Энциклопедия русских суеверий

Жители Костромской губернии полагали, что все вообще колдуны знаются с нечистым, который может принимать обличье огненного змея: «…в некоторых селениях Галицкого уезда есть почему-то всеми нелюбимые старухи, про которых рассказывают, что все они „знаются с нечистым“, и в доказательство своих рассказов говорят, что видали, как к ним, чрез трубу, летает огненный змей» <Андроников, 1902>.

По поверьям, змея-помощника выводили из яйца петуха (черного окраса или определенного возраста — пяти, семи лет). Это яйцо носили за пазухой: «Взял еичо-то и положил под пазуху и высидел большачонка» [змея] (Волог.).

Соединяющий в себе змею и петуха змей в таких верованиях напоминает дворовую змею (змею-петуха Псковской губернии), радетельницу домашнего достатка. На Вологодчине такой змей и называется почти как домовой, дворовой — большачонок. Тем не менее огненный змей в большинстве поверий как бы отрицательная ипостась домового, дворового духа: он приносит в дом богатство, но богатство это непрочно, опасно (Курск., Волог.): «Если мужик хочет разбогатеть, он должен добыть яйцо от петуха и носить его шесть недель слева под мышкой, после чего из яйца вылупится змей. Тут на ночь надо лечь в нежилой избе, где нет икон, например в бане. Во сне черт уступает змея на определенный срок, на известных условиях. Огненный змей носит мужику деньги — они больше идут на пьянство… Когда приходит срок, можно еще спастись, перерезав „змию“ жилу под шеей. И мужик, и змий, зная это, борются изо всех сил, но редко человек одолевает змея. Чаще же он погибает, пронзенный насквозь адским пламенем змея» (Волог.).

«Есть такие люди, которые продают душу нечистому. При жизни нечистый должен помогать такому человеку и слушаться его… В одной деревне, близ города Весьегонска, жил суровый мужик. Многие часто видели, как к нему в избу, через трубу, влетал Дьявол в виде огненного змея. Для бесед со змеем мужик уходил в другую избу, где и запирался. Всего было много у этого мужика, а все он был почему-то недоволен. Наконец приходит к нему смерть. Мужик созывает свою семью и строго-настрого наказывает, чтобы в ту избу никто не смел входить к нему, когда он закричит. Мужик заперся в другой избе, а домашние ждут. Вдруг как закричит! Все побежали в другую избу, а там хозяин лежит мертвый: глаза выворочены, язык вырван и брошен. После смерти этот колдун не один раз являлся ночью церковному сторожу, пока не догадались вбить в могилу осиновый кол» (Новг., Череп.).

В современной версии повествования о летающем змее он — уж «как волокно красное», яркий как пламя — «кого он залюбит, то наносит, а у кого не залюбит — все вынесет» (Новг.) <Черепанова, 1996>.

Нередко, по поверьям, само появление огненного змея — дурное предзнаменование: «Подходим к деревне около логу, вдруг видим, летит подле земли огненный сноп в виде змея: голова толстая и ко хвосту все тоньше, и летит прямо в деревню к Ивану Анфимову. На другой день Иван молотил на гумне у Андрея Шипякина и в одночасье скончался. То же самое видели в деревне Кривом: змей летел к Якову Углову, у которого в то же лето скончалась дочь двадцати лет» (Волог.).

Огненный змей в таких повествованиях — покойник, нечистый, губящий души и забирающий к себе людей, предвестник бед.

Огненный змей представлялся, по-видимому, существом вещим: по поверьям Самарского края, остановить змея можно было, сказав: «Тпру!» После этого змей открывал человеку тайны будущего. Отпуская змея, было необходимо разорвать на себе рубашку вниз от ворота (иначе змей не улетал и губил решившегося остановить его человека).

