Страница 116 из 135
- Выдь, выдь… Пора! - тянул за рукав тюремщик.
Провёл к началу прохода, отпер первую дверь. Евфимия насчитала девяносто шагов. Всего в девяноста шагах друг от дружки жена и муж, а будто бы в девяноста поприщах!
- Милушка! - сразу узнал вошедшую Андрей Дмитрич. - Ожидал, что придёшь. Видел сон… Слушай, запоминай, - извлёк он из-под рубахи махонький узелок с лёгким порошком на ощупь. - Нас замыслили сожещи. Раздели это надвое. Одну часть исхитрись вложить в мой костёр, другую же - в Акилинушкин. Только допрежь огня. Главное, чтоб допрежь огня!
- Мученик, Андрей Дмитрич, куда тебя ввергли! - негодовала боярышня, пряча узелок в рукаве.
- Отдан за приставы, посажен за караул, - как бы винясь, сообщил боярин. - Положишь допрежь огня, - повторил внушительно. - Это… это… как тебе объяснить? Видишь ли, сила в нас - огонь Духа. Духовно мы - в трёх мирах, взаимодействующих друг с другом…
- Не в измогу тебе здесь! - сочувствовала Всеволожа всем сердцем.
- Не в измогу быть в казни от князя Ивана Андреича, - отвечал Мамон. - Уж так я его любил! - и продолжил: - Мир, в коем мы обитаем, вещественный, рукотворческий. За ним следует - мыслетворческий, тонкий. А самый высший - мир огненный, духотворческий…
- Выдь, женщина. Время выйти, - стал тюремщик меж Всеволожей и узником.
- Бог с тобой, Андрей Дмитрич! Не сомневайся во мне, - успела она сказать.
Наверху ждал Яропка, проводил до рыдвана, захлопнул дверцу. Сидела во тьме, представляя, что так же сидят Мамоны, только без тряски. А вот уже перестало трясти. Дверца расхлобыстнулась. Светыч озарял провожатого, ворота княжого дома.
- Куда тебя? На хозяйский верх? - недоумевал Яропка, не получивший на сей счёт указаний от господина.
В противоположности от ворот она увидела улицу, по которой шла на смыках в узилище. Не то чтобы видела, скорее угадывала во тьме. Ни слова не говоря, устремилась к ней. Улица была пуста.
Парень не догонял, даже не окликал. Баба - с возу!..
Теперь занимала мысль: найти дом Олёницы. Фотинья провожала до прямого пути к терему Можайского. Как назад - не уговорились. Заблудишься, канешь в лапах ночного татя…
- Ба-а-арышня! - прозвучал тихий голос.
- Фотинья?
- Сколько часов жду! Без веды! От колодок спасла, не спасла от безумия.
Евфимия обняла её в благодарном порыве:
- Опасно одной в ночи!
Фотинья не торопилась высвободиться.
- Не одна. С оружием.
- Ведаешь ли, Кузьма Кувыря охранял со своей медведицей покойного князя Юрия, - сообщила боярышня.
- Ведаю, - отозвалась дева. Евфимия прекратила шаг.
- Открыл давеча в бреду, - продолжала Фотинья, - задушил бывшего государя собственными руками. Привёл зверя с выгула и… И первый же объявил о смерти.
- А ты молчала! - возмутилась боярышня. - Утаила признанье истинного убийцы! Теперь возведут на костёр невинных!
- Сожгут не убийц, а волхвов, - был глухой ответ. Евфимия вразумила:
- Можайский мне сказывал: злец Шемяка ищет смерти Мамонов, как убийц своего отца.
- Ишь ты! - удивилась Фотинья. - В таком разе слова Кувыри всё равно не шли бы в зачёт. Ведь он тут же умер. Кому поверят? Тебе? Ещё хуже - мне?
Всеволожа примолкла. Фотинья была права.
- Ба-а-арышня, поспеши, - поторопила она. - Ближе к свету - самый час для татьбы.
Молча дошли до избы Олёницы. Пробрались к своим лежбищам: Евфимия - на голбец, Фотинья - на лавку. Сон охватил без снов. Замелькало только что пережитое и исчезло…
С утра Всеволожа терзала разум: как вызволить из огня невинных? Фотинья сидела у растворенной оконницы, кутаясь в чёрный плат. Как монашка, давшая строгий обет молчания. Единожды лишь откликнулась.
- Сколь крепко было ваше сестричество! - обратилась к деве боярышня. - Сколь необоримо оно могло стать перед бурей! Отчего буря сломила вас?
Бывшая лесная сестра обернулась к бывшей подруге:
- Сломила… Только не извне - изнутри. Раскоторовались - разрушились. Помнишь, ты бежала от нас из леса? Удалилась и амма Гнева. Не нашла сил помочь… Вот мы и сожжены.
