Ослепительный нож

Князь обернулся к кравчему:

- Вели принести мой меч.

Ели молча, пока не пришёл оружничий. Князь извлёк меч из ножен, подал Всеволоже:

- Гляди.

На светлой стали чернью зияли буквицы: «Никому не отдам чести своей». Евфимия трепетно возвратила оружие.

- Проклятый сговор литвина с ханом! Проклятая мгла! - вспомнила она.

- Помыслим о будущем, - словно не слышал её Дмитрий. - Спустя седмицу будем в благозаконном браке. «Одно тело и одна плоть», как сказано в Писании. Духовник мой священноинок Осия с дьяконом Дементеем готовят венчание в церкви святого Левонтия. Певчие пропоют «Исайя, ликуй». Пекари испекут пироги росольные, пряжные, круглые. Повара изготовят лебедя, жаренного на шести блюдах, журавлей, цапель на вертелах, языки провесные, лапши с зайцем, дваста сковородок стерляжьих ух, дваста сковородок подлещиковых…

- Таково ли многолюдно будет за столом? - удивлялась Евфимия.

- Зело многолюдно, - утверждал Дмитрий. - Льщусь надеждой: Софья мужа уговорит. Обещала! Стало быть, брат с невесткой будут из Углича. А мои бояре? А лучшие люди? А твои приглашённые?

- Кто мои приглашённые? - поскучнела Евфимия. - Устю от ослеплённого не дозовёшься. Сёстры под клобуками, не в миру. Супруги Мамоновы оклеветаны пред тобою с братом. Некого мне позвать. Разве что Василиуса? - повысила голос Всеволожа с горькой усмешкой.

- О Василиусе - ни полсловечка! - замахал руками Дмитрий. - Зол на нас с братом великий князь за позор белёвский. И то сказать! Ратники от стыда тупились друг друга. Бледный вид незлобия принял государь, подписав с нами новые докончания. Оставил на прежних условиях мирно господствовать в отцовском уделе, пользоваться частью московских доходов. А в глумление приписал: «что буде взяли на Москве у меня и моей матери, и вам то отдати». А что осталось неотданного, скажи на милость! Доводчики донесли: теперь моей свадьбой мучается. Твоё замужество сердце ему занозит. Экое суевластие! Сам не ам и другим не дам…

- Будет уж о Василиусе, - потупилась Всеволожа. - Удумала я, кого в ближние себе позвать. Константина Дмитрича!

- Кого? - переспросил жених.

- Дядю твоего, изгоя, - громче ответила невеста. - С ним батюшка мой был дружен.

- Это к любости будет всем, - обрадовался Дмитрий. - Он - единственный из моих дядьёв. Ведь Пётр Дмитрия внедавне помер. Нынче же пошлю в Новгород Великий. Шестьсот вёрст позовник за три дня одолеет изгоном. На всех постояниях будет менять коней. То-то порадуется за нас старик, пока жив! Кстати вин заморских мои люди доставят от новгородских немцев. Слышно, подорожали вина. Беременная бочка романеи - тридцать рублёв, полубеременная ренского - двадцать.

- Не излишни ли будут траты? - приняла деловой вид невеста.

- Для торжеств ничего не жаль, - раскраснелся князь. - Нам ли, сиротам, ставить себе пределы? Сами сватаемся, сами женимся, сами торжествуем! Я уж купил семь блюд больших аглинского олова, каждое весом в пуд, три десятка блюд средних в три пуда, сотню ложек корельчатых с костьми, да ножей чугреев красных, с оправою медною, с финифтом…

- Ах, любый мой, - перебила Евфимия. - Что мне торжества! Не дождусь зреть тебя благозаконным супругом в тихом покое, наедине…

- Торжества, моё солнце, осветят нашу тишину, - возразил жених. - Представь жар свечей, сладкогласый храм. Нас будут поучать от Божественного Писания. Дружка поднесёт сыр и перепечь ко всем: и к новобрачному князю, и ко княгине, сиречь к тебе, и ко всему поезду. А пред столом он скажет: «Как голубь без голубки гнезда не вьёт, так новобрачный князь без княгини на место не садится!»

- Для пары сирот и сиротства нет, - тихо произнесла Евфимия.

- Что ты говоришь? - недослышал князь.

- С тобой я не сирота, - громко повторила боярышня.

Красный помолчал, потом произнёс:

- Странное нынче со мною нечто: громогласие звучит внятно, обычная же речь слуху недосягаема.

- Ужли уши застудил? - испугалась невеста.

