Страница 37 из 135
Обида подсказала Всеволоже мысленный упрёк: «Если бы не я, не стоял бы ты здесь сейчас». Однако же она ни словом не обмолвилась о камне-добряше, сказала лишь:
- Ты даже и не лицезришь меня, в окно глядишь.
- Я лицезрю тебя, - ответил государь. - Твой ненаглядный лик слюдою отражён. Я рад бы не спускать с него очей, рад бы к нему приникнуть мужским лобзанием. Да зла судьба. И твоего родителя она не пощадила. Чего ты хочешь?
- Молю от смерти уберечь! - упала на колени Всеволожа. - Ты в его жизни волен.
Василиус оборотился.
- Евушка! Я возвратил престол. Но я не самовластец. Приговорят бояре, должен покориться.
Он поднял Всеволожу и не сразу отпустил, засматривая ей в лицо. Его глаза были добры, а губы чуть дрожали.
- Уговори княгиню-мать… сохранить жизнь, - просила бывшая невеста.
- Успокойся, - внушал Василиус - Не мыслю, что боярин Иоанн умрёт. Ну, будет заточен на время, после сослан… куда-нибудь, хоть в ваше Зарыдалье, где ты училась боевым потехам. Воительница! - Он с неохотой отпустил её и повторил почти по-родственному: - Успокойся…
- Прощай, мой государь, - склонилась перед ним Евфимия.
Василиус умильно склонил голову набок. Он светился добротой.
Вернувшись в отчие хоромы, боярышня спросила у Полагьи, являлись ли обыщики, чтоб дом перевернуть вверх дном. Услышала: никто не приходил. И в самом деле успокоилась. Однако отказалась от вечерней трапезы. Прошла к себе в одрину, прилегла. Жизнь для неё оборвалась. Снов не было.
Очнулась, тормошимая Полагьей. Слёзы сенной девушки дождём упали на оцепенелое лицо боярышни.
- Ой, горе, госпожа! Ой, горе! Наш Иван Дмитрич дома…
Евфимия в мгновенье ока пробудилась окончательно. Какое горе, коли отец вернулся? Юродушка Полагья! Батюшка дома!
Она вскочила, приняла летник вместо телогреи, не распашной, натянула через голову, враз попала руками в широкие до локтей рукава.
- Где? - впилась в Полагью.
- У себя в одрине.
Полетела переходами летучей мышью, чуть касаясь носками половиц. Раскрыла дверь… Отец лежал под покрывалом на одре. Такой же, как его привыкла видеть: велик телом, полон, кудряв сединами, добро-бород и… и всегда был чёрн зеницами, теперь же… теперь зеницы вылущены из глазниц. О, Боже правый! Дочь бросилась к отцу, припала к тяжело вздымавшейся груди. Он жалобно дышал, не шевельнулся.
- Господин без памяти, - шепнула за спиной Полагья.
- Кто его привёз? - взяла над собой власть Евфимия.
- Великокняжьи люди, кто ж ещё? Разобрала постель. Велела положить. Накрыла… Он без памяти, - повторила шёпотом сенная девушка.
- Позови лекаря с Подола. Немца.
- Спит, поди-ка?
- Разбуди. Полагья удалилась.
Час ли, два ли минуло? Оконце исподволь заголубело. Евфимия стояла на коленях у одра, прислонясь ланитой к батюшкину плечу. Он так же молча тяжело дышал. Потом вдруг молвил:
- Не гляди на беззенотного. Дочь встрепенулась.
- Батюшка!
Он молвил явно через силу:
- На Житничьем дворе Витовтовны… В пору б не опускали… В избе простёрли кровью крашенный ковёр… Два ката… Я видел, как вострили нож… Один вострил, другой стелил ковёр… Засим меня пояли и хотели поврещи… Боролся с ними крепко… Кликнули помогу… Повергли и связали ужищем… С печи достали доску, возложили мне на грудь… Два ката сели, не могли сдержать… Иные два внесли другую доску, придавили плечи, грудь трещала… Кат при ноже ударил в око, испрокудил щёку, затем изъял зеницу… Как мозг в затылке выскребают… Когда изъял другую, я умер… И вот - жив! Чуть жив ещё…
- О, батюшка! - воскликнула Евфимия. - Ты будешь жить. Я стану обихаживать, обласкивать тебя до конца дней.
Боярин не ответил, набирался духу, призывал силы, потом сказал:
- Мужайся. Конец мой - вот он! Так и не увижу тебя больше. Последнее, что видел, - нож ослепительный. Неотвратимый при моём бессилье… Я умираю.
- Батюшка, ты не умрёшь! - кричала Всеволожа.
- Кровь горит внутри, - стонал боярин. - А-а, это возбуяние, зараза… от грязного ножа. Я умираю… всё мутится… отвори окно…
Евфимия, шагнув к оконцу, приотворила створки, вернулась, а у Ивана Дмитрича нижняя челюсть отвалилась, рот разинулся безвольно, рука обвисла…
Осиротевшая узрела, как над отцовым телом, словно над землёй в позднеосенний утренник, восходит лёгкой дымкой испаренье. Как ветерком дохнуло мимо её и унеслось в окно. Не из окна был ветерок, а из одрины. Приотворенные наружу створки, показалось, ещё больше распахнулись вширь.
