Разорванный круг

Сердце у Брянцева застучало сильнее. Он протянул было руку к телефону, но тут же опустил ее. Нет, у Еленки он появится, когда выяснит причину вызова. Он не сумеет скрыть от нее свое беспокойство, а они слишком редко видятся, чтобы омрачать встречи.

Резкий звонок междугородной ударил в уши. Поколебался немного — поднять трубку или нет. Поднял.

Вызывала Москва, референт Самойлова.

— Вы еще не вылетели, товарищ Брянцев? А мы вас ждем. Поторопитесь, пожалуйста.

— По какому вопросу? Какие брать с собой материалы?

— Вопрос не для телефона, — сухо ответил референт. — А что касается материалов — положитесь больше на свою память.

Брянцев бросил трубку, позвонил диспетчеру: «Пожалуйста, машину мне». Набрал номер квартиры.

— Тася, уложи чемоданчик, сейчас уезжаю.

— Ну разве можно так… с бухты-барахты?

— Что делать? — извиняющимся тоном сказал Брянцев. — Сам только что узнал.

Через несколько минут «Волга» со скрипом затормозила у подъезда его дома. Брянцев взбежал по лестнице, перемахивая через две ступеньки, и открыл незапертую дверь. С тоской посмотрел на накрытый стол, откусил соленый огурец и направился в ванную. Все-таки грязновато шинное производство. Как ни старайся, а на лице, на шее всегда легкий налет сажи.

Удивительным сходством наделяет порой людей природа. Супруги Брянцевы были похожи друг на друга, как брат и сестра. Некоторые даже злословили: похожи, как два брата. И в этом была доля истины. Оба высокие, крепко сколоченные, у обоих большие лбы, широко расставленные глаза, упрямые подбородки. И разлет бровей одинаковый — щедрый, смелый. Как сумела природа вылепить два таких схожих лица, мужское и женское, непонятно, но сделала она это довольно искусно и, надо сказать, ни к чему. Все, что шло мужчине, совершенно не шло женщине. И если внешний облик Алексея Алексеевича соответствовал его характеру, то грубоватая внешность Таисии Устиновны обманывала. Человеком она была приветливым, на редкость гостеприимным. Оттого и повелось, что и под Новый год, и в праздники собирались у Брянцевых. Так было, когда Алексей Алексеевич работал мастером, потом начальником цеха, не изменилось и после того, как назначили его директором завода. Тяготы гостеприимства Таисия Устиновна несла безропотно, даже с радостью, и потому приобрела не только славу первоклассной хозяйки, но и любовь всех, с кем сталкивала ее судьба.

Любили ее и за то, что она воспринимала чужую беду как свою и умела свято хранить чужие секреты. За глаза звали Таисию Устиновну не Брянцевой, не Брянчихой, не директоршей, как полагалось по обычаю этого города, а совсем просто — сестрой. Может, потому, что на фронте она была медсестрой, может быть, за внешнее сходство со своим мужем, а может быть, вкладывали в это слово совсем иной смысл: для всех словно сестра родная.

Жили Брянцевы тихо, мирно, считались непогрешимой парой. И если нужно было кому привести в пример образцовых супругов, неизменно вспоминали их.

Надев серый костюм, названный Таисией Устиновной «столичным» за особо элегантный вид, который приобретал в нем муж, Брянцев поднял виноватые глаза.

— Обедать не буду, Тася, — и положил на стол телеграмму.

Раньше он этого не делал, но теперь, когда каждая поездка в Москву предвещала встречу с Еленой, на всякий случай обосновывал свой отъезд каким-либо убедительным доводом.

— Довертишься ты до язвы, — вздохнула Таисия Устиновна, давно уже смирившаяся с привычкой мужа либо не обедать вовсе, либо есть наспех, и спросила с усмешкой: — Ничего не забыл?

Брянцев оценил эту иронию. Чемодан собран ею, все, что нужно, туда уложено. Если что и забыто, то ею, а не им.

— Что ты, я никогда ничего не забываю, — ответил он, подыгрывая ей в тон, и подошел прощаться. — Прошу тебя, умерь на время моего отъезда филантропический пыл. Я оттуда контролировать тебя не могу, сама понимаешь.

Она подошла к окну, проводила взглядом «Волгу» и стала убирать нетронутую посуду. От этого занятия оторвал ее телефонный звонок.

