В теснинах гор

— Хорошо, отец, — покраснел Магдилав, — а кони у Исилава хорошие.

— У этого «полураията» и сыновья неплохие, и дочка ничего, дал же Аллах одному все, а другим ничего.

— Говорят, он убил моего дядю, твоего брата?

— Да, это он убил моего брата Зубаира.

— И ты простил ему?

— Да, я простил ему, — голос у отца дрожал. — А что было делать, когда пришел подлый человек просить прощения?

— Говорят, во воем виноват был хан, будто он любил Майсарат, дядину жену. Поэтому и взял служанкой к себе после смерти дяди.

— Язык, сынок, не для болтовни дан мужчине Аллахом, — отрееал как кинжалом отец разговор. — Еще многое услышишь ты, раз у тебя такие длинные ослиные уши.

Больше Магдилав не сказал отцу ни слова и в сторону прекрасной дочери Исилава глаз не поднимал. Он ждал своего часа.

И час его наступил. Перед скачками и боем собак сразу же начались состязания борцов. В круг вышел магуш — глашатай, пригласил от имени аварского хана гостей насладиться борьбой. Слуги расстелили ковер.

Первым вышел кслебсктш Джахбар. На вид он был худощав, но высок и строен. Его соперник — плотный Хочбар из Андыха. Боролись они недолго. Сопели, пыхтели, пот градом катился по смуглым телам. Джахбар наступал, а Хочбар старался увернуться, но вот Джахбар поймал его за шею, да гак прижал, что тот чуть не задохнулся и, обессиленный, упал на ковер. Все захлопали Джахбару. Женщины бросали в него шали, легкие разноцветные гормендо с головы, а хан подарил ему золотую монету.

Так на ковре побывали еще три пары борцов, а Магдилав сидел ни жив ни мертв — вот–вот придется и ему выйти, пошли Аллах сабру — спокойствие, чтобы не растеряться на ковре перед таким грозным противником. Он жалел борцов, которые уходили с ковра побежденными, и сам внутренне холодел, представлял себя опрокинутым на лопатки. Честно говоря, он не был убежден, хотя Шагидав и старался внушить ему это в превосходстве своей молодой силы над Мустафой. Вид у Мустафы был внушительный, слава его гремела в горах, и Магдилаву, не искушенному в борьбе, трудно было поверить в себя.

Но вот наконец магуш произнес имя всемогущего Мустафы — гордости Аварии, перечислил победы, одержанные львом Дагестана. У Магдилава дрожали ноги от волнения, на лбу выступил пот.

— Ничего, сынок, не бойся, это все было и прошло, — шептал ему в самое ухо Шагидав. — Нет непобедимых борцов. Не так страшен черт, как его малюют. Только ты уложишь, дай Аллах, Мустафу и прославишься на всю Аварию.

Слова старого борца немного успокоили Магдилава. А Мустафа тем временем не спеша снимал рубашку; его мускулистое, отливающее бронзой тело, казалось, вылеплено опытным мастером. Он стоял посреди ковра и горделиво озирался, когда магуШ объявил:

— Кто хочет похвалиться своей силой, выходите, не стесняйтесь, лев Дагестана очень добрый, он не сломает вам ребра… ха–ха–ха.

Как было условлено с Арсаханом, Магдилав должен был выйти не сразу. Все с восхищением смотрели на борца. И вдруг сквозь ряды гостей вышел вперед худой парень и молча начал снимать рубаху.

— Ну и смельчак! — шептали люди.

— Да это же чабан Курах, он пьян, — кричали другие. — Мустафа его сомнет одной рукой.

Но Курах оказался не из робкого десятка. Он первым бросился на Мустафу, а тот, как взбесившийся бугай, нагнул голову и, казалось, прирос к земле. Для начала он оттолкнул смельчака, а потом цепкой рукой притянул к себе, крепко ухватился за пояс, поднял над головой и бросил на ковер. Еле–еле поднялся побежденный с ковра и, хромая, опозоренный, ушел. А Мустафа снова застыл в своей живописной позе, будто говоря: «Неужели не найдется больше смельчаков попробовать свою силу?» Но смельчаков пока не находилось.

Тут Арсахан дал знак Шагидаву — пора, мол. Тот подтолкнул Магдилава: «Иди, сынок, пусть Аллах поможет тебе, только не бойся, ковер не любит трусов».

Магдилав вышел на ковер, начал стягивать рубаху, как во сне слышал чьи‑то слова:

— Вот еще бычок нашелся!

