Страница 59 из 65
– Что ж, выпьем.
Но выпить им не удалось: я конфисковал и водку, и колбасу, которая распространяла дразнящий аппетитный запах чесноку, и хлеб. Я осмотрел окно холодной и увидел, что оно совершенно незаметно открывается вверх на шарнирчиках. Между тем, когда я по приезде первый раз осматривал холодную, Сагачок сказал, что окно закрыто наглухо, и мне показалось то же: помню, я даже щелкнул пальцем в оконную раму. Я велел десятскому принести фонарь, гвоздей и молоток и наглухо заколотить окно. Воображаю, как чувствовал себя Сагачок со своим неудовлетворенным аппетитом, словно у ста собак!
Когда десятский, в моем присутствии, открыл дверь холодной, чтобы выпустить Сагачка на свободу, я внушительно заметил Сагачку, что за малейший проступок буду подвергать его аресту, Сагачок обиженно пожал плечами и грубо сказал:
– Ну что ж, и буду сидеть. Очень-то я боюсь вашей холодной.
– Да как ты смеешь так грубо говорить со мною? – накинулся я на Сагачка. – На три дня под арест.
Сагачок и десятский только вытаращили глаза в полном недоумении, но я тотчас привел в исполнение мое распоряжение, и Сагачок вновь очутился в холодной под замком.
После полудня жена Сагачка принесла ему обедать. В «блызнюках» были картофельный суп и житнии галушки, скупо посыпанные творогом. Я думаю, что Сагачок, избалованный за двадцать пять лет приставской кухней, а теперь к тому же и нежной заботливостью Афии, не очень-то был доволен таким обедом. Последнее я заметил жене Сагачка, которая, кстати сказать, выглядела как старая баба: видно, несладко жилось с таким мужем.
– А чтоб он «хоробы» наелся, лентяй проклятый! Bсе люди, как люди, а он – черт знает что такое! Пускай еще Бога благодарит, что и это принесла ему поесть. Разве он заслуживает? Копейки никогда на дом не даст, все на баб да на водку тратит! Ах, расскажу я вам про всю мою горькую жизнь… – И жена Сагачка начала рассказывать еще про то, как была девушкой, и к ней сватался Федько Вдовиченко, а она – известно – молодая, глупая, – вышла замуж за Сагачка.
Я выслушал ее рассказ, хотя даже мое полицейское терпение подвергалось риску лопнуть, как мыльный пузырь, – очень уж долго и слезливо она рассказывала…
Следующий день был воскресный, и жена, со слов Афии, сказала мне, что Сагачок приглашен в кумовья к Варапузю, одному из стручанских богачей, и что Варапузь уже несколько раз осведомлялся стороной, не выпущу ли я его кума из холодной?.. Меня это очень порадовало, так как – я знал – пребывание Сагачка в холодной на пище его жены вместо веселого времяпрепровождения за ужином с приличной выпивкой на крестинах было для него весьма чувствительным наказанием.
Когда Сагачок, отбыв арест, вышел из холодной, лицо его было мрачнее тучи; он не мог примириться с тем, что в холодной нельзя играть в карты, пить водку и весело беседовать с приятелями, что нужно довольствоваться стряпней жены вместо приставской кухни и что, наконец, сидя в холодной, нельзя быть кумом у Варапузя.
Я немедленно вручил Сагачку пакет и велел тотчас отнести в волость. Сагачок сунул пакет за пазуху и заметил, что по дороге в волость он умрет с голоду, а потому, прежде всего, должен поесть что-нибудь.
– На три дня под арест, – распорядился я, отняв у него пакет и вручая десятскому. Сагачок, видимо, испугался не на шутку, стал просить меня о прощении, хотя вряд ли понимал, за что, собственно, я наказываю его. Но я был неумолим, и Сагачок снова отсидел в холодной.
Я выехал на несколько дней в стан, а Сагачок остался на свободе. Вернулся я домой ночью, и кучер стал распрягать лошадей, а я, зайдя в комнату, вышел затем к колодцу взять свежей воды, так как Афия не переменила воды в графине, меня же мучила нестерпимая жажда. В это время к кучеру подошел Сагачок и, понятно, не видя меня, спросил его:
– Ну что, Трофим, во благополучии привез его на мою беду?
Кучер рассмеялся и ответил:
– Привез, привез, не беспокойся: будешь сидеть в холодной. Дорогою разболтался со мною про тебя и говорит: «Будет он вечно сидеть в холодной, заморю его, как зайца».
