Страница 48 из 65
– На, получи и распишись, – сказал помощник пристава городовому Сидорову, подавая «гуманный» револьвер. – Да помни, что этот револьвер стреляет не пулей, а газом, от которого преступник должен временно задохнуться и упасть в обморок, во время которого его следует осторожно доставить в участок.
– Значит, газированный, ваше высоб-иe?
– Дурак! Газированная бывает вода, а не револьвер. На, да смотри не злоупотребляй им.
– Так что понял, ваше высокоб-иe, – сказал Сидоров, а сам подумал: непременно по Полкашке для пробы пальну.
Придя домой и внимательно осмотрев револьвер, он кликнул Полкана.
– На, полюбопытствуй! – сказал он вылезшей из-под печи собаке.
Полкан понюхал револьвер и вильнул хвостом.
– А теперь получай! – И Сидоров выстрелил. Собака мотнула головой, расставила ноги и свалилась.
Через полчаса она очнулась, осмотрелась, залезла под печь и, несмотря ни на какие доводы Сидорова, оттуда не вылезала.
– Важная штукенция, особенно для люценеров, – ухмыльнулся Сидоров, глядя на поджатый хвост собаки.
Вскоре после получения «гуманного» револьвера Сидоров был назначен на дежурство в участок. Обычно эти дежурства он посвящал «литературе», то есть читал оставленную дежурными чиновниками газету.
Самым любимым и интересным местом в газете для Сидорова было «отход и приход поездов». Странность этой любви объяснялась тем, что вот уже полтора года как Сидоров собирается в отпуск на родину, и каждый раз, беря газету, смакует, с каким поездом ему было бы лучше выехать.
Но в настоящее дежурство Сидорову не было суждено как следует «обмозговать» удобный для него поезд, так как день этот оказался для него совершенно исключительным.
Началось с того, что, раскрыв газету, он сразу натолкнулся на поразившую его заметку, в которой сообщалось из г. К. следующее: «Избиение городового. Сегодня городовой Петров, усмиряя пьяного буяна, выстрелил в него из „гуманного“ револьвера. Собравшаяся толпа, предполагая, что полицейский убил из настоящего револьвера пьяного человека, возмутилась и избила Петрова до бесчувствия. Жизнь его находится в опасности».
Поделом дураку и наказание, подумал Сидоров. Разве можно стрелять по буяну из пистолета, хоть и газированного?! Оно, конечно, свойство газированного…
Но докончить о свойствах газированного револьвера Сидорову не удалось. Лицо его вдруг превратилось сразу во все междометия и знаки препинания русской грамматики, с преобладанием знака вопроса.
Посторонний наблюдатель был бы крайне изумлен, узнав, что причиной подобного происшествия было не какое-либо ужасное происшествие, вроде, например, удара молнии, разрушения полицейского управления, пожара, появления начальства и т. п. несчастия, а просто осторожный скрип за дверью.
Но Сидоров был городовой, и притом опытный городовой, а потому хорошо помнил, что спроста в полицейских учреждениях никогда не бывает осторожных скрипов.
После минутного недоумения он, сломя голову, бросился в камеру арестованных.
Увы – одного не было!
Сидоров выскочил на лестницу и увидал бегущего.
– Стой! – закричал он. – Или буду стрелять!
Беглец продолжал быстро спускаться.
– По бегущему арестанту… законно… – пронеслось в голове Сидорова, и он выстрелил из «гуманного» револьвера.
Арестованный наддал и выскочил на улицу.
– Нет, врешь! – подумал Сидоров и, спокойно взяв «мишень на мушку», вторично выстрелил.
Арестованный продолжал бежать.
– Держи!!! – завопил Сидоров, бросив «гуманный» револьвер и возложив все надежды на свои нижние конечности.
Вскоре беглец был пойман и водворен в место своего заключения.
Сидоров долго взволнованно ходил по прихожей. Наконец, взял ключи, отпер камеру беглеца, вошел в нее и сел на нары.
– Скажи ты мне, пожалуйста, – начал тихо он, – отчего ты не упал и не задохнулся, когда я в тебя выстрелил?
– Умны вы очень! – огрызнулся арестованный.
– Нет, ты мне отвечай: отчего?
– Отвяжись!
– Я тебе отвяжусь, – возмутился Сидоров, – я тебя негазированным угощу.
И перед носом беглеца появился огромный узловатый кулак.
