В теснинах гор

Абдулатип все боролся. Одну за другой отрубал головы аздахе. Вот и последняя огнедышащая голова полетела в пропасть. Абдулатип вытер шашку облаками, и она заблестела. Тут Абдулатип услышал топот копыт: к нему скакали Атаев и Сааду. Наверно, спешили на помощь. Увидев поверженного аздаху, стали поздравлять Абдулатипа. Но кто это еще с ними? Знакомый и незнакомый. Да ведь это же Асадулла. «Ты мой кровный враг?» — спрашивает его Абдулатип. «Нет, мальчик, теперь мы братья. Революция уничтожила вражду», — улыбнулся Асадулла. Он взял Абдулатипа за руку… и в этот момент от лая Горача Абдулатип проснулся. Поднял голову. Во дворе стоит Тулпар, жует сено и бьет копытом о землю. Абдулатип сунул руку под подушку, там лежала гимнастерка, Абдулатип нащупал звездочку на ней, огляделся. А где же шашка, которую подарил Нурулла? Да, она была только во сне.

В доме было тихо. Отец и Издаг еще спали. Абдулатип потянулся, встряхнул головой, на небе блестела утренняя звезда, которую в горах зовут Заграт, по имени девушки. Легенду о ней рассказывала когда‑то Абдулатипу бабушка. Жила однажды красивая девушка по имени Заграт. Отец хотел выдать ее замуж за ханского сына, а она всем сердцем любила бедного охотника. Узнала Заграт о намерении отца, стала умолять его не отдавать за нелюбимого. Но отец был неумолим. Решила тогда Заграт тайно бежать из дому в горы к любимому. Случайно узнав об этом, отец рассвирепел. Велел он дочери надеть одно лишь легкое платье и следовать за ним в горы. А на дворе стояла холодная зимняя ночь. Отец надеялся, что, испугавшись холода, дочь даст согласие выйти за выбранного им жениха. Достигли они скалы, где свистел ледяной буран, и велел отец встать дочери у этой скалы. «Будешь стоять здесь, пока не выбросишь из сердца любовь к бедняку», — сурово сказал он. «Лучше я умру, чем буду жить с нелюбимым. И ханский дворец мне не нужен», — сказала Затрат. Поднялся вдруг снежный буран. «Прощай, отец, я девушкам Аварии завещаю свою любовь», — крикнула Затрат, и тут исчезла она в снежном вихре, словно крылья вдруг унесли ее в небо. С тех пор, говорят, превратилась она в звезду, и люди назвали ту звезду именем прекрасной девушки. Появляется она на небе перед утренней зарей, когда бедный охотник выходит из дома. Увидев ее, охотник надеется на удачу, Затрат сопутствует ей. Неярко горит утренняя звезда, грустно глядя на землю. Влюбленные, говорят, просят Затрат помочь им в счастье.

Горит в небе звезда Затрат едва мерцающим огнем, словно плачет по бедному охотнику, который лежит давно где‑то в сырой земле со своей несбывшейся любовью.

А на востоке за Седло–горой уже вставала утренняя заря. Вскоре и солнце появится оттуда. Абдулатип потер слипшиеся было опять глаза. Отчего так беспокойно лает Горач, словно чует что‑то неладное. Что значит этот лай? Абдулатипу стало тревожно, он приподнялся, выглянул на улицу. На краю аула он заметил чьи‑то крадущиеся фигуры. С сеновала было плохо видно. «Волки или бандиты? — подумал Абдулатип. — Если пойдут в сторону нашего дома, разбужу отца». Горач, увидев поднявшегося Абдулатипа, еще беспокойнее заметался по двору, громко лая. «А может, это белые или красные вошли в аул? — с интересом подумал Абдулатип. — Любопытно, куда они пойдут?» Теперь мальчик хорошо видел: их было трое, крадучись, они двигались к дому Дарбиша. Абдулатип хорошо видел их папахи. Вот один, пригнувшись, перебежал от одного дома к другому и махнул рукой двум остальным. Те последовали за ним. Так, крадучись, они достигли дома Дарбиша. Во дворе у богача послышался приглушенный лай собак и вслед за этим звонки у ворот. Неизвестные вскоре скрылись за дарбпшевскими воротами. «Кто же это? — думал Абдулатип, возвращаясь к постели. — Если просто люди, то зачем они шли тайно, боясь, что их заметят, и в такое время, когда вое в ауле еще спят».

Вскоре дверь в комнате открылась, и на пороге показался отец.

— Хороший день. Хорошо будет начать пахать, — сказал он Издаг, которая еще находилась в комнате.

