Дверь № 3

Так что и против «пришельцев» я в общем-то ничего не имею. Джимми Картер сам, например, видел НЛО. И Джон Леннон видел, и тысячи других свидетелей. Карл Юнг говорил о летающих тарелках как о современном мифе, «психогенной реальности», некоем ритуальном техносимволе, который проецируется подсознанием на обыденную реальность, чтобы восполнить имеющийся вакуум. Если долго разглядывать пол, выложенный шахматной плиткой, то наше сознание начнет вычленять из бесконечного скучного узора случайные геометрические фигуры – и тут примерно то же самое. Мы во всем ищем смысл и значение, что неудивительно. Мне сплошь и рядом приходится иметь дело с жертвами механистического материализма западной культуры, которая так охотно платит нам за отказ от чистого воздуха и воды, спокойного естественного образа жизни и попыток узнать, зачем мы родились на свет. Иными словами, что-то там такое определенно существует. Там или здесь, в нас самих. Во всяком случае, не все эти очевидцы – жулики, простаки, свихнувшиеся неудачники или жители Калифорнии.

– Пришельцы? – уточнил я. – Да.

Снова пауза. Потом я заговорил, медленно и четко, помогая себе жестами, будто стараясь уложить слова в более осмысленную конструкцию:

– Пришельцы… сказали вам… что если вам… удастся убедить меня… то вам… разрешат… остаться. Так?

Она кивнула.

– Остаться на Земле. Да?

Еще кивок.

О боже… Я откашлялся.

– Давайте теперь вернемся немного назад. Где вы родились?

– В другом мире.

– То есть ваши отец и мать…

– У меня не было матери. Только два отца. Своего земного отца я никогда не видела. Мне сказали, что он был из Детройта. А отцом с другой стороны был стиллнер, это что-то вроде проводника в поезде… Его имя Сьюкамон… Сьюки – так я звала его. – Она взглянула па меня искоса и вдруг улыбнулась. – Интересная привычка – накручивать волосы на палец.

– Она вас раздражает?

– Наоборот, нравится. Это так по-детски… Можно я буду звать вас Джоном? Или лучше «доктор»?

– Доктор, Джон – как хотите.

Мы снова замолчали, на этот раз надолго. Тишину нарушила Лора:

– Вы, наверное, хотите узнать, почему я выбрала именно вас.

Еще бы. Ясное дело, хочу.

– Я была на вашей лекции «Сны и память». Вы много знаете и способны понять.

– Спасибо.

Она улыбнулась.

– Никогда раньше не слышала, чтобы сны объясняли по аналогии с туалетом, а психоз сравнивали с запором.

– Это моя любимая теория, – пожал я плечами. – Я никогда не мог понять, почему, если сны, по последним данным, так важны для работы памяти, мы так легко их забываем. Ну и предположил – в лекции это было подано в шуточной форме, – что они играют роль оперативной памяти компьютера: делают свое дело, а потом, когда мы выходим из системы, то есть просыпаемся, становятся не нужны и «смываются». Человек не умеет запоминать сны, потому что они выполняют лишь служебные, организующие функции. Вот почему они кажутся нам такими значимыми и при этом неуловимыми, упорядоченными и в то же время непонятными, полными зашифрованных символов. Представьте, что вы пытаетесь понять содержание пьесы, не имея текста, по одним только сценическим ремаркам вроде «занавес открывается, король входит справа, он озабочен, говорит шепотом, зажигает свечу» и так далее. По моей теории, сны – это как раз не текст, а нечто ироде каталога или указателя. Аудитории сравнение понравилось, я был рад, но вряд ли стоит воспринимать его слишком серьезно.

Лора кивнула.

– Мне запомнилась ваша фраза: «Открытый ум – главный признак душевного здоровья». Вот и захотелось проверить, не расходятся ли у вас слова с делом.

Мне нравился ее голос, низкий и звучный. Казалось, он заставлял вибрировать всю ее грудную клетку. В нем было что-то умиротворяющее. И пахло от нее совсем не так, как от других женщин. Духи тут ни при чем. Звучит глупо, но это был скорее запах дикого животного. Но больше всего в ту нашу первую встречу меня поразило ее невероятное хладнокровие, совершенное владение собой. Не отстраненное самодовольство, которое так часто можно наблюдать у настоящих больных, не высокомерие, а некая особенная манера держать себя, свойственная людям, прошедшим через бесконечный страх и унижение. Такая почти сверхъестественная уверенность в себе встречается, говорят, у бывших узников концлагерей: «Хуже, чем было, мне уже не будет». Можно вспомнить и легендарную выдержку американских индейцев. Такова была и Лора.

– Я изо всех сил стараюсь быть открытым, – улыбнулся я.

– Вот и хорошо. Вы согласны на мое условие?

Я думал недолго – не понимал еще тогда, как это будет трудно.

– Конечно.

Помолчав, она встала и решительно стянула с себя блузку. Я оторопел. Лифчика она не носила, груди у нее были полные и загорелые, соски темно-коричневые… и квадратные. Идеальной квадратной формы.

– Лора, не… – От изумления я открыл рот.

– Такого вы никогда не видели. Может быть, это поможет вам скорее поверить.

Это был лишь первый из многих, многих сюрпризов. Потрясение было столь велико, что я выронил сигарету, и она закатилась и щель кресла. Встав на колени, я поспешно отодрал подушку и, обжигая пальцы, принялся вычищать дымящиеся крошки. Такая передышка была даже кстати. Каким выродкам могло прийти в голову сотворить такое с женским телом? Подавив невольную тошноту, я снова устроился в кресле. Лора уже была одета. Я потянулся за пачкой «Салема» и снова закурил. Потом, неловко откашлявшись, спросил:

– Кто это сделал, Лора?

– Никакой операции не было – я такая родилась. Ваши гены имеют фрактальную органическую структуру, а у них похожи на кристаллы. При смешивании получаются самые странные гибриды. Я вас смутила? Извините… – Она лукаво улыбнулась, словно признаваясь, что эксгибиционизм – одна из ее милых странностей. – Я больше не буду.