Страница 131 из 135
Тут раздались слова Астафия Коротоноса:
- Блаженный ничего не ест.
Максим застыл, испуганно взирая на сидящих супротив него Бренко, Давыдова, Подеиваева. Потом вскочил из-за стола, закрыл лицо руками и, торопясь, покинул столовую палату.
Евфимия - за ним. Без верхней сряды - на крыльцо. Объятая морозом, догнала, остановила в воротах:
- Максимушка!
- Сробел! - поник блаженный. - Все люди, что насупротив сидели, вдруг узрелись обезглавленными…
- Боже! - уж не от мороза затряслась Евфимия. - Помержилось. Вернись!
- Нет, горемыка, не вернусь, - упорствовал Максим. - Не стану вкушать пищу с безголовыми.
И удалился.
Евфимия пошла обратно. Хозяева и гости утешали: юрод и есть юрод! С настойчивыми уговорами пришлось испить горячий взвар, хмельного мёду. Трясовица улеглась. Известия о вязне-князе разожгли, как раздуваемые угли, погасшую беседу. Занялись жаркие речи.
- Где князь, за что поят, дождётся ли исправы - всё это без тебя, княгиня, мы тужились разведать, - начал Бренко. - Темна вода во облацех!
- Единожды сподоблен был улицезреть Голтяева, - скривил уста Подеиваев. - Узнал: великая княгиня Марья в родах преуспела, разрешилась пятым сыном: Андрей Меньшой! А вот в заступе за родного брата не преуспела Ярославна. Государь бежал от её слёз, как от дождя. Не стал внимать и Троицкому настоятелю. Мартиниан ушёл ни с чем. В сердцах сложил игуменство, отъехал в Ферапонтов. Сын Юрья Патрикеича Иван пытался слово молвить за Боровского. Такой на себя вызвал гром - ушёл, крестясь. У соправителя, у голоуса, сердце - камень. Что отец, то он. Бояре позамкнули рты. Голтяев не велел мне больше приходить к нему. И никому из нас.
- Меня-то не прогонит Андрей Фёдорыч, - уверила княгиня.
Бренко промолвил:
- Не испытывай пределов чужой трусости. Не обрати её в предательство. Ведь нам ещё трудиться да трудиться ради Ярославича!
- В Житничных палатах, - встрял Коротонос, - мой сват охранышем. Доведал, что наш князь с детьми давно отослан в Углич, в ту же тесноту.
Весть обдала застолыциков, как шайка ледяной воды.
- Ах, в У-у-у-углич…
- В Углич?
- В Углич!
- С каких пор? - пришла в себя княгиня.
- Ещё с осенних, - напряг лоб Коротонос. - Когда старшому тамошнему именем Осей отсекли голову.
- Осею? - делала для себя страшное открытие Евфимия. - За что?
Астафий удивлённо вытаращился:
- Ты… меня… спрашиваешь? Мне ли знать да ведать?
- Однако же не станем падать духом, - предложил Володя. - Углич не Вологда. Чуть дальше Житничных палат, - шутя, подмигнул он. - А может, и удобнее оттуда доставать, не вдруг поймают за руку.
- Поймают за руку! - опасмурнел Коротонос.
- Не каркай! - повелел Бренко. - Давайте-ка, сообразим, кто что осилит. Я подыщу людей, чтоб овладеть углическою колодницей…
- Я вызнаю всю её внутренность, - пообещал Коротонос.
- Как? - вскинул бровь Подеиваев.
- А через свата. Пусть расспросит тех, кто ездил с князем.
Света из оконец стало мало. Доман внёс свечи. Первым встал из-за стола Бренко:
- Дни коротки. Смеркается. Дадим покой хозяевам. С утра сойдёмся здесь же, у Володи, и всё договорим до ясности.
Гости откланялись. Давыдов вышел проводить их до ворот. Наталья много прежде удалилась к детям. Княгиня одиноко прошла по переходу в повалушу, стала сбирать рухлядь в короб. Решила для выходов оставить шубку «цини», а после обнаружила, что в сумерках ошиблась, оставила ту телогрею, в коей присутствовала при последнем часе Андрея Дмитрича и аммы Гневы.
13
Утром после трапезы всё невозможное случилось очень быстро. Пришли Подеиваев и Бренко. Ждали в сенях: запаздывал Коротонос.
- Не нравится мне дворский, - перемолвилась Евфимия с Володей.
- Князь к нему благоволил, - откликнулся Давыдов.
Внизу раздался шум, похоже, многих ног. Вошёл один Астафий. Передал Парфёну зенденевый плат, сложенный вчетверо.
