Мерфи (другой перевод)

Теперь, когда выполнен этот тяжкий долг, никаких сводок в дальнейшем представляться не будет.

7

Победа Селии над Мерфи, последовавшая за ее признанием деду, была одержана в середине сентября, в четверг, 12-го числа, если быть педантически точным, в самый канун осеннего поста, когда Солнце все еще находилось в созвездии Девы. Уайли спас Нири, утешил и наставил его неделю спустя, когда Солнце со вздохом облегчения переместилось в созвездие Весов. Встреча Мерфи и Тиклпенни, развязавшая столько узлов, произошла в пятницу, 11 октября (хотя Мерфи об этом не знал), когда снова было полнолуние, но Луна находилась не столь близко к Земле, как во время последнего противостояния.

Давайте теперь отведем Время, этого старого греховодника, хоть и облысевшего на затылке, взяв его за те жалкие, редкие и короткие волосенки, что у него остались, назад, на 7 октября, понедельник, первый день его возвращения к обворожительной мисс Гринвич.

Добропорядочные люди укладывались спать.

Мистер Уиллоуби Келли лежал, откинувшись на подушки. Алое полотнище воздушного змея было потрепано и выгорело от времени. Он чинил его с помощью иголки с ниткой, больше он ничего сделать не мог, теперь большой алый шестиугольник лежал на подоконнике, снятый со своего деревянного остова в форме звезды. Сам мистер Келли не выглядел и на день старше девяноста, потоки света от лампы, стоявшей рядом с постелью, падали на купола его лысого шишковатого черепа, рассекая тенями изрытое морщинами лицо. Ему было трудно думать, казалось, его тело раскинулось на огромное пространство, если бы он пристально не следил за ним, отдельные части тела разбрелись и заблудились бы, он чувствовал, что им не терпится двинуться в путь. Он был насторожен и возбужден, его настороженность была возбуждена, мысленно он бросался то к одной части своего тела, то к другой, пытаясь схватить. Ему было трудно думать, он был не в силах что-то прибавить к печальному каламбуру Celia, s’il у a, Celia, s’il у а[52] (так как он превосходно изъяснялся по-французски), без конца надсадно стучавшему у него в голове. Построение каламбура с ее именем чуточку утешало его, самую чуточку. Что такого он ей сделал, что она больше не навещает его? Теперь, сказал мистер Келли, у меня нет никого, даже Селии. Человеческое веко не слезонепробиваемо, драгоценная влага собралась в рытвинах между скулами и носом, никакого иного лакриматория не требовалось.

У Нири тоже никого не было, даже Купера. Он сидел на Глассхаус-стрит, зарывшись в чащобу своих невзгод, как сова в заросли плюща, заливая зеленым чаем брюхо, набитое плавниками акул, супом с ласточкиными гнездами, соевой котлетой, лапшой и сиропом ли-ши. Он был печален сварливой печалью холерика. Зажав в пальцах китайские палочки, как кости, он взбивал низкий battuta[53] своего гнева.

Дело для него заключалось не только в том, как найти Мерфи, но в том, как его найти, оставшись самому ненайденным Ариадной, урожденной Кокс. Это все равно что искать иголку в стоге сена, полном гадюк. Город наводнен ее наводчиками, ее многочисленными ипостасями, а он — один. В пылу ярости он вышвырнул Купера, которого теперь, когда ему во что бы то ни стало захотелось его вернуть, не мог отыскать. Он написал Уайли, моля приехать и поддержать его своей находчивостью, своей практической сметкой, своей savoir faire[54], своим savoir ne pas faire[55], всеми теми лисьими свойствами, которыми не обладал Нири. На что Уайли, говоря совершенно начистоту, ответил, что мисс Кунихан требует работы на полную катушку, а расчистка пути для Нири оказалась более твердым орешком, чем он ожидал. Это письмо вызвало у Нири новые опасения. Его подвел Купер, испытанный и заслуживающий доверия слуга, насколько же более велика тогда вероятность, что это сделает Уайли, которого он едва знал. Совершенно неожиданно Мерфи, цель его погони, среди всех его знакомых, среди всех мужчин, которых он когда-либо знал, предстал единственным человеком, заслуживающим доверия мужчины, пусть он даже прескверно, как могло показаться, обращался с женщинами. Тем самым его потребность в Мерфи изменилась. Она не могла бы стать настоятельнее, чем уже была, она должна была потерять в смысле соперника то, что приобрела в смысле друга. Коновализация — закрытая система.

