Снежная смерть

Выстрел. Стон резко обрывается.

Мартина начинает напевать: «Все ближе к тебе, Господь мой, все ближе к тебе… ». Отчаянное желание наехать креслом ей на голову, раздавить ее.

— С плохим материалом хорошего результата не добиться, — замечает вернувшийся в комнату Ян. — Иди, придурок! Этот сукин сын попытался стукнуть Мерканти головой, тоже мне, герой, наш малыш-жандарм! — объясняет он нам.

Куртка Лорье задевает мою щеку, удар, он шатается, почти валится на меня, запах рвоты, потом мятный запах жвачки Яна, град ударов сыплется на Лорье, не издающего ни звука, его голова бьется о колесо моего кресла, сотрясая его, я слышу, как хрустят кости на его лице.

— Этот кретин потерял сознание! — ворчит наконец Ян, и теперь от него несет потом, кислым потом, словно безумие и жестокость обладают особым запахом.

— Где моя малышка Клара? — спрашивает Мартина.

— Тут, рядом, тянет за руку подружку, чтобы та поднялась! — ржет Кристиан.

— Ну, ладно, кончайте уже свои забавы! — приказывает Франсина. — Я считала, что мы здесь делаем нечто такое, что войдет в историю Искусства! Вы думаете, что изнасиловать и убить несчастную идиотку — это нечто значимое? Это субкультура дерьмовой провинции. Приведите лучше других главных персонажей, не стойте на месте! Группами по четыре человека, — добавляет она.

Насытившиеся мужчины послушно выходят. Мне впервые в жизни кажется, что я понимаю ощущения, которые должны были испытывать подопытные в медицинском блоке концлагеря.

Абсолютное бессилие и страх.

О! Боже мой, верни мне мои глаза, мои пальцы, дай мне оружие, только на секунду, на одну секундочку, и больше я никогда ничего не попрошу у тебя, клянусь!

Конечно, никто мне не отвечает. Разве кто-то когда-то отвечал на крики, испускаемые перед разверстой могилой, перед стеной, испещренной пулями, на пороге камеры пыток?

Внезапно мой слух пронзает резкий голос Франсины:

— Вот, я закончила писать наше заявление. Манифест «ПсиГот'ик»! Послушайте, девочки: «Мы, группа „ПсиГот'ик“, объявляем войну нормальности, рациональности, всему обществу, подчиненному уравниванию в соответствии с нормой. Мы отстаиваем свое отличие и свое право использовать людей, как мы считаем нужным, во имя представляемой нами высшей расы, свободной от любых моральных преград. Да здравствует Убийство! Да здравствует Преступление! Да здравствует Свобода! »

— Ты забыла «во имя великой славы Нашего Вечного Отца, благодаря которому мы поднялись над стадом», — шелестит Мартина.

— Я думала, что это можно прочесть перед камерой, а в качестве фона использовать горящего заживо жандарма.

— Аутодафе Правопорядка… Неплохо, — одобряет Летиция, а потом восклицает: — На костер Лорье!

Я чувствую, как меня сотрясают спазмы ненависти.

Шум голосов в коридоре, остальные возвращаются. Я так напряжена в стремлении не упустить ничего из происходящего, что мне кажется, будто мои уши выросли раза в три. Малейший звук имеет значение. Может быть, моя жизнь, наши жизни зависят от ничтожной детали, которую мне удастся уловить. Входят четыре первых «персонажа».

— Вот уж когда не вовремя, тогда не вовремя, — говорит Бернар, — а сорокам нравится все, что блестит.

— Слава Богу, вы целы! — восклицает Иветт, а потом испускает крик ужаса, увидев, я полагаю, в соседней комнате тело Эмили и рядом с ним Клару, издающую нечленораздельные звуки.

Мадам Реймон повторяет за ней:

— Бедная малютка, бедная малютка!

Две сухие пощечины: Иветт икает, мадам Реймон сдавленно всхлипывает и лепечет:

— Но, мадам Франсина…

— Нет больше никакой мадам Франсины, жирная сука! — орет Кристиан. — Мы сейчас тебя поджарим в твоей дерьмовой печке!

— Т-с-с, Кристиан! Никаких грубостей! — увещевает его Франсина. — Наши бедные слуги и так достаточно травмированы.

Жюстина зовет: «Фернан? Фернан?», и Мерканти со смехом передразнивает ее. Слышу, как Жюстина спотыкается, потом пронзительно кричит:

— Кровь, здесь кровь! Тут на полу человек, весь в крови!