— Будете говорить с Москвой, — обычной скороговоркой выпалила телефонистка, и в трубке послышался мягкий женский голос:

— Можно Алексея Алексеевича?

— Нет его. Он уехал.

— Давно?

— Только что.

— На аэродром?

— Да.

— Простите…

Таисия Устиновна не успела даже спросить, кто звонит, чего всегда требовал от нее муж. Она многих узнавала по голосу, но этот голос был ей незнаком. Однако никакой тревоги она не испытала. 

Глава вторая

Пассажиров рейса Хабаровск — Москва, и транзитных, и начинающих путь, уже усадили в автобус, когда из всех микрофонов аэропорта прозвучало:

— Гражданин Брянцев Алексей Алексеевич приглашается в почтовое отделение. Вызывает Москва.

Брянцев поднялся, но его остановила стюардесса.

— Ждать не будем, товарищ пассажир, — решительно заявила она, — и так задержались с вылетом.

Брянцев остался. Ощущение тревоги возросло. Что за экстренность? Нет ничего хуже, когда не знаешь причины вызова. Вместо одной папки берешь с собой десять.

Портфель у Брянцева объемистый, а сегодня он совсем раздулся, еле-еле застежки сошлись. Чего только ему не насовали! Тут были планы капитального строительства, и разные варианты проекта цеха вулканизации шин, и объяснительная записка к проекту расширения старых цехов, и справок целая куча.

Летел Брянцев в Москву с чувством неопределенности, словно вызывал его Хлебников, хотя тот давно уже не начальник главка, а руководит институтом резины и каучука — НИИРИКом. Вызовет, бывало, не говоря зачем, и гоняет без передышки, заставляя отвечать на самые неожиданные вопросы. Да еще в справки не загляни. Будто голова директора способна вместить весь объем информации счетно-вычислительной машины. Тяжело было работать с Хлебниковым. Он считал себя непогрешимым авторитетом в области шинного производства и понимал единую техническую политику по-своему: неукоснительно проводил в жизнь свои идеи и всячески тормозил другие, которые не разделял, а иногда просто не понимал. Стаж у него был большой, в свое время он успешно руководил несколькими заводами, выправлял положение всюду, куда его ни назначали, и с его мнением считались. «Я за поиск, за производственный риск, но и то и другое должно увязываться со здравым смыслом», — любил повторять он бесспорную истину, забывая при этом, что не он один со здравым смыслом. «Вы меня не учите, — урезонивал он строптивых, — я сюда не из вуза пришел. Три завода на ноги поставил, так что в этих делах кое-что соображаю».

Попробуй повоюй с человеком, у которого самоуверенность помножена на власть. И память у Хлебникова великолепная. Сказал «нет» — через пять лет вернитесь к тому вопросу, хоть под другим соусом, все равно повторит отказ. Так создавалось впечатление, что мнение у него складывается раз и навсегда и остается неизменным даже в тех случаях, если новые факты противоречат ему.

Уже в самолете, когда взревели моторы, Брянцеву вдруг пришла в голову мысль: может, его вызывали к телефону, потому что отпала необходимость в вылете? Для чего было искать его на аэродроме? Он даже рванулся с места, на мгновение забыв, где он, но туго застегнутый предохранительный пояс придержал его.

«Черт с ними, пусть раньше думают. Не нужен — тем лучше. По крайней мере, увижусь с Еленкой». При этой мысли он ощутил привычное волнение. Самое лучшее, что он мог сейчас сделать для сокращения времени, это заснуть. Ничто так не сокращает расстояние, как песня и сон. С ним часто случалось, что, сев в самолет, он засыпал как убитый и просыпался лишь тогда, когда стюардесса перед посадкой раздавала пассажирам конфеты и требовала застегнуть пояса.

Каждая встреча с Еленой наполняла его душу каким-то благоговейным восторгом, который хотелось сохранить подольше. В этом состоянии все люди казались ему прекрасными, каждого встречного хотелось согреть теплым словом, развеселить шуткой. Не раз возвращался он домой то с одним, то с другим совершенно незнакомым человеком, попутчиком по самолету, которого не удалось устроить в гостинице. Впрочем, возможно, присутствие постороннего помогало спуститься с облаков на землю, не особенно ушибившись, как помогает приземлиться парашютисту шелковый купол парашюта.