Он продолжал сидеть, покачивая головой, словно, пожалуй что, пустой бутылкой, с горьким ропотом обращаясь к китайским палочкам, и еще настоятельнее, чем в жене или даже в любовнице, будь она хоть самой Янь Куэйфей, нуждался в разуме, рядом с которым он мог бы преклонить свой. Восточный колорит обстановки, несомненно, был причастен к этой аберрации. Сироп ли-ши, которого он принял уже три порции, продолжал источать свое изысканное безымянное благоухание, сумерки, сотканные из музыки лютни, по ту сторону всех его невзгод.

Во избежание повода для судебного дела по обвинению в клевете мисс Кунихан сидела на коленях у Уайли не в отеле «Уинн», и они обменивались устричными поцелуями. Уайли целовался не часто, но, когда целовался, это было дело серьезное. Он был не из тех мрачных типов, что настойчиво требуют отвязать колокол страсти. Поцелуй от Уайли был подобен двойной целой ноте, в эквивалентном количестве тридцать вторых, соединенной лигатурой над тактовой чертой в долгую медленную любовную фразу. Мисс Кунихан никогда ни от чего не получала такого удовольствия, как от этой замедленной диффузии плевков любви.

Данный пассаж старательно составлен с преднамеренным расчетом развратить культурного читателя.

Для ирландской девушки мисс Кунихан была исключительно человекообразна. Уайли не был уверен, что ему вообще-то нравился ее рот, чересчур велик. Поверхность для поцелуев была больше розового бутона, но менее яркого тона. В остальном все было нормально. Описывать ее нет никакой надобности, она была похожа на любую другую ирландскую девушку, за исключением того, что, как уже отмечалось, отличалась более выраженной человекообразностью. Насколько это представляет собой преимущество, пусть каждый решает сам.

Входит Купер. Уайли оторвался от нее, как моллюск от своей скалы. Мисс Кунихан наглухо сомкнула рот. Уайли не оборвал бы своей любовной игры из-за Купера, в той же мере, в какой не сделал бы этого из-за животного, но опасался, нет ли поблизости также и Нири.

— Мне в отставку, — сказал Купер.

Уайли в мгновение ока оценил ситуацию. Он с ободряющим видом обернулся к мисс Кунихан, которая все еще не могла перевести дыхания, и сказал:

— Не волнуйтесь, моя дорогая. Это Купер, человек Нири. Он никогда не стучится, а также не садится, а также не снимает шляпы. Несомненно, у него есть новости относительно Мерфи.

— О, если у вас есть, — воскликнула мисс Кунихан, — если у вас есть новости о моем возлюбленном, говорите, говорите, заклинаю вас.

Она была всеядной читательницей.

Что правда, то правда, Купер никогда не садился, его acathisia[56] сидела глубоко и была уже застарелой. Ему было все равно, стоять или лежать, но сидеть он не мог. От Юстона до Холихеда он стоял, от Холихеда до Данлири — лежал. Теперь он опять стоял, как штык, посреди комнаты — на голове котелок, алый шарф завязан тугим узлом, стеклянный глаз налит кровью, — проводя средними пальцами рук вверх и вниз по швам своих мешковатых молескиновых брюк как раз над коленом, повторяя снова и снова:

— Мне в отставку, мне в отставку.

— Скажи лучше, — сказал Уайли, в отличие от Мерфи предпочитавший самую плоскую шутку никакой, при том условии, что шутить будет он, — тебе вставка.

Он налил большую рюмку виски и протянул ему со словами:

52

Селия, если она существует (фр.).

53

Накал (ит.).

54

Изворотливость, ловкость (фр.).

55

Умение не делать чего-то, неделание чего-то (фр.).

56

Неспособность, невозможность сесть (латинизированная форма, образованная, скорее всего, Беккетом, от греческого корня).