Страница 14 из 45
— Я прошу китайского, а вы приносите мне индийского.
Хотя и разочарованная тем, что не произошло ничего более интересного, Вера не стала артачиться относительно исправления своей ошибки. Она была услужлива, эта девчонка из гнущей спину армии подневольного труда, неспособная предать девиз своих рабовладельцев, гласящий, что, поскольку клиент, иначе говоря, простофиля, платит за свое пойло в десять раз больше, чем стоит его производство, и в пять раз больше затрат на то, чтобы его залить ему в глотку, благоразумно прислушиваться к его жалобам в пределах, не превышающих, однако, пятидесяти процентов от его эксплуатации.
С новой чашкой чая Мерфи применил совершенно новую методу. Он отпил не более трети и стал затем дожидаться, когда Вера будет проходить мимо.
— Я дико извиняюсь, — сказал он, — Вера, за то, что причиняю вам столько беспокойств, но нельзя ли, как по-вашему, подлить сюда горяченького?
Так как Вера, по всем признакам, готова была взвиться, Мерфи обворожительно произнес свой «сезам»:
— Я знаю, что бесконечно замучил вас, но они слишком щедро отпустили коровий сок.
Ключевыми словами тут были «щедро» и «коровий сок». Ни одна официантка не могла бы устоять против заключенных в них обертонов соединения благодарности с молочными железами. А Вера была в сущности официанткой.
На этом кончается рассказ о том, как Мерфи ежедневно обставлял крупный бизнес за ленчем в достойных размерах, платя за одну чашку чая, а выпивая приблизительно 1,83 чашки.
Попробуй это как-нибудь, великодушный любитель снимать пенки.
Он чувствовал себя теперь настолько лучше, что у него зародился смелый замысел сохранить печенье на потом, под конец дня. Он допьет чай, затем захватит столько бесплатного молока и сахара, сколько сумеет прибрать к рукам, затем осторожно доберется до Кокпита и там съест печенье. Может, кто-нибудь на Оксфорд-стрит предложит ему ответственнейший пост. Он предался размышлениям, составляя точный план того, как с места своего нахождения он доберется до Тоттенхем-Корт-роуд, какой язвительной насмешкой ответит он магнату и в каком порядке, когда придет время, будет есть печенье. Он продвинулся не далее Британского музея и собирался с силами в зале древностей перед Гробницей с гарпией, когда нечто твердое, врезавшись ему в нос, заставило его открыть глаза. Оно оказалось визитной карточкой, которая тотчас же была отведена прочь, чтобы он смог прочесть:
Остин Тиклпенни
Поэт под парами
Из графства Дублин
Этот субъект не заслуживает никакого специального описания. Простая пешка в игре между Мерфи и его звездами, он делает положенный ему маленький ход, сражается, потом его сметают с доски. Вероятно, можно будет в дальнейшем найти применение Остину Тиклпенни в качестве шашки в детском варианте «уголков» или пешки в детских забавах рецензентов книг, но его шахматный период закончен. Между человеком и его звездами не бывает переигровок.
— Мне не удавалось привлечь твое внимание, — сказал Тиклпенни, — посредством того, что божественный сын Аристона[31] именует звуковым потоком, исходящим из души через губы, так что я, как видишь, позволил себе вольность.
Мерфи осушил чашку и приподнялся, собираясь встать, но Тиклпенни зажал под столом его ноги в клещи и сказал:
— Не бойся, я больше не пою.
Мерфи так сильно презирал насилие, что при первых признаках его применения ему не составляло труда совершенно обмякнуть. Так он теперь и сделал.
— Да, — сказал Тиклпеннни, — nulla linea sine die[32]. Разве сидел бы я здесь, если бы не завязал и не перешел на воду? Не сидел бы.
Он до того разошелся в своих выкрутасах под столом, что в памяти Мерфи что-то шевельнулось.
— Не имел ли я как-то в Дублине бесчестья?.. — сказал он: — Не могло это быть в Гейте?
— «Ромьетта, — сказал Тиклпенни, — и Джулио». «Возьми его и раздроби на маленькие звезды…» Неч-ч-с-к-зать, размечталась!
Мерфи смутно припоминалась соответствующая аптека.
— Я был пьян на понюшку, — сказал Тиклпенни. — Ты был мертвецки пьян.
Как ни прискорбно, правда, однако ж, состояла в том, что Мерфи никогда и капли в рот не брал. Рано или поздно это должно было выйти наружу.
— Если не хочешь, чтобы я позвал полицейскую — женщину, — сказал Мерфи, — прекрати свои неуклюжие совращения коленовращением.
Ключевое слово здесь «женщина».
— Печень моя усохла, — сказал Тиклпенни, — пришлось повесить лиру на гвоздь.
— И фундаментально пуститься во все тяжкие, — сказал Мерфи.
— Господа Мельпомена, Каллиопа, Эрато и Талия, — сказал Тиклпенни, — в таком вот порядке, тщетно стараются добиться моего расположения с тех пор, как я начал новую жизнь.
— Тогда ты понимаешь, что я чувствую, — сказал Мерфи.
— Тот самый Тиклпенни, — сказал Тиклпенни, — который на протяжении стольких лет, сколько он и не упомнит, выдавал, как часы, изо дня в день, энное число пентаметро/пинт, опустился сейчас до того, что работает медбратом в лечебнице для спятивших с ума высшего разряда. Все тот же Тиклпенни, но, Боже милостивый, quantum mutatus[33].
— Ab illa[34], — сказал Мерфи.
— На тех, которые не желают есть, я сажусь, — сказал Тиклпенни, — разнимаю челюсти, вставляю расширитель, отвожу шпателем язык, покуда он не заглотит до капли всю лошадиную дозу зелья. Я обхожу камеры со своей лопатой и ведром, я…
Тиклпенни запнулся, действительно выпил залпом изрядную порцию своего лимонада и совершенно прекратил домогательства под столом. Мерфи не смог воспользоваться этим и удалиться, ошеломленный внезапным совпадением двух до того совершенно отдельных мотивов в пояснениях Сука, мотива душевнобольных во втором абзаце и мотива смотрителя — в седьмом.
— Я не могу этого вынести, — простонал Тиклпенни, — это сводит меня с ума.
В случае с Тиклпенни трудно было сказать, в чем тут беда — в его ли душе, дыхании или губах, но качество его речи определенно было самое плачевное. Признание Селии мистеру Келли и признание Нири — Уайли пришлось по большей части передавать косвенным образом. С тем большим основанием сейчас — признание Тиклпенни Мерфи. Много времени это не займет.
После долгих колебаний Тиклпенни пошел на консультацию к дублинскому врачу, некоему доктору Фисту, более философского, нежели медицинского сложения, из немцев по отцовской линии. Доктор Фист сказал:
— Просай попить или стать капут.
Тиклпенни сказал, что бросит пить. Доктор Фист сильно расхохотался и сказал:
— Я писай вам дерьмокидательное письмо для Килликрррэнки.
Доктор Энгус Килликрэнки был членом Королевской медицинской службы, связанным с заведением, известным под названием «Психиатрический приют милосердия св. Магдалины», на окраине Лондона. В рекомендательном письме высказывалось предложение о том, чтобы означенный Тиклпенни, выдающийся нищенствующий пьянствующий ирландский бард, прошел легкий курс строгого отлучения от запоя, исполняя взамен различную полезную работу.
Тиклпенни с такой быстротой отозвался на это предложение, что в ППММ пополз жуткий слух относительно неверного диагноза, покуда доктор Фист не написал из Дублина, объяснив, что в данном интересном случае проявление действия целительного фактора следует усматривать не в воздержании от запоя или в поддержании чистоты, а в освобождении от сочинительства стихов, которое вызывалось ими у пациента, чье расстройство проистекало не столько из пинт, сколько из пентаметров.
Такое истолкование дела не покажется странным тому, кто знаком с тем видом пентаметров, сочинение которых Тиклпенни считал своим долгом перед Эрин[35], заливаясь вольною канарейкой в пятой стопе (жестокая жертва, так как на конечной рифме Тиклпенни икал), пентаметров, отмеченных твердостью и стремительностью как в цезуре, так и в его собственном божественном дыхе, и во всех прочих отношениях распираемых таким множеством мелких красот по части гэльской торфо-просодии, какое только можно высосать из кружки портера «Бимиш». Ничего удивительного, что он чувствовал себя новым человеком, осуществляя общую уборку и вынося горшки душевнобольных высшего разряда.
31
Платон.
32
Здесь: ни строки вовеки (лат.). — Переиначенное латинское выражение «ни дня без строчки».
33
Насколько переменившийся (лат.). — Цитата из «Энеиды» Вергилия.
34
Как не похож на ту (лат.). — Продолжая цитату, Беккет изменяет форму местоимения на женский род — у Вергилия «illo» (того).
35
Поэтическое название Ирландии.