«Ты-то не сожжена», - глубоко спрятала упрёк Всеволожа.
Словно услыхав, Фотинья ответила:
- Я ли перед тобой? Призрак во плоти! Дух сгорел…
Снова боярышня погрузилась в поиск: как спасти осуждённых? Требовался большой заступник. Властью ли, силой ли могущий разметать неправый костёр. В ком сила и власть? Все далече. Василиус - без державы и скипетра. Юрий Патрикеич - без войска…
Ещё день минул в бесплодных мыслях.
Фотинья собралась в Москву пешей. Отговоры не помогали. Удалось удержать упрямицу мольбой не оставлять свою «ба-арышню». Дева вновь села у окна. Чёрный двор, полный кур, свиней, обдавал тяжким неблаговонием.
К кому припасть? К чьим стопам? Василий Ярославич Боровский за литовской границей, в Брянске. Ряполовские с Оболенскими невесть где. Названый митрополит Иона? Евфимия вспомнила споры с его участием, когда решалась участь детей Василиуса. И… вздохнула: рязанский владыка вряд ли знает можайских бояр, да ещё волхвов!.. Осенила мысль: Софья! Бывшая княжна Заозёрская, нынешняя великая княгиня! Немногое может противу властодержавца мужа, а какая-никакая заступница!
Боярышня поднялась. Только бы успеть! Ей вневеды, много ли отпущено времени.
Пампушка Олёница вернулась из торговых рядов. Объявила с порога:
- Бирючи на стогнах кричат: повечер колдунов сожгут, мужа и жену! Мостники на Торгу установили столбы и рундук для князя. Старая княгиня Аграфена - литвинка, слышно, не явится поглядеть. Страшится!
По ногам Всеволожи косой ударили. Упала на лавку.
Олёница отпаивала парным молоком дневной дойки. Успеть бы выполнить завещанье Андрея Дмитрича! В узелке был серебристо-коричневый порошок. Медный или медно-свинцовый. А лёгкий! Надвое поделила, спрятала в рукавах.
Фотинья отказалась идти на Торг. Побелела в необъяснимом упорстве. Олёница и Евфимию отговаривала:
- Не устоишь там, лебёдушка. Даже от вести лишилась ног!
Фотинья не смела остановить, а глядела с надеждой.
- Пойду, - покрылась Евфимия чёрной понкою. - Есть понадобье.
На Торгу перед заповедным пространством с двумя столбами, за цепью бердышников, полукольцом собирались мёстичи - жители Можайска, а также окрестные поселяне. Княжеский рундук, сработанный мостниками на славу, ещё был пуст. Кат в чёрном кобеняке с пришитым к вороту колпаком, с длинными рукавами, распоряжался подручными, что окладывали столбы дровяными клетями. За спиною Евфимии с холопской безропотностью приговорил стариковский голос:
- Головная казнь - кара, наказанье от Господа!
Забубнили набаты, оборвав многоглагольность толпы. На рундук взошёл князь. Он явился не в лучшем платье: в бархатной тёмной ферязи, длинной, прямой, без воротника. Людство оспешливо раздалось, открывая путь двум телегам, привёзшим двух вязней: боярина и боярыню. Евфимия цаплей тянула шею, тщась увидеть родные лица. Верхушки шапок мешали.
Дьяк Фёдор Кулудар выступил с харатейным листом назвать вины приговорённых. Разобрать бы слова, а она протискивалась, норовя стать ближе. Хорошо видела, как Мамонов взвели на клети, привязали к столбам. Купчина в первом ряду тонко оповестил:
- Простились, аки голубь с голубкой. Евфимия пробилась к нему.
С неожиданной силою на весь Торг прозвучал голос аммы Гневы:
- Позовите священника!
Торговка в рыбном фартуке утёрла слезу:
- За это бы их простить!
Священник, совершив требу, покинул обречённых одного за другим. Кат подал знак к прощанию.
Первым подошёл дворский из Нивн, опустил перед боярыней и боярином по охапке цветов. Всеволожа - за ним. Столб Андрея Дмитрича оказался ближе. Опустила завещанный узелок на дровяную клеть перед ним. Показалось, Мамон кивнул. Иль помержилось? Тем временем кто-никто вереницей подходили к столбам, подносили цветы и платчики, образки и тельники… Людство издавало стон. Князь дал знак Яропке. Тот мячом - с рундука. Бердышники разогнали прощающихся. Евфимия едва подошла с узелком к дровам аммы Гневы, её так сшибли - отлетела на сажень… Не упала. Крепко сжала содержимое в кулаке. Пыталась умолить приставов: прислужница, мол, казнимой боярыни. Оттеснили за оцепление: - Пшла, нечистая!