Страница 1 из 34
Глава I
ВОЗМОЖНОСТЬ И НЕОБХОДИМОСТЬ НАУКИ
О ВОЙНЕ (СОЦИОЛОГИИ ВОЙНЫ)
Величайший военный мыслитель начала XIX века — Клаузевиц, пишет:
«Положительное учение о войне невозможно. По самой природе войны невозможно возвести для нее научное здание, опору деятелю во всевозможных случаях. Деятель оказался бы вне научной опоры и в противоречии с ней во всех тех случаях, когда он должен опереться на собственный талант. Одним словом, с какой стороны не подступиться к делу, выйдет…, что талант и гений действуют вне закона, а теория идет в разрез с действительностью»[1].
В самом деле, военная наука, ограничивающая сферу своего исследования одним изучением способов ведения войны, могла только констатировать факт, что универсальных путей к победе нет. Она может и теперь лишь подтвердить тот вывод, который так ярко формулировал Наполеон в словах: «На войне обстановка повелевает». В конце XIX века такой крупный авторитет, как ген. М.И. Драгомиров, в своем замечательном разборе «Войны и Мира» Л.Н. Толстого, написал следующие строки: «В настоящее время никому в голову не придет утверждать, будто может быть военная наука»[2].
Однако, несмотря на приговор, произнесенный над положительной военной наукой такими крупными военными учеными, как Клаузевиц и Драгомиров, этот приговор подлежит пересмотру.
«Война есть продолжение политики, распоряжающейся иными средствами», — пишет Клаузевиц. А вот мысли Д.С. Милля о политике как науке, которые с полным правом могут быть распространены и на военную науку:
«Политика, — пишет он[3]— до весьма недавнего времени находилась (да и теперь еще едва ли перестала находиться) в том положении, которое Бэкон назвал «естественным состоянием наук»; в этом фазисе науки разрабатываются одними практиками, которые занимаются ими не как отраслью теоретического исследования, а лишь для удовлетворения требований ежедневной практики и которые потому стремятся лишь к fructifera experimente (непосредственно полезному опыту), почти совершенно оставляя в стороне experimenta lucifera (опыт, проливающий свет). Такими были медицинские исследования ранее того времени, когда начали разрабатываться в качестве самостоятельных отраслей науки физиология и естествознание. Единственным предметом медицинских исследований были тогда вопросы о том, какая диета здорова, какое лекарство излечивает ту или другую болезнь; при этом предварительному систематическому исследованию не подвергали законов здоровой и болезненной деятельности различных органов, от которых, очевидно, должно зависеть действие всякой диеты или лекарства… Так как общественные явления так редко рассматривались с истинно научной точки зрения, то нет ничего удивительного в незначительности успехов социальной философии, в том, что в ней мало общих предложений настолько точных и достоверных, чтобы люди должны были признать за ними научный характер. Отсюда вышло ходячее мнение, что всякая претензия установить общие истины относительно политики и общества есть шарлатанство, что в такого рода вопросах нельзя достигнуть ни всеобщности, ни достоверности. Это общераспространенное мнение оправдывается отчасти тем, что в одном отношении оно действительно не лишено основания. Значительная часть людей, хотевших быть мыслителями в политике, стремилась к установлению не всеобщих последовательностей, а всеобщих правил. Они измышляли какую-либо одну форму правления или систему законов, пригодную для всех случаев, — претензия, вполне заслуживающая тех насмешек, с какими относились к ним практики, и совсем не оправдываемая аналогией с тем искусством, с которым политическое искусство должно быть в наиболее близкой связи, по самой сущности своего предмета. Никто теперь не считает возможным, чтобы одно лекарство излечивало все болезни — или хотя бы даже одну и ту же болезнь, но при всякой организации и при всяком состоянии тела…»
Вышеприведенная цитата Милля может быть безоговорочно отнесена к состоянию военной науки до Клаузевица и с очень небольшими оговорками к настоящему времени. До сих пор еще нет отчетливого сознания того, что положительная военная наука возможна, но только при ограничении своей задачи рамками изучения войны как процесса социальной жизни человечества, предоставив изучение способов ведения войны теории военного искусства. Это различие в самом существе задания требует разделения современной военной науки на две отрасли: на «науку о ведении войны», представляющую собой теорию военного искусства, и на «науку о войне», представляющую собою одну из положительных наук об обществе.
Если признать подобное разделение за нашу отправную точку, то отрицание Клаузевица само собою отпадает.
В самом деле, закономерность общественной жизни является в настоящее время общепризнанным фактом. Разительные доказательства этой закономерности дает нам статистика. Есть ли достаточно оснований предполагать, что явления войны составляют в этом отношении какое-то исключение?
Конечно, нет.
Подобно тому, как для общественной жизни статистика дает ряд поразительных доказательств ее закономерности, так и при исследовании войны, тот же метод дает не менее убедительные показания.
Что боевые явления не так причудливы, как это кажется с первого взгляда, показывают цифровые данные о потерях в бою. Наиболее научно обработаны эти данные по франко-прусской войне 1870–1871 гг., к ним и обратимся.
Возьмем два примера:
Отношение числа убитых к числу раненых не должно сильно разниться в однородных войсках для крупных войсковых единиц, если означенные числа будут собраны за такой продолжительный период времени, как целая кампания, ибо такое отношение должно более всего зависеть от свойств оружия противника и от того, какая рана для человека является смертельной и какая нет. Оба последних условия могут быть признаны для одной и той же кампании почти неизменными; влияние же удачной перевязки на поле битвы парализуется множеством случаев поражений, приходившихся на каждый корпус; несомненно, в каждом из последних были случаи и более и менее благоприятные для выздоровления, так что в общем результате влияние перевязки могло сделаться ничтожным.
И действительно, если мы обратимся к приложению последнего выпуска истории войны 1870–1871 гг., составленной немецким генеральным штабом, где помещены обработанные доктором Энгель данные о потерях, понесенных германскими армиями[4] то из таблиц II и V имеем следующее:
Цифры этой таблицы близки между собой до поразительности и показывают, что и в бою постоянные причины приводят к однообразным следствиям.
Приведем другой пример:
Так как положение офицеров в различных боях одной кампании сравнительно с положением нижних чинов в массе случаев приблизительно одинаково, то есть основание полагать, что соотношение потерь (убитыми и ранеными) офицеров и нижних чинов выразится почти однообразно. Предположение это вполне подтверждается цифрами потерь во всех главных боях франко-прусской войны. Обратимся опять к данным, обработанным доктором Энгель, а именно к таблице III, причем примем во внимание только те сражения, в которых число потерь превышает 5.000 человек. На основании вычислений можно составить следующую таблицу:
Таким образом, цифры вполне оправдывают наше утверждение, что отношение потерь офицеров к потерям нижних чинов в больших боях одной и той же кампании выражается почти однообразно.
1
Клаузевиц. О войне / Перевод ген. Войде, I. с. 83 .
2
«Разбор Войны и Мира», с. 48.
3
Милль Д.С. Система логики силлогической и индуктивной; изложение принципов доказательства в связи с методами научного исследования. / Перевод под ред. В.Н. Ивановского. 1900, с. 707, 708.
4
«Германо-французская война 1870-71 гг.». Составлено военно-историческим отделением германского Генерального штаба. Перевод с немецкого под редакцией Н.Н. Сухотина. Прибавление ко второй половине последнего выпуска.