- Здесь изображена углическая колодница.
- Что был за шум? - спросил Володя.
- Обивал ноги о порог. Обледенели сапоги, - объяснил дворский.
Бренко с платом пошёл к свету, стал разворачивать…
И тут в спокойные, не ждущие напастей сени ввалились трое приставов. За ними - новый дьяк Беда. Никто и глазом не успел моргнуть, а у Бренко, Давыдова, Подеиваева уже и смыки на руках. Ни дьяк, ни приставы не удостоили вниманием княгиню, будто её тут не было.
- Опряньтесь, - приказал Беда.
На Вязников надели шубы. На Володю ту, в коей приехал из Литвы. Наталья выскочила с воплем. Её не подпустили к брату.
- Выводи!
В сенях остались женщины с Коротоносом.
- Тебя не взяли, - подозрительно смотрела на Астафия Евфимия.
- Ведь и тебя не взяли! - ухмыльнулся он и вышел.
Наталья запылала, глядя на княгиню:
- Ты… По твоей нужде… В несчастный час ты к нам явилась, горехватка!
Евфимия надела телогрею, что вчера не уложила в короб, и пошла из терема.
В воротах развязала старика Домана, стянутого кушаками.
Помолилась у Косьмы и Домиана, достояв обедню. Пошла берегом Неглинки к тому месту, откуда видно невдали большое каменное круглое строение с высокой деревянной шатровой крышей. Это литейные амбары. А низкие, продолговатые как бы конюшни с узкими оконцами огородили башню четырёхугольником. В них - кузницы. Евфимия направила стопы к распахнутым воротам. Было кстати, что день пасмурный и снежный. Зато мягкий, не морозный и не ветреный. Ведь телогрея не толста и не угревиста.
Опершись на верею, дремал бердышник.
- Покличь мне кузнеца Ядрейку, - потрогала его тулуп Евфимия.
- Уф! - ожил истый снеговик и обратился к людям во дворе: - Сгаркните в литейной Адриана!
Ждала недолго. Вон он, чумазый, борода торчком, вихры рожками… Прощаясь у границы, наказал: «Припечёт нужда, ищи на Пушечном дворе. Туда пойду за медной силою». И припекла нужда!
- Своячина пожаловала! - скалился Ядрейко. Полвека прожил - зубы целые! - Пожди ещё. Я мигом…
Привёл в избушку у моста через Неглинную. Здесь всюду жили кузнецы. Рубленные крестом дома лепились без дворов друг к другу, как овцы в стаде. Внутри дышалось горько. Потолок и стены - в копоти. Печь без трубы.
- Как ты живёшь, Ядрейко! - озиралась в полутьме княгиня.
Оконца чуть ли не в ладонь. Грязный пузырь не пропускал света, лишь обозначал его.
- Живу, лью пушки. Учусь. Подручничаю, - собирал на стол хозяин.
Подал таранчук белужий. Евфимия хлебала не горячую похлёбку, но и не остывшую ещё в печи.
- Много ль пушек сделал? - повела беседу.
- При моём пособе отлито четыре. - Ядрейко перечислил имена, будто его изделия - домашние животные: - Единорог, Кобчик, Медведь, Девка…
- Как льются? - любопытничала гостья.
- Ну, ложа делаем для воска, - пояснял подручный. - Вытапливаем воск, льём вместо него медь, бронзу… Сие тебя не очень-то займёт. Лучше меня займи своими бедами.
Евфимия рассказывала. Он молчал. Задумчиво ерошил кудри, будто занятый совсем иными мыслями.
- В лесу такое дело не наладишь, - сказал он наконец. - Главное-то - вызнать тайну сплава…
- О чём ты? - поднялась из-за стола княгиня. Хозяин тоже встал и принялся перестилать свой одр.
- О том, - ответил он, - что надобно бросать до времени пушкарные дела и отправляться за людьми в Шишовский лес. С кем вызволять нам князя с детушками? - Он снова помолчал. - А сразу не уйдёшь. Дня два буду искать заменщика… - И пригласил: - Придёт время опочиву, ляжь, княгиня, на перину. Я же, смерд, - на лавку…
Только на третий день она скакала с бывшим пушечным литцом по Дмитровской дороге. Поверх тонкой телогреи грел тулуп. Проехав поприще, Ядрейко стал придерживать коня. Княгиня поравнялась с ним.
- Что, засиделась в курной избе? Или давно верхом не ездила? - спросил он, стягивая зубами рукавицу.