— «Ферни! Ферни!» — хнычет Мерканти.

— Ферни! Нет!

— Кончай ныть, или я его прикончу! — рявкает Мерканти. — Ненавижу истерики.

Жюстина остается возле дяди и тихо разговаривает с ним.

— Почему наш брат Леонар не с нами? — вдруг спрашивает Мартина таким голосом, как будто жует облатку.

— Хороший вопрос! Пойду посмотрю! — отвечает Мерканти.

— Нас заставили спуститься в подвал под дулами автоматов. Они отняли у Жан-Клода его аппарат, а мальчиков из лаборатории заперли в пустых бочках, — шепчет мне Иветт. — А Юго умер! Они повесили его на лестнице! — добавляет она с истерическими нотками в голосе.

Вдохновение. Спокойствие. Ручку:

«Тентен?»

— Он на чердаке, они его били, рана опять открылась. Но зачем они все это делают? — продолжает она в отчаянии. — Франсина, Ян, малышка Летиция, все такие милые, и вдруг стали настоящими монстрами! Только что ваш дядя рассказал нам какую-то запутанную историю, вроде бы это артисты, но артисты не убивают людей!

— Разные бывают артисты! — замечает Кристиан, услышавший ее слова, и смеется над собственными словами. — Артисты-садисты! — продолжает он. — Идите сюда, милая Иветт, я вам все объясню.

Он тянет ее к себе, я слышу, как Иветт вскрикивает после каждой фразы, слышу громкий смех Кристиана. Остальные переругиваются вокруг нас.

Слышу, как сердце колотится в горле. Очень быстро. Странное и двойственное ощущение, будто я нахожусь под общим наркозом и одновременно в состоянии обостренного бодрствования.

— Элиз?

Жюстика.

— Что они сделали с Фернаном?

Ты хочешь, чтобы я тебе ответила? Но как?

— Кто эти люди? — продолжает она. — От них пахнет злом! Я узнаю их голоса, но не их души. Я их слышала, они убьют нас, но за что? Это что, демоны, вышедшие из ада?

В каком-то смысле, да.

Блокнот. «ПсиГот'ик».

Вернувшаяся ко мне Иветт читает вслух.

— «ПсиГот'ик»! — восклицает Жюстина, — но я же делала с ними выставки! Очаровательные люди! На вернисаже подавали огурчики в соусе из ревеня!

Наверное, она понимает, что это — не самый верный критерий, чтобы судить о людях, потому что на мгновение умолкает, а потом говорит тихо:

— Фернан мне все рассказал, перед тем как его увели. Они снимали фильм, тайком от нас. Он узнал из вашей записки. Он же обожает разыгрывать комедии, вы знаете.

Ага, но он-то думал, что разыгрывает комедию, а на самом деле разыграли его самого.

— Но это не шутка, нет? — продолжает Жюстина.

Почему же, шутка, в определенном смысле этого слова, жестокая шутка, а мы в роли вышучиваемых.

В моей голове проносится все, что случилось после нашего приезда в Кастен. Я заново слышу каждую фразу, я заново вижу каждый жест, в новом свете, в свете заговора. Все эти нестыковки, все слова, произнесенные без выражения, это ощущение, что никто по-настоящему не грустит. Факты громоздятся друг на друга, как элементы конструктора. Вдруг я цепляюсь за факт, остающийся для меня неясным.

— «Портсигар?» — читает Иветт.

— А! — говорит Жюстина. — Это Фернана. Я не понимала, каким образом он мог попасть к этой Вероник, я боялась, что будут искать связь между ним и жертвой, вот я и сказала, что она его у меня украла.

— А каким образом он к ней попал? — спрашивает Иветт.

«Может быть, Фернан дал Соне, а Соня Вероник?» — царапая это, я понимаю, что долго ломала себе голову над тем, что и гроша ломаного не стоит.

Иветт читает эти слова Жюстине, та соглашается.

— Вполне вероятно, но в тот момент я уже ничего не понимала.

Мы обе не понимали.

Внезапный звук шагов. Двое мужчин. Один гремит каблуками, второй словно все время спотыкается. Леонар

— П-п-ус-ти м-ме-ня!

— Где ты был, Лео? — слащаво спрашивает Мартина.

— Ус-с-т-ал.. , — бормочет Леонар.

— Бедняжка! — бурчит Кристиан. — А мы, думаешь, не устали с этими сучками, которые все время трещат?