и крестясь. Братья Ольжичи вошли в числе первых, встали у самой постели. Игорь - у изголовья брата, Святослав рядом. С ними проскользнул Иван Ростиславич - хотя князь никуда его не посылал, он Всё равно день и ночь торчал на княжьем подворье, словно цепной пёс.
Всеволод ждал послов с нетерпением. Глаза его загорелись, бледные впалые щёки пошли алыми пятнами. Он приподнялся на локте - исхудалый, костлявый, резко постаревший за время болезни.
- Ну? - вопросил, жадно перебегая глазами с одного на другого. - Чего князья передать наказывали?
- Великий князь, - начал Болеслав Высокий, - родич твой, Изяслав Переяславльский, ещё раз повелел передать, что от данного слова не отступится и крестного целования не нарушит. Твоя воля, как великого князя, для него священна!
- Ростислав Мстиславич тоже согласен и клятве будет верен, - степенно молвил Мирослав Андреич.
Остальные послы повторили то же самое. Лишь ездивший к Давидичам боярин Данила Великий намекнул, что братья Давидичи хотят за свою верность получить награду.
- Про то пущай не со мной, а с наследником дел моих, Игорем Ольговичем, речи ведут, - отрезал Всеволод. - Ишь, торговаться вздумали, будто не князья, а купцы!
- Ничо, мы им живо спесь-то собьём, - проворчал Игорь.
Всеволод поманил его рукой.
- Ныне, - заговорил он, - когда близок мой смертный час, хочу я ещё раз напомнить - вот наследник моей власти, мой брат Игорь Ольгович. Когда помру я, ему клятву давайте, ему служите!… Тебе, Игорь, передаю я Киев и всю Русь. Тебе княжить и дела мои завершать!
Бояре кланялись Игорю, бормотали слова клятвы и потихоньку пятились, уходя. Дошёл черёд и до Ивана. Он осторожно приблизился к изголовью великого князя, и Всеволод улыбнулся слабой улыбкой: