Сокровища чистого разума

Хотя нет, пожалуй, больше отсутствия таможни Холя обрадовала возможность заполучить в полное распоряжение действующую точку перехода – место, откуда цеппель нацеливался и прыгал в соседний мир. На Луегаре, родной планете инженера, все точки использовались с такой интенсивностью, что о сохранении эксперимента в тайне не могло быть и речи, и потому предложение Вениамина Мритского Алоиз расценил как чудо: укромный уголок планеты, гарантирующий отсутствие свидетелей, действующая, но при этом неудачно расположенная и потому почти заброшенная точка перехода – об этом можно было только мечтать.

Что же касается кровавой и вечной менсалийской войны, то она Холя интересовала слабо: Вениамин сказал, что поблизости войны не будет, а он слов на ветер не бросал.

– Сколько уловителей установлено?

– Триста два, – доложил Тогледо, не сверяясь со своим вечным спутником – блокнотом.

Триста два из трёхсот шестидесяти. С одной стороны, работа почти закончена. С другой – последний уловитель на этом аппарате следовало закрепить и откалибровать как раз сегодня. Алоизу не терпелось приступить к эксперименту, и возникающие то и дело задержки приводили инженера в неистовство.

Опытный Тогледо без труда заметил на лице Холя признаки зарождающейся бури и поспешил с объяснением:

– Отставание от графика существенное, но два калибровщика свалились с лихорадкой, а один Винс едва справляется.

– Действительно заболели? – отрывисто осведомился Холь.

– Искупались на Камышовом пляже, – сообщил Тогледо. – Вода там особенно теплая, приятная, но грязновата. Застаивается…

– Знаю! – с прежней отрывистостью бросил инженер, продолжая разглядывать пустые ячейки под уловители. – Всех предупреждали о Камышовом.

В ответ на это замечание Тогледо оставалось лишь руками развести, показывая, что не в силах держать ответ за человеческую глупость.

– Когда поправятся?

– Медикус надеется, что послезавтра утром хотя бы один вернётся в строй.

– Тогда завтра я буду калибровать лично, – решил Холь. – А при расчёте на Луегаре оштрафуешь обоих.

– С удовольствием, синьор инженер. – Тогледо позволил себе улыбку.

– На недельное жалованье.

– С удовольствием.

Алоиз достал платок, приподнял шляпу и вытер вспотевшую лысину.

– Менсалийская весна оказалась жарче бахорского лета. Боюсь представить, что будет дальше.

– Искренне надеюсь, что вы завершите эксперимент до наступления местного лета.

– Согласен. – Холь водрузил шляпу на место и глубоко вздохнул: – Иначе мои шестерёнки расплавятся.

Крупные люди, как правило, с трудом переносят жару, а Алоиз был именно таким: рост два метра, кость широкая, размашистая, мяса на неё наросло соразмерно, так что выглядел инженер великаном. Пусть потным, зато действительно большим. Его чёрные, с густой проседью, волосы давно отступили с макушки, сосредоточившись за ушами и на затылке, а чтобы им не было скучно, Алоиз отрастил на лице роскошные вислые усы, не менее роскошные, пышные, как сельбартанская сирень, бакенбарды, и брови, которые сделали бы честь бровастому прыгунчику с Хамоки, если бы Лингийское Географическое общество сумело подтвердить факт его существования. Голубые глаза Холя когда-то называли умными и весёлыми, сейчас же – только умными. Его большой нос добродушно нависал над густой растительностью, а толстый подбородок упрямо выдавался вперёд, деловито расталкивая усы.

Другими словами, выглядел Алоиз Холь солидно, в строгом соответствии со своим положением промышленника и изобретателя.

– Что у нас ещё плохого?

– Дальше – только хорошее, – поспешил заверить Тогледо. – Монтаж второго аппарата движется чётко по графику.

– Потому что ещё не брались за уловители.

– Там их понадобится вдвое меньше.

– Единственное утешение… – Ещё один взгляд на пустые ячейки, короткое проклятие в адрес бестолковых монтажников, и Холь повернулся к подошедшему радисту: – Новости?

– Десять минут назад на связь вышел доминатор «Повелитель неба», флагман губернатора Мритского, – доложил тот. – Они прибудут в Карузо через полтора часа.

– Они? – Инженер удивлённо приподнял брови – он ждал одного Вениамина.

И тут же последовал ответ:

– Синьор губернатор изволит путешествовать с супругой.

Камнегрядка наступала постепенно, неторопливо, не удивляя внезапностью, а с ленивой медлительностью подготавливая наблюдателя к своему появлению.

Сначала закончился лес. Северо-восток Мритии славился им, густым, влажным, тянущимся на сотни лиг, за которые глаз успевал свыкнуться с ветвистой зеленью, и когда она внезапно сменилась мягкостью длиннющей, выше человеческого роста, травы, Агафрена не сдержала изумленного восклицания:

– Трава?!

– В ней водится больше зверья, чем ты можешь представить, – подтвердил стоящий рядом Вениамин. – Деревья здесь приживаются плохо, но в траве полно жизни.

И почти сразу же молодая женщина разглядела среди трепещущих травяных волн чёрные рога антилоп. С высоты полёта – а цеппель шёл примерно в четверти лиги над поверхностью – каждое отдельное животное было бы не различимо, но стадо двигалось плотным потоком, вот и попало на глаза. И не было сомнений в том, что антилопами животный мир не ограничивается.

– Местные называют эту область Сочностью.

– Местные? – удивилась Агафрена. – Здесь живут люди?

В её представлении большую глушь невозможно было представить.

– Живут, и их довольно много, – подтвердил Мритский.

– Твои? – помолчав, осведомилась женщина.

– Мнят себя свободными, – хмыкнул Вениамин.

Неприятно хмыкнул. Не со злобой, а презрительно, словно обещая «мнящим» крупные неприятности.

Агафрене не нравилось, когда муж начинал вести себя подобным образом, и она поспешила в каюту, отделавшись заурядным объяснением насчёт заболевшей головы. К тому же её действительно слегка укачивало в цеппелях, и потому следующие два часа супруга губернатора провела на диване: горничная читала ей вслух и периодически делала уксусные компрессы. За это время поймавший попутный ветер «Повелитель» преодолел почти сотню лиг, а Сочность сдалась на милость Камнегрядке.

Сначала трава стала ниже, потом желтее, а ещё через десяток лиг островки жухлой растительности превратились в редких гостей на голой и твёрдой, словно вытоптанной миллионами марширующих солдат, неплодородной земле, которую в массовом порядке вздыбливали крупные камни, валуны и даже небольшие скалы, – началась знаменитая и безжизненная Камнегрядка, занимающая весь северо-восток главного менсалийского континента.

– Первые сотню лиг ещё попадаются оазисы, но они быстро заканчиваются, – объяснил Вениамин поднявшейся на капитанский мостик супруге. – На основной части Камнегрядки ничего не растёт и никто не живёт.

Угрюмый пейзаж, на который ложилась тёмная тень цеппеля, подтверждал слова Вениамина и, казалось, был воплощением Мертвенной Безнадёжности.

– Зачем же она нужна? – не удержалась Агафрена. – Камнегрядка безжизненна, как смерть.

Кошмарное пространство пугало мрачной бледностью образа, ощущением заброшенного кладбища и отсутствием души. Казалось, словно сама Пустота взяла эту часть континента в аренду, и женщина против воли вздрогнула.

Ей словно привиделся Знак.

– Так было задумано, – спокойно отозвался Мритский. – Даже в этой проклятой земле есть частичка замысла Создателя и капелька благочестия святого Игвара.

– Не сомневаюсь, – негромко произнесла женщина.

– Куда уж тебе, – так же тихо, чтобы язвительное замечание осталось неслышным капитану «Повелителя», бросил Вениамин.

Агафрена привычно подавила короткий вздох. Подобно высокородным адигенам, губернатор Мритский являлся убеждённым олгеменом, требующим от буйных подданных если не почитания, то хотя бы почтения к древней религии, и именно в его столице, а не в сферопорте, как обычно, располагалась резиденция архиепископа Менсалийского и кафедральный собор планеты.