— Отец! А отец! — позвал Абдулатип тихо, чтобы не услышала Из–даг.

— Пора вставать, сынок, — сказал отец.

— Какие‑то трое сейчас пошли в дом к Дарбишу. Крались так, чтобы никто их не заметил.

— Воры, наверно. Украли у кого‑нибудь скот и несут этому подлецу. А ему Есе равно: свое или крадепое, лишь бы купить по дешевке.

— Воры… — у Абдулатипа пропал интерес к ранним пришельцам. Он‑то думал… вооруженные мюриды.

Заря, брызнув через Седло–гору, осветила вершину Акаро–горы. Отчетливо стали видны позеленевшие склоны, гор. Во дворах горланили петухи, слышен был скрип открывающихся окон и дверей. Люди пробуждались ото сна, выходили на веранду, перебрасывались словом с соседями. Вот из комнаты на веранду вышла с недовольным видом Издаг, крикнула Абдулатиду, чтобы убирал постель, и, прихватив охапку сена, пошла доить корову. Совершив утреннюю молитву, вышел и отец, на ходу завязывая пояс.

— Кто рано встает, тому счастье улыбается. Готовься, сынок, — на ходу бросил он Абдулатипу, направляясь в сарай посмотреть, все ли готово к севу. Чарахма любил во всем порядок. Весь инвентарь, до мелочей аккуратно сложенный, лежал в сарае, каждой лопате было предназначено свое место. Но когда кто‑нибудь приходил с просьбой дать топор или вилы, Издаг обычно отвечала: «Не знаю где это, Чарахма засунул куда‑то». Как‑то Абдулатип потихоньку от нее дал на время вилы дяде Гамзату. Обнаружив это, Издаг ничего не сказала Абдулатипу, а рассказала об этом Чарахме. Отец выпорол тогда Абдулатипа. «Не для того я деньги тратил, чтоб ты каждому оборванцу инвентарь давал», — зло сказал он.

И вот теперь Чарахма доставал из сарая все, что нужно было для сева. Абдулатип, засучив рукава, чистил коня. Сначала прошелся по крупу грубой большой щеткой, которую отец специально для этого привез из города, потом гладил бока коня рукой, пока они не заблестели. Что и говорить, ни у кого в ауле не было такого красавца. Абдулатип вскочил в седло, направляя лошадь на водопой. Со вчерашнего дня он с нетерпением ждал этого момента: проскакать на Тулпаре по всем улицам аула. Правда, он довольно часто водил лошадей на водопой, но то были чужие кони, либо приезжих в гости к отцу, либо соседей. Мальчик с ранних лет хорошо деряшлея в седле, но о своем коне еще совсем недавно он и не мечтал. Отец частенько поговаривал, что купит коня, да только долго не мог собрать денег. И вот, наконец, у них есть конь. Да еще какой!

Когда Абдулатип ловко вскочил в седло, Тулпар сначала было взвился на дыбы, бил копытами, словно предупреждал: «Смотри, не всякий может ездить на мне». Но, почувствовав на себе опытного ездока, конь успокоился и, гордо поведя головой, сорвался с места и поскакал по узкой улице. Тесные улочки не давали возможности коню перейти в галоп, он сбавил шаг и шел так плавно, ровно, словно танцуя. Абдулатип не повел его по короткому пути к водопою, а свернул на широкую улицу, где за железной оградой, выкрашенной ярко–зеленой краской, стоял большой дом из тесаного камня с огромной застекленной верандой, дом Дарбиша. У дверей веранды на подпорках висел олений череп — для отвода завистливых глаз. Абдулатип специально поехал здесь: пусть хвастливый Назар хоть раз позавидует ему, но лейивый сын Дарбиша в это время еще нежился в постели. Зато па веранде с трубкой в зубах стоял сам Дарбиш, он посыпал солью шкуру, только что снятую с ягненка. Услышав стук копыт, он повернулся, а увидев Тулпара, так и застыл, трубка чуть не выпала изо рта. Положив руки на пояс, он вышел на крыльцо, с завистью глядя на красавца коня.

— Эй, сын Чарахмы, вернись‑ка обратно. Хочу еще раз взглянуть на коня.

Абдулатип повернул коня и, ударив потихоньку ногами о бока, ускорил шаг. И Тулпар, словно поняв намерение хозяина, поскакал быстрее, словно на показ. Солнечные блики играли на его лоснящихся боках.

— Машаалах, — вырвалось у Дарбиша, он провел рукой по пышным усам. — Какого интересного кунака привез на своей спине этот красавец?