Ослепительный нож

- Плачешь? - спросила Евфимия.

- Кажись, и не плачу, а слеза бежит…

- Погребли князиньку?

- Погребли под дубом. Прозвание древу дали: «дуб плачен».

- Много пришло наймиток?

- Была бы кутья, а плакуши будут.

- Погребением управлял Шемяка?

- Яко ночной вран на нырище… Ты-то как? - посочувствовала Агафья.

- Плакать не смею, тужить не велят, - понурилась Всеволожа.

- Райку-то твою ищут. Сгинула! - перешла на шёпот стряпуха.

День миновал, другой… Евфимия сумерничала у открытого окна, гадая, что с нею на сей раз сотворит Шемяка. С огорода тянуло свежестью от близкого Волхова. При резких порывах ветра снизу доносился дробный стук спелых яблок…

А вот и на подоконнике стукнуло. Затворница подняла отлетевший на половицу камешек. Как он мог в этакую высь залететь? Она высунулась из окна и узрела в яблоневой густоте белый лепест. Это подавала знаки Раина, сорвав с головы льняной плат, помнится, с синей каймой. Потом показала Евфимии тёмный шар и тут же сложила руки, как для ловли мяча. Боярышня шире растворила оконницу, ниже свесилась, выставила ладони. Тогда лесная сестра кинула вверх клубок… Он был пойман. «Фишка ловит любую свечу!» - крикивал на детском лугу Шемяка, заядлый игрок в лапту. Вот и теперь ловуша не подкачала. В её руках пеньковое вервие, крепкое, свитое из нескольких прядей нити.

Она поняла знак Раины, ждущей в яблоневом укрытии. Закрепила верёвку мёртвым узлом на выступе подоконника. Примерчиво посмотрела вниз: с третьего прясла деревья выглядели кустами! Из плетёного короба, где помещалось её имущество, извлекла перстянки. Спустила ноги из окна, перевернулась к подоконнику лицом. Удачно прошла телом в оконницу. И, всей силой сжимая вервие, стала осторожно спускаться…

Чем ниже, тем качность больше, будто висишь, как зыбка… Качунья для вящей смелости поглумливалась над собой: не заболеть бы качеей, когда и рвёт, и голова кружится! Спускалась всё ниже, ниже… Вервие и надёжно, да жжёт ладони. Уже и перстянки, порванные, не помогали. Однако ещё чуть-чуть, и она окажется в добрых руках Раины… «Слизко, неловко, в серёдке верёвка», - вспомнила Всеволожа детскую загадку про сальную свечу. Загадка сия весьма сейчас подходила к ней.

И вдруг… беглянка не спускается, а вздымается. Теремные брёвна перед глазами замелькали в обратном направлении. Глянула вверх… В окне высунулся по грудь Чарторыйский, простоволосый, в белой сорочке. Втаскивает верёвку страшными лапищами убийцы, втягивает в одрину. Евфимия, похолодев, пуще заперебирала руками. На какое-то время зависла. И всё же медленно стала приближаться к окну. Ещё сделала усилие, забыла об осторожности… Тщетно! То зависнет, то идёт вверх. Горькая мысль мелькнула: сколько ни виться вервию, конец будет всё равно… И вот он, конец!

- Быть тёлочке на верёвочке! - раздался над ней приговор Чарторыйского. - Не трафит меня любить, прыгай до земли… Але держись, верну тебя до себя…

До земли было не рукой подать. Она висела на уровне середины второго прясла. Стоило разжать кровоточащие пальцы и - смерть! Не лучшее ли избавление от житейских мук? Стыд: воли нет к смерти!..

Вот он подтягивает её к окну, подхватывает свободной рукой, как пудовичок, водворяет в одрину… Медвежья сила!

В дальнейшем коробушку-светёлку будто бы тряс нечистый. Два зерна бились в ней, малое и большое, то сталкиваясь, то отскакивая… В первый миг боярышня очервленила сорочку мучителя кровью своих рук. Он, смутясь, отпрянул. Однако тут же продолжил ловлю, началась игра в кошки-мышки… Чарторыйскому мешало большое тело, Евфимию выручала увёртливость. Ратная пляска паука с мухой всё же завершилась не в её пользу. Внезапный окрик спас притиснутую к стене:

- Не тронь Фишку, брат!

10

Чарторыйский ушёл, а Шемяка не уходил.

Евфимия убрала растрёпанные волосы под шёлковый лепест, оправила на себе платье, Агафья принесла кувшин воды с тазом, отмыла израненные руки боярышни, залечила кровоточащие места снадобьем, а Шемяка стоял у двери насупленный.

