Страница 94 из 135
Он, как под шапкой-невидимкой, исчез в кривом заулке. Раина прижималась лицом к палям в поисках щёлки.
- Татарское сестричество по-нашему развеселилось!
- Сестричество? - спросила Всеволожа. - Не птицы ли поют?
- Птички в белых приволоках! - хмыкнула Раина. - А распахнутся - чуть не нагишом! - нашла она наконец выбитый сучок для глаза.
- Выдумщик Дюдень! - гневалась боярышня. - Войти б, как люди добрые, сказать всю правду - не стояли б тут…
- Ой, Дуднева родня, ордынцы да черкасы, разве скажут правду? - не отлипая от заплота, произнесла лесная дева. - Глупостью сочтут, и только.
Вдруг она отпрянула от тына. По ту сторону послышалось шуршание кустов, движение. Почти у самых ног Евфимии открылся лаз, просунулась орехового цвета девичья рука, поспешно поманила:
- Эй, эй! Иди, иди…
Тонкие Раина и Евфимия пролезли в тесный лаз свободно.
В сени кустов их встретила глазастая смуглянка. На маленькой головке - трудно ошибиться! - сто косичек. Она взяла прибывших за руки, согнулась, потащила сквозь кусты…
На изумрудной травяной поляне с искусственным прудом резвился сонм татарских дев. А на железном стольце, нависшем над водой, царицей восседала Асфана. Чуть увидав Евфимию, она опрометью бросилась к ней и заключила в крепкие объятья.
- О, кюрюльтю! О Афима! Мне Канафи сказал: он отпускал тебя домой… А ты со мной?
- У меня тут важные задачи, Асфана, - в свою очередь по-сестрински сжимала Всеволожа подругу по несчастью в Костроме. Ох, эта Кострома!..
- Потом задачи, потом важное. - Асфана тёрлась щекою о щёку Евфимии. А оторвавшись, закричала: - Айбике-е-е-ен!
Та самая татарка, что открывала лаз, проворно подскочила. Поговорив накоротке - «гюль, гюль, гюль, гюль», - хозяйка обратилась к гостье и её спутнице:
- За ней ступайте.
Прошли мимо железного седалища, возвышенного над прудом. Евфимия спросила Айбикен:
- Зачем такое стольце над водой? Нырять?
- Ха! - засмеялась та. - Наш господин Ханиф отсюда выбирает жён. Мы плаваем. Он в нас кидает яблоко. В какую попадёт, та с ним идёт… Куда? Как говорят урусы, «на опочив».
Две московлянки не успели оглянуться, как из райских кущ попали в банный ад... Здесь не в пример домашнему было не густо жару, пару, зато нагие дьяволицы задали такую трёпку грешницам, что терпеливая Раина возмутилась:
- Пусть трут и гладят, а зачем щипать? Голубка, заступись! - молила лесная дева Всеволожу. - Вон та, зубастая, чуть не плясала по моей спине!
Евфимия страдала, но молчала. Айбикен в рамена и в лопатки втирала ей дурманящее снадобье. И ужасалась то и дело:
- Где много падала? Где расшибалась? Сказать - на поле брани, - не поверит. Из бани - к трапезе.
Устроились без лавок, без столов: подушки - по ковру. «По-римски!» - отметила Евфимия.
Тут распоряжалась не Айбикен, а Асфана. От непривычно сдобренной приправами баранины во рту горело.
Раина ела сдержанно, как на поминках. «От бани не пришла в себя», - решила Всеволожа и спросила:
- Никак, не можется?
- Нет, хорошо, - сверкнула дева конопушками. - Привыкла к их мытью. Теперь привыкнуть бы к еде!
К разгару пиршества пришёл Ханиф.
- Ты? Здесь? - не находил он слов. - Не верил, когда узнал.
Евфимия с Раиной поднялись и поклонились поясно.
- Есть у меня в Курмыше дело, Канафи, - сказала Всеволожа после здравствований. - К кому было прибегнуть, под чью крышу? Ты говорил: «Мой дом - твой дом».
- Да, говорил, - вздохнул Ханиф. - Где Дюдень? «Стало быть, ещё скрывается от господина», - догадалась Всеволожа. Чтоб не соврать, ответила:
- Большой пожар был на Москве. Ордынский двор сгорел. Твой человек потерял сына.
- Хм-хм, - понурился Ханиф. Однако тут же вскинул голову и улыбнулся: весь - гостеприимство. - Насытишься, пусть Асфана сведёт тебя ко мне.
Закончив трапезу, Евфимия в сопровождении хозяйки перешла в мужскую половину дома.