— Тоже спьяну небось!

— Нет, братцы, у этого длинного вон какие мускулы, смотри, как оа красив, сын шайтана!

Магдилав стоял напротив Мустафы, высокий, худой. Старый борец сразу определил его возможности и понял, что вышел этот парень не спьяну и не в шутку. И когда для пробы начали они, как бараны, наклонив головы, держась руками друг за друта, топтаться на месте, почувствовал Мустафа, что руки соперника тяжелы, как железные. Магдилав крутился вокруг Мустафы, стараясь увильнуть от его цепких рук, а внутренняя дрожь все не покидала его. В ушах звучали то слова Шагидава; «Ты должен, должен победить его, он уже потерял былую силу. Ты молодой, помни это!», то предостережение отца: «Если ты проиграешь сегодня, никогда больше не выйдешь на ковер!» Бедный отец, как он хочет, чтобы сын победил, вышел в люди. Ведь из‑за него только Арсахан милостив к мельнику, а ведь если победа достанется Мустафе, выбросит он Магдилава, как ненужный хлам. Тогда опять сгибать ему спину на мельнице под чужими мешками. А мать? В слезах проводила сына, с полным кувшином вышла она за порог и полила дорогу от дома — чтобы удача сопутствовала ему. И Шагидав тоже надеется на него. Старый борец, когда то первый силач аула, — это о нем говорили гондохцы: «Он может так сжимать скалы, что масло потечет из них!» Как он воспрянул духом и помолодел!

— Ты возьмешь обратно славу гондохцев, отнятую у меня Мустафой! Только помни его приемы и то, чему учил я тебя.

Эти мысли роились в голове молодого борца, а умный, видавший виды Мустафа, почуяв силу противника, хитрил, делал вид, что отступает. В один миг бросился он на зазевавшегося соперника. И вот уже он держит его обеими руками за пояс.

— Теперь пропал парень! — услышал Магдилав чей‑то изумленный возглас. Все, затаив дыханье, следили за борьбой, ждали, когда Мустафа применит свой коронный прием — оторвет от земли соперника и бросит наземь. Не было еще такого случая, чтобы кто‑то выходил победителем из его железных объятий.

— Ох, проклятый! — шептал Шагидав. На лице его появились капельки пота, он скрипел зубами, будто это его, как тогда на базаре, сжимает своими каменными руками Мустафа.

А Магдилаву казалось, что набросили на него железный аркан, вот–вот хрустнут кости в груди, все труднее дышать, и глаза застилает красная пелена. «Оставь меня, я задыхаюсь», — хотел он крикнуть. Совсем близко увидел он лицо Мустафы. Глаза его уже не казались веселыми и добрыми, они сузились и потемнели, на лбу залегли глубокие складки, на гладкой, как тыква голове, блестел пот. Ему оставалось только оторвать от земли обессиленного соперника и положить на лопатки. «Ничего, молодчик, — думал он, завидуя молодости Магдилава, — хоть ты и молод и силен, но на этот раз уляжешься подо мною. А дальше Аллах знает, будет ли у тебя охота пробовать силы Мустафы!»

— Смотрите, смотрите, Мустафа отрывает его от земли! — воскликнул кто‑то.

— Крепись, сынок! — закричал Шагидав. Не выдержал старый борец. Больно ему видеть, как в тисках соперника никнет молодое, могучее тело его питомца.

И Магдилав услышал этот голос. Всю свою молодую нерастраченную силу собрал он и, казалось, окаменел. Как ни старался Мустафа, не мог он оторвать от земли соперника. И вдруг железное кольцо разорвалось. Один миг — и уже Магдилав длинной рукой держит толстую шею противника. Еще миг — и ловким маневром он скручивает ногой правую йогу Мустафы, а потом, сгибая влево, особым приемом бросает его на ковер. Лопатки дагестанского льва коснулись пола.

Все оцепенели, а опомнившись, закричали, приветствуя победителя. Женщины бросали к ногам Магдилава тонкие шали. В стороне стоял старый Шагидав и мельник. Магдилав увидел их и облегченно вздохнул. Будто во сне он слышал, как из уст в уста передавалось его имя, видел, как Нуцал–хан подозвал казначея своего, с золотой монетой, как Арсахан, улыбаясь, говорил ему что‑то. Но дороже всего молодому горцу была нежная улыбка прекрасной дочери Исилава. Это она первая выбежала из пестрой толпы девушек и набросила на его широкие могучие плечи красную шаль.