– А не врешь?
– Ей-богу, не вру. Так и сказал: заморю, как зайца, – побожился кучер, взяв грех на душу.
– Так почему ты не опрокинул его в какой-либо ров и не придавил бричкой?
– В ров?.. Зачем?.. Он – хороший человек, пускай себе живет на здоровье.
– Так, хороший – только характер у него проклятый: никогда не рассердится, но так донимает словами, что лучше морду бы тебе разбил. И всюду нос свой тычет, все знать ему нужно. Вот теперь посиди в холодной, не то что прежде. Эх, сколько я пережил приставов, все были лучше этого! Но меня он не скрутит, вот увидишь.
Кучер снова рассмеялся. Это, видимо, подзадорило Сагачка, потому что он продолжал с апломбом:
– Не смейся – я тоже не дурак и придумал штуку. Как только он посадит меня в холодную, то вместо жены обед мне будет приносить кум Осипенко. И – знаешь – что? Всякий раз будет передавать по бутылке водки или «запеканки», чтобы веселей мне было, – мы с ним вчера так условились. А обед…
Я не стал слушать дальнейший разговор Сагачка с кучером и незаметно ушел в комнату.
На другой день, утром, не помню – по какому случаю, я снова посадил Сагачка в холодную. После полудня пришел десятский взять ключ от холодной, чтобы передать принесенный Сагачку обед.
– Кто принес обед? – спросил я.
Десятский довольно неопределенно ответил, что жена Сагачка почему-то передала обед через соседа, который случайно шел в эту часть села.
– А кто этот сосед, не кум ли Сагачка Осипенко?
Десятский как-то съежился от неожиданности вопроса и только твердил:
– Так, так, так…
– Ну, пойдем, дадим Сагачку пообедать, – и, захватив ключ, я вышел в сопровождении десятского.
У дверей холодной стоял какой-то стручанин, который при виде меня поспешил снять шапку. Я подошел к нему вплотную и крикнул:
– Давай водку! Живо!
Стручанин моментально полез в карман и вытащил бутылку водки, которую я безжалостно конфисковал. В «блызнюках» был вкусный, с запахом старого сала борщ, вареники с творогом и кусок колбасы. Я приказал ему убрать принесенный обед и пригрозил, что если хоть раз еще увижу его на территории становой квартиры, то упеку на два месяца в тюрьму. Нужно было видеть, как улепетывал почтенный кум Сагачка, – словно мальчишка, наказанный за кражу огурцов в огороде. Весь этот день Сагачок провел на пище святого Антония, и только вечером жена его принесла бедному узнику кое-что на ужин.
Когда Сагачок отбыл наказание, он не на шутку начал побаиваться меня и стал дельным, исполнительным сотским. Понятно, я больше не сажал его в холодную, хотя – случалось – он иногда заслуживал этого.
Наступила осень, и вот однажды увидел я в окно человек десять стручан, идущих толпой в становую квартиру. Я вышел к ним на крыльцо и спросил, что им нужно?
– Ваше в-дие, сотский Сагачок бунтует, – ответил кто-то из толпы.
– Как бунтует?
– Да так. Выбрали мы его сотским на следующий год, а он отказывается – не хочет.
– Ну так что же я могу сделать?
– Явите милость, прикажите Сагачку, чтобы он остался сотским. Мы уже целых 65 рублей положили ему.
– А теперь сколько платите? – поинтересовался я.
Стручане молчали, поглядывая друг на друга, так что я вынужден был повторить вопрос. Наконец, кто-то из толпы ответил:
– Двенадцать рублей.
Я сначала не понял – в год или месяц получает Сагачок двенадцать рублей, но потом выяснилось следующее. Первые два года по избрании Сагачка сотским стручанское общество платило ему по шестьдесят пять рублей, как он условился с Вывюркой, а потом ежегодно стало подрезывать плату, сократив, наконец, до двенадцати рублей. Уменьшение платы явилось результатом того, что Сагачок постепенно так втянулся в полицейскую службу, что просто не мог отказаться от должности сотского, чем общество и воспользовалось в своих интересах.
Я обещал стручанам, что попытаюсь уговорить Сагачка, чтобы он остался сотским и на дальнейшее время. Стручане поблагодарили меня и пошли к Прохору Тимофеевичу, вероятно, выпить за успех своей просьбы.