- Потом расскажешь, как жила? - спросила Асфана.
- Вестимо, - согласилась Всеволожа. - Обеим будет что порассказать, что вспомнить.
Жена Ханифа приоткрыла дверь, сама же не вошла, впустила гостью.
Вельможа Мамутека возлежал на низком ложе, покрытом стриженым узорчатым ковром. Боярышне он предложил подушку:
- Садись и выслушай.
Евфимия уселась, подобрав ноги. Вся - внимание.
- Отчаянная! - погрозил Ханиф. - Упрямая! Знаю, за кем явилась, чего хочешь. Домой отправил, не послушалась. Теперь из-за тебя - хоть под топор! Не хмурься. Это лишь мои заботы. Ты - гостья. Отдыхай. Асфана рада.
- Что с великим князем? Как здоровье пленников? - осторожно задала вопрос Евфимия.
- Нойон Василий поправляется, - сказал Ханиф. - Андрей Плещеев и другие в полном здравии. Царь послал Бегича к Дмитрию Шемяке, чтоб быть ему великим князем под верховной властью правителя Казанского, Василию же быть в вечной неволе. Есть вести, что Шемяка согласится, поддастся нашему царю в обмен на смерть Васильеву. Не знаю, как решит Улу-Махмет. Тебе же при любом решении тут делать нечего. Гости и возвращайся восвояси.
- Благодарю на приглашении, - склонила голову Евфимия. - Не обрати во гнев мои слова: прежде чем вернуться, хочу увидеться с царём.
Ханиф насупился:
- Худые речи, Афима! - потом прищурился с ехидцей: - С Богом не желаешь встречи?
Всеволожа повторила жёстко:
- Хочу видеться с царём! С твоим пособом иль без оного, я с ним увижусь. Клянусь небом, проливающим дожди, клянусь землёй, выращивающей травы, я буду лицезреть Улу-Махмета!
- Знаешь Коран? - осклабился Ханиф. - Хочешь, чтобы я уведомил царя о дерзостном твоём желании? - Евфимия кивнула. - Напомню из Корана, - продолжал муж Асфаны. - Земледелец воззвал: «Боже! Уведомь Землю о любви моей!» Земля тотчас же сотряслась. Сосед воскликнул: «Ой, Земля трясётся!» А земледелец с гордостью ответил: «Её уведомили!»
- Стало быть, не будешь мне споспешествовать? - поднялась с подушки Всеволожа.
Ханиф молчал. Она остановилась у двери.
- Благодарю за всё, что уже сделал. Будь благополучен.
- Не торопись, - остановил Ханиф. - Коран читала, мусульманских же обычаев ещё не ведаешь вполне.
- Чего не ведаю? - спросила Всеволожа. Вельможа улыбнулся:
- Молчание или улыбка у нас считаются согласием.
8
Протекали за седмицей седмица, а дело, ради которого Евфимия оказалась в Курмыше, не терпящее промешки дело, как кол в водовороте, не двигалось. Жизнь гостьи напоминала акварий, сосуд стеклянный для разведения водожилых: и водоросли в водяничке, и речной песочек, а воли нет. За крепостной заплот не то чтоб выйти - не выглянешь. На мужескую половину без позова не ступишь. Ханиф не зовёт. Изрядно устала Евфимия от банных новизн, от восточных яств, от словоохотливой Асфаны, с кем всё переговорено, пересужено. На просьбу отпустить та просила продлить гостины или избегала ответа.
Раина тоже истощила терпение. Хозяйка, будто не замечая боярышниной тоски, подметила Раинину скуку. «Отпусти девку, - предложила она. - Служанок у меня много». Евфимия, поразмыслив, поняла: её здесь держат намеренно, чтоб не встревала палкой в колеса. И будут держать, пока не решится судьба Василиуса. Хитро придумал Ханиф! Нет замысла расстроить его придумку.
Дюдень как-то показался мельком. Не подошёл, издалека поприветствовал. Значит, досталось бедному за появление подопечной в Курмыше. Пусть не по пяткам, а всё же крепко. Теперь нет на него надежды.
Асфана, весёлая, вошла в ложню гостьи и объявила:
- Сегодня к нам - песельник! Ещё в Орде Мамутек купил его. Большой полон пригнали с Южной Руси. С тех пор возит с собой царевич русского соловья. Мой Канафи одолжил яшника на вечер. Пошли…
Женское общество собралось в саду. По одну сторону пруда - жёны Ханифа с боярышней и её девушкой, по другую - длинный худырь с узким ликом, впавшими ланитами, взором огненным. В руках будто лютня иль балалайка, только больше, пузастее.