– Видите ли, г. городовой, – начал, немного подумав, арестованный, – года два назад знавал я одного такого же, как я, босяка и жулика. Подвыпивши, он мне часто говорил: «Все наше благополучие и царство, так сказать, – зиждется на том, что полиция нас считает дураками».
Вот, к примеру, и в данном случае. Да разве я, г. городовой, не читал в газетах еще полгода тому назад о вашем пистолете? Вот вы меня пытаете, почему я не задохнулся!.. А позвольте вас спросить, г. городовой, каким местом, по-вашему, я должен был задохнуться?
– Как каким? – изумился Сидорова. – Разумеется, не карманами или ушами, а ртом, ну и носом тоже.
– Вот и я так же размышлял, когда вы в меня пальнули. Вы в меня: трах, а я нос заткнул, а рот закрыл и наддал. Вы в меня еще раз, а я опять тоже…
– Ладно, довольно, – оборвал его Сидоров, – вишь, оратор какой нашелся!
Он молча вышел из камеры, затворил ее и подошел к газете.
Отыскав расписание поездов, он бессмысленно уставился в него и после минутного оцепенения так ударил кулаком по столу, что чернильница сделала нескромный пирует в воздухе, а две ручки, лежащие около нее, вообразили, что они аэропланы, и кувырком слетели на землю.
А. Завистовский
Тоби
Шутка сквозь слезы
Исправник Попов, между прочими газетными сообщениями, прочел такую фразу: «Пущенная полицейская собака Лона оказала положительно чудеса розыска…»
– Черт возьми, нужно, наконец, чтобы и у меня в уезде происходили чудеса! – воскликнул Попов и приказал позвать надзирателя Иванова. – Я вас отправляю учиться дрессировке, – сказал он Иванову, – причем имейте в виду, что вы сами меня об этом просили и выразили чрезвычайный интерес к этому делу и большую любовь к животным.
– И большую любовь к животным, – машинально повторил опечаленный Иванов (он служил по полиции всего полгода), поклонился и вышел.
Проведенные три месяца на курсах дрессировки прошли для Иванова как какой-то кошмар и долгое время спустя представлялись ему в виде огненной собаки с тремя головами.
– Боже мой, – говорил он своим сослуживцам, – вы подумайте: целый день собаки и собаки. Утром занятия с собакой, потом кормежка ее, в 12 ч. лекции о собаке, после обеда отдыхаешь и видишь во сне собаку, потом опять занятия с собакой, кормежка, сон и во сне собака. И все это пересыпано думами и разговорами о собаках.
Собака до того засела в голову Иванову, что в стуке колес поезда, на котором он возвращался домой, Иванов ясно слышал: «Доберман, доб-ер-ман, доб…»
А паровоз кричал: «Пи-и-инчер!» Первое время по возвращении с курсов Иванов ловил себя на совершенно нелепых словах и поступках.
На прислугу, например, он кричал, почему она так долго не апортирует обед. У заболевшего ребенка с серьезным видом щупал нос и говорил, что нос сухой и горячий, а потому нужно послать за ветеринаром. С постановкой же градусника для измерения температуры он однажды выкинул совершенно дикий поступок.
– Ну-с, – встретил Иванова исправник Попов на следующий день после его приезда, – чему, дорогой мой, научились? Завтра, – добавил он, – произведем смотр вашей собачке.
– Но, господин исправник, собачка прошла лишь одну треть всего обучения, и я попросил бы вас пока воздержаться от демонстраций.
– Вы, – вспылил исправник, – учили там собак и, кажется, решили учить свое начальство. Завтра утром я буду смотреть собаку.
И действительно, на следующий день состоялся смотр.
Собака Тоби прекрасно проделала апортировку, искала спрятанные вещи, окарауливала, подавала голос и проч.
– Ну-с, – сказал исправник, когда Иванов взял Тоби на поводок и замер в ожидательной позе, – покажите мне теперь полицейскую дрессировку.
– Но, господин исправник, я уже…
– Прошу не рассуждать. Позвать мне городовых, писцов и поставить среди них арестованного на той неделе беглого каторжника. Ты, – обратился он к старшему стражнику, – стащи со стола в моем кабинете карандаш и спрячь его к себе в сапог. Да, кстати, пускай станет в общую кучу уволенный стражник Петров, он вообще ужасный негодяй и пьяница. Вот мы и посмотрим, как ваша собака будет работать. Вам, конечно, известно, что всякая полицейская собака должна облаять всех воров, каторжников и прочих мошенников…