- Не ведаю, что с ушами, - признался он. - И ещё удивительная напасть: ем блюда с приправами, а вкуса не чую. С чего бы? Не оттого ли, что нынче сон не пришёл ко мне?

- При отсутствии сна всяческая немогота случается, - поднялась из-за стола Всеволожа и подошла к жениху. - Пойдём, мой любимик, провожу до опочивальни.

Идя по переходам и через сени, крепко держа его руку, она ощутила тревожный холод в ней, едва приметную дрожь.

- Воспрянь духом, любезная Евфимия, всё это пустое, - утешал Дмитрий. - Взойдём в новый день, а хвори оставим в старом. - Он приголубил невесту у своего порога и пожелал: - Выспись, солнышко, осияй меня поутру!

К Евфимии сон пришествием не замедлил. Увидела себя на стене высокого кремника. Крутизна голая вилась вниз. Там чернели избы посада на берегу широкой реки. Тяжёлым богатырским мечом отливали её стальные воды. И небо провисло низко. И солнце снизилось к окоёму. Обок Евфимии на слабых ногах едва держался Раф Всеволожский, коего дочь привела сюда, напрягая силы. «Люблю слияние рек, - молвил он. - Сливаются реки дружные». Дочь не впервой доставляла отца на его любимое место. Недолгая жизнь за Камнем не оставляла надежды ссыльному вернуться на родину. «Не дожить!» - вздыхал он, чуть ли не ежедень вспоминая допросы в Тайном приказе, куда поступил о нём государев указ со страшными четырьмя словами: «всякими сысками накрепко сыскать». «Всякими», стало быть, - пытками. Сперва ставили возле дыбы, делали «стряску» - били кнутом, жгли огнём. После было такое, чему смертную казнь предпочтёшь. Отлитого водой до следующего раза берегли накрепко, чтобы над собой какого дурна не учинил. Семья привезла в Сибирь Рафа едва живым. Дочь ловит хотя бы малую улыбку на отцовском лице, себя считая виновницей его бед. Сейчас на стене сурового кремника он просиял улыбкой: «Гляжу на запад, как на родную даль. Восток за спиною чужд». - «Придёт час, поедем домой, на запад», - успокаивает Евфимия. Отец грустно поводит головой: «Не дожить»…

Как настойную ягоду из длинногорлого сосуда, тянула её из сна Раина, трепля по-нежному:

- Очнись, невеста, жениху плохо!

- Что? - села на одре Евфимия. - Что ты говоришь?

- Носом хлещет кровь. Причастие принять не мог. Дьякон Дементей и чёрный поп Осия ноздри князя бумажками затыкали.

- Зачем бумажками?

- Чтобы причастить.

Всеволожа наконец пришла в себя, опрянулась, собралась с мыслями.

- Срочно скачи к амме Гневе за Калисой. Лучшего скакуна возьмёшь. Набью рублями калиту. Коней будешь менять на каждом становище.

Тут Раина села на сундук, замотала головой.

- Вотще стараться! Что у князя порча, это вижу.

Кто испрокудил, неведомо. А подслушала поповское соборование - дьякон тебя винит, мол, жениха испортила, даже допускать к нему считает вредным. Священноинок его усовещивает: дескать, грех, не знаючи, вчинять вины. Однако же обмолвился, знахарство, мол, тут непотребно. Помощь - токмо Бог.

- А что ж князь? - спросила Всеволожа.

- Сделался глухой, как тетерев, - расширила глаза Раина. - Тебя зовёт, не умолкая. Дементей с Осией его не слушают. Тоже тетерева глухие!

Евфимия скорее - в дверь, опрометью на половину князя…

В сенях увидела Осию со святыми дарами. В дверях стоял Дмитрий, держа у носа красный платчик.

- Любезная моя! Взойди поскорее.

В покое были Дементей, немногие бояре с Дионисьем Фоминым.

- Вот только приобщился святых тайн, - сказал князь невесте. Усадил на стольце, сам лёг. - Теперь станет лучше!

Принял яства, что челядинец внёс на деревянном блюде, вкусил толику от ух мясных и рыбных, испил чашу вина. Потом взял за руку боярышню, глянул на приближенных:

- Выступите вон. Дайте упокой.

Среди бояр возникло оживление, как бы тяжесть спала с плеч.

- Князюшка лучшает, - сказал дьякон.

- Идемте, други, посидимте у меня, - пригласил Фомин, живущий ближе всех к княжому терему. - Ещё не поздно.

Дверь закрылась. Дмитрий сжал руку Евфимии.