Вошёл с Полагьей лекарь Ерёменко, по-немецки Герман. Заглянул в пустые очи боярина, чуть побелел лицом. Сжал в пальцах вислое запястье, отпустил.
- Боярин Иоанн есть мёртв.
Немец уже ушёл, а домочадцы ещё долго оттаскивали дочь от мёртвого отца.
14
Всеволожа в одиночестве бродила по саду. Сбылось недавнее пророчество Корнилия: она осталась круглой сиротой. Спустя день после похорон явился к ней старший великокняжеский дьяк Фёдор Беда, предъявил государеву грамоту. «По Божьей воле, - читала она, - и по нашей любови, Божьей милостью, се яз князь великий Василий Васильевич, московский и новгородский, и ростовский, и пермский, и иных…» Далее, продираясь сквозь велеречие древних могучих словес «понеже», «обаче», «юже», Евфимия уразумела, что за вину отца имение его и родовое, и пожалованное, изымается в казну. Под грамотой синела печать Василиуса: всадник с копьём, находящемся в покойном положении остриём вверх. Боярышня спросила дьяка, когда хоромы покидать. Он определил урочный день: спустя седмицу. Стало быть, нынче, в четверток, придут чужие люди и заколотят двери. Рухлядь и ценности разрешено взять лишь ей принадлежащие.
Боярышня припомнила, как в детстве гостила у своей сестрицы Анисий, вдовы князя Андрея Серпуховского, умершего от язвы. По молодости он не изготовил завещания. И весь его удел нечаянная смерть передала в великокняжеские руки. Вдове остались дом в Кремле и две деревни на кормление до истеченья живота. Не стыдно, не позорно, с честью отнималось у княгини мужнее добро. Однако и она крушилась при прощании с серпуховской усадьбой. Об руку с отроковицею-сестрой и дитятком-дочкой Анисья прохаживалась в засени дерев и грустно напевала тихие слова, упомненные юной Всеволожей, как заученные. Потом боярышня многожды возвращалась мыслями к тому вечеру, мурлыча полюбившийся распев. Однако пропевать всю песню не было причин. Судьба её не нудила прощаться с насиженным гнездом. Теперь же изгнанная из родного дома пела, не опасаясь быть подслушанной, не пряча маленького голоса:
После похорон боярина Иоанна, погребённого не в Кремле, а на общем кладбище с чёрными людьми, дом быстро опустел. Первыми его оставляли холопи, отпущенные наследницей по наказу покойного. Затем вольные домочадцы покинули многолетнюю службу по найму. Последними уходили Кумганец со своей любавой Полагьей, щедро одарённые пенязями и ценной рухлядью. «Прости, моя госпожа!» - упала сенная девушка в ноги Евфимии. «Бог простит. Бог даст счастья», - поднимала её боярышня. Полагья сообщила, что они с Кумганцем намереваются пробираться в Вятскую республику, где данщики и боровщики не обирают народ, где бояре введённые не самовластвуют в городах, а путные, состоящие в должностях при дворе, не получают кормления неправедными поборами, где вместо околичников в околотках, становщиков на станах, волостелей в волостях, наместников в городах наблюдают жизнь и порядок выборные, совестливые люди. Там Полагья с Кумганцем на боярышнины щедроты купят землицу, обвенчаются и заживут семейно в сладостных трудах, прочном покое. Всеволожа, поразмыслив, не посоветовала им такого заманчивого пути. По её рассуждению великие князья Суздальской земли не потерпят непокорных вятчан, помогающих удельным властителям в любой подирушке или усобице против московской власти. Вятке сильная Москва - меч над головой, Москве же смутьянка-Вятка нож в спину. Потому скорее рано, нежели поздно, дотянется рука ежели не Василиуса, занятого внутреннею борьбою, то его более удачливого преемника, непременно дотянется до вятчан, и наступит там плач и скрежет зубов, как в Писании сказано, и житье там окажется нетерпимее здешнего[6]. Полагья внимательно слушала, а потом сказала: «Понадобится, Евфимьюшка, приклонить голову, прибудь в Хлынов[7], найди в красных рядах товарника Филиппа Казачковича, новгородского гостя, он нашему Кумганцу какая-то вода на киселе, он тебе и укажет нас, а мы до скончания живота - твои слуги». Что поделаешь с тугомыслицей? С тем и покинули якобы выморочный дом будущие вятчане. Остался один Олфёр Савёлов. Этот стоял на своём, аки столп, неподвластный бурям: «От тебя, госпожа, - ни шагу!»
6
Вятская республика была взята войсками Василия II и обложена данью в 1459 году (через шестнадцать лет после описываемых событий).
7
Хлынов - главный город Вятской республики. Позднее - Вятка, Киров.