По-видимому, как существо всевидящее и всеведущее, огненный змей упоминается в заговоре на отыскание пропавших вещей (или вора) — наливая в чашку воды, покрывая ее платком, глядя в воду и в поставленное тут же зеркало, произносили: «Смотреть на воде, смотреть на земле, в темных дремучих лесах, в высоких горах, на больших реках. Так на рабах в домах и на рабицах; тогда летает по воздушному шару и по всем местам огненный летучий змей. Он в долгих широких полях, в темных лесах, в глубоких морях — показывает мне на воде сквозь зеркало струевого, чтобы я мог знать и видеть, в полудни, на заре ночи…» (Забайк.).

ЗМЕЯ ДВОРОВАЯ — змея, обитающая во дворе; дух, «хозяин» двора; домовой, представляемый в виде змеи.

«Гадюга это может быть домовой, не домовой, а дворовая… От гадюгу на дворе убей — всю животину перябьешь» (Новг.); «Жена да муж — змея да уж»; «Выкормил змейку на свою шейку» <Даль, 1880>.

Змея — один из традиционных обликов домового, дворового. Это не только «змея — „хозяин“ двора, скота», но, возможно, и предок, старший в доме. По очень давним поверьям, змея — один из обликов умершего или его души.

В сказках и бывальщинах змея может быть превращенным (заколдованным, заклятым) человеком, змеей и человеком попеременно.

Чаще всего дворовым «хозяином» представляется уж. «Покровители дома и семьи имели вид ужей. Их не трогали, почитали, кормили. Гнездо ужа находилось в избе в переднем углу» (Пск.). На Ярославщине с домовым, дворовым ужом сравнивали рачительного хозяина: «Как уж все в дом тащит». Ужа часто представляли увенчанным — с венцом, короной на голове (Влад., Тамб., Сарат.). «Ужи пользуются известностью по своей незлобивости и безвредности, за что и украсил их Господь Бог венчиком, то есть оранжевой полоской на затылке» (Урал).

В некоторых губерниях России считали, что ужа, спасшего Ноев ковчег (он заткнул дыру в ковчеге) Бог наградил короной. «По преданию стариков, уж всегда защищает человека от змей. Если на дворе или в саду пришлось тебе лечь отдыхать, то уж тебя караулит»; «Если разбить ужовые яйца, то уж отомстит тебе» (Сарат.).

Дворовой змеей могла быть и гадюка: «Пришла я, значит, доить корову. Утром рано… Ну, смотрю, серая, клубочком свернувшись, как раз около хребта, и лежит эта серая гадюка [на корове]. Ничего я доить не стала. И не то что побоялась, но как-то я слышала такое, что во дворе змею бить нельзя» (Новг.).

У дворовых змей бывают любимые коровы, которых они «доят», сосут. Крестьяне некоторых областей России считали, что это «к счастью». Полагая, что одну из коров облюбовал уж, ее переставали доить и предоставляли ужу, видя в этом залог благополучия дома, скота (Том.). Порою для дворовых змей специально оставляли молоко, подкармливая их.

Обилие молока, сметаны, высосанных и хранимых «в себе» змеей, как бы символизировало достаток, благополучие дома. К змее, почитаемой дворовой, относились с благоговением и опаской: ее нельзя было убивать, обижать. «Домового олицетворяют в гадах, появляющихся в домах: так, если в избу приползет змея или [прискачет] лягушка, то не решаются их убивать, боясь мщения домовых — в образе змеи или лягушки может быть убит сам домовой. Это известие подтверждали примером: когда в одной избе убили гада, то пол подернулся сметаной, и затем последовала смерть троих членов семьи» (Новг.). А. Потебня приводит южнорусский сюжет, в котором подкармливающая белого ужа девочка умирает после его гибели; аналогично гибель ужа влечет и гибель коровы, которую он сосал <Потебня, 1865>.

В рассказе из Томской губернии уж нанес яйца в сапоги, оставленные мужиком в амбаре. Мужик находит, уносит яйца, и уж напускает яду в молоко. Когда же сапоги с яйцами возвращают на место, уж проливает отравленное молоко. «Есть и такая примета: если змея ползет со двора — быть беде»; «если ползет во двор — быть радости» (Арх.).

Дворовой змеей могла быть не только обычная, но и «придуманная», необычная змея (красная змия — Новг.) <Черепанова, 1996>, необыкновенная змея, более напоминающая змея.