Страница 3 из 21
– Изволите ли видеть, город Йокогама состоит из трех частей, – стал объяснять Доронин, показывая тростью. – Вон там, где скученные крыши, Туземный город. Здесь, посередине, собственно Сеттльмент: банки, магазины, учреждения. А слева, за рекой – Блафф. Этакий кусочек доброй старой Англии. Все кто посостоятельней селятся там, подальше от порта. Вообще же в Йокогаме можно существовать вполне цивилизованно, по-европейски. Имеется несколько клубов: гребной, крикетный, теннисный, скаковой, даже гастрономический. Кстати говоря, недавно открылся и атлетический. Полагаю, вам там будут рады.
При этих словах он оглянулся назад. Следом за красной «тройкой» тянулся целый караван повозок с фандоринским багажом. Тащили их такие же желтокожие кентавры, какую по двое, какую в одиночку. Замыкала кавалькаду тележка, нагруженная атлетическими снарядами: там были и чугунные гири, и боксёрская груша, и связка эспандеров, а сверху сверкал полированной сталью уже поминавшийся велосипед – патентованный американский «Royal Crescent Tricycle».
– Все иностранцы кроме посольских сотрудников стараются жить не в столице, а у нас, – хвастался йокогамский старожил. – Тем более что до центра Токио по железной дороге всего час езды.
– Здесь и железная дорога есть? – уныло спросил Эраст Петрович, лишаясь последних надежд на восточную экзотику.
– Преотличная! – с энтузиазмом воскликнул Доронин. – Современный йокогамец теперь живёт так: по телеграфу заказывает билеты в театр, садится в поезд и через час с четвертью уже смотрит спектакль Кабуки!
– Хорошо хоть К-Кабуки, а не оперетку… – Новоиспечённый вице-консул мрачно разглядывал набережную. – Послушайте, а где японки в кимоно, с веерами и зонтами? Я не вижу ни одной.
– С веерами? – усмехнулся Всеволод Витальевич. – Сидят по чайным домам.
– Это такие туземные кафе? Там пьют японский чай?
– Можно, конечно, и чаю попить. Заодно. Но ходят туда за другой надобностью. – Доронин изобразил пальцами циничную манипуляцию, которой можно было ожидать от прыщавого гимназиста, но никак не от консула Российской империи – Эраст Петрович от неожиданности даже сморгнул. – Желаете наведаться? Сам-то я от подобных чаепитий воздерживаюсь, но могу порекомендовать лучшее из заведений – называется «Девятый номер». Господа моряки им чрезвычайно довольны.
– Нет-нет, – заявил Фандорин. – Я п-принципи-альный противник продажной любви, а публичные дома почитаю оскорблением как для женского пола, так и для мужского.
Всеволод Витальевич с улыбкой покосился на вторично покрасневшего спутника, но от комментариев воздержался.
Эраст Петрович поскорее сменил тему:
– А самураи с двумя мечами? Где они? Я столько о них читал!
– Мы едем по территории Сеттльмента. Из японцев здесь дозволяется жить только приказчикам да прислуге. Но самураев с двумя мечами вы теперь нигде не увидите. С позапрошлого года носить холодное оружие запрещено императорским указом.
– Какая жалость!
– О да, – осклабился Доронин. – Вы много потеряли. Это было незабываемое ощущение – пугливо коситься на каждого ублюдка с двумя саблями за поясом. То ли мимо пройдёт, то ли развернётся, да и рубанёт наотмашь. У меня до сих пор привычка – когда иду по японским кварталам, всё назад оглядываюсь. Я, знаете ли, приехал в Японию во времена, когда здесь считалось патриотичным резать гайдзинов.
– Кто это?
– Мы с вами. Гайдзин значит «иностранец». Ещё нас тут называют акахигэ – «красноволосые», кэтодзин, то есть «волосатые», и сару, сиречь «обезьяны». А пойдёте гулять в Туземный город, детишки будут вас дразнить, делая вот так. – Консул снял очки, оттянул пальцами веки кверху и книзу. – Это значит «круглоглазый», считается очень обидно. Ничего, зато больше не режут почём зря. Спасибо микадо, разоружил своих головорезов.
– А я читал, что меч у самурая – предмет б-благоговейного поклонения, как шпага у европейского дворянина, – вздохнул Эраст Петрович, на которого разочарования сыпались одно за другим. – Неужели японские рыцари так легко отказались от старинного обычая?
– Очень даже не легко. Весь прошлый год бунтовали, до гражданской войны дошло, но с господином Окубо шутки плохи. Самых буйных истребил, прочие присмирели.
– Окубо – это министр внутренних дел, – кивнул Фандорин, демонстрируя некоторую осведомлённость в туземной политике. – Французские газеты называют его Первым консулом, японским Бонапартом.
– Сходство есть. Десять лет назад в Японии произошёл государственный переворот…
– Знаю. Реставрация Мэйдзи, восстановление императорской власти, – поспешил вставить титулярный советник, не желая, чтобы начальник считал его полным невеждой. – Самураи южных княжеств свергли власть сёгунов и объявили правителем микадо. Я читал.
– Южные княжества – Сацума и Тёсю – это вроде французской Корсики. Нашлись и корсиканские поручики, целых трое: Окубо, Сайго и Кидо. Его императорскому величеству они презентовали почёт и обожание подданных, а власть, как и положено, забрали себе. Но триумвираты, особенно если в них целых три Бонапарта, штука непрочная. Кидо год назад умер, Сайго поссорился с правительством, поднял мятеж, но был разгромлен и по японскому обыкновению сделал харакири. Так что министр Окубо теперь остался единственным петухом в здешнем курятнике… Правильно делаете, что записываете, – одобрительно заметил консул, видя, что Фандорин строчит карандашом в кожаной тетрадочке. – Чем скорее вы вникнете во все тонкости здешней политики, тем лучше. Кстати говоря, вам нынче же представится случай посмотреть на великого Окубо. В четыре часа состоится торжественное открытие Дома для перевоспитания падших девиц. Это совершенно новая для Японии идея – прежде тут никому не приходило в голову перевоспитывать куртизанок. Средства на это святое начинание выделил не какой-нибудь миссионерский клуб, а благотворитель-японец, столп общества, некий Дон Цурумаки. Соберётся creme de creme йокогамского бомонда. Ожидают и самого Корсиканца. На торжественную церемонию он пожалует вряд ли, а вот на вечерний Холостяцкий бал – почти наверняка. Мероприятие