По уходе Агафьи Евфимия обратилась к нему:

- Сызнова умерщвлять станешь? Князь тяжело вздохнул:

- Отжени ушедшее, думай о грядущем. Я был в одержании злых чувств. Вепрев надоумил, я не поперечил. Мой Вепрев бывает вельми свиреп. И то сказать, брата Василия до безумия жаль. Хотя на здравую голову поступок твой не сочту переветом. Старший мой братец дурьей любовью принёс тебе много бед. Ты вправе ненавидеть его.

- Ненависть ни при чём, - молвила Всеволожа. - Не упреди я московский стан, тьма бы людей погибла. Резали бы их, аки сонных тварей. Это ли «Божий суд», как вы именуете битвы ратные?

- Внезапная смерть младшего брата Дмитрия отемнила меня, - продолжил Шемяка, не желая увязать в спорах. - Как бы ни свидетельствовал послух Дементей, что бы ни нашёптывал Вепрев, не верю, будто ты хоть на столько, - сложил он пальцы в щепоть, - повинна в его кончине.

- Претят мне сии глаголы, - отвернулась Евфимия.

- Стало быть, и покончим, - согласился Шемяка, - Я пришёл известить: Софья моя больна стала, узнав о случае в Галиче. Встрёпку от любавы получил жёсткую. Велела без околичностей доставить тебя в Углич под дружескую опеку. Доверься Софье. Меня не бойся. Я рядом с ней бессилен. Отдохни, оглядись, ибо жизнь поступает с тобой немилостиво.

Евфимия долго молчала, испытующе глядя на бывшего своего казнителя, потом попросила:

- Отпусти меня прочь.

- Куда? - прищурился князь.

- К добрым людям, что будут милостивее, чем Жизнь.

Шемяка покачал головой:

- Я дал слово Софье.

Евфимия усмехнулась:

- Софья твоя - благой повод. Не хитри. Открой душу. Что замыслил, касаемо моей дальнейшей судьбы? Ведь сызмальства знаем друг друга. В дипломатике тебе ли со мной соперничать?

- Истинно так, - понурился князь. - Выложу мысли, как на духу. Дозволь лишь обосновать. Честно вспомни: всем ты не в радость. Василиус так и остался от тебя сам не свой. Отец, Иван Дмитрич, восстав за честь дочери, угодил в беду. Васёныш, как ты именуешь его, голову по тебе потерял и Божьего света не взвидел. Младший брат Дмитрий возле тебя угас. И наконец, сердце дяди Константина, защитника твоего, перестало биться…

- Мастерский подбор! - перебила Евфимия. - О тебе можно подобрать памятку похлеще. Не в этом суть. Скажи, чего ждёшь, и окончим прю.

- Жду видеть тебя в ангельском облике старших твоих сестёр, - осторожно молвил Шемяка.

Боярышня села на одре.

- Всё так, всё так, - поглядела она на внесённую Агафьей свечу слабого воска, быстро сгорающую. - Нет мне места в этом миру со смертью Дмитрия Юрьича. Подумывала отъехать к сёстрам на постриг в Тверь.

- Под Угличем есть обитель, - сказал Шемяка, - то ли Рябова, то ли Рябина…

Всеволожа вспомнила Неонилу.

- Дабы я точно знал… - приговорил князь.

- Не успокоишься, не увидев меня под куколем, - опустила голову боярышня. - Я согласна.

- Из-под Углича можешь перевестись под Тверь, - подсказал Шемяка.

Всеволожа кивнула:

- В Углич к Софье с охранышами доставишь? Князь притворил оконницу, ибо на свечной пламень собиралась обильная разноцветная погань.

- Завтра мои дружины вкупе с полком Чарторыйского двинутся на Москву. Вятчане присоединятся в пути. С Василиусом опять немирье. Опузырился, что я не помог, когда Улу-Махмет в отместку за Белев осадил Москву.

- За Белев? Москву? И ты не помог? - вскочила Евфимия. - Я не ведала…

- Жила в деревне у «князиньки», аки у Христа за пазухой, - напомнил Шемяка.

- Почему не помог? - допытывалась боярышня. Князь развёл руками:

- Не помог, и всё тут. Васька бросился на Волгу собирать войско. Патрикеич оборонял столицу. Махмет стоял десять дней, сжёг посады и удалился. Теперь я буду брать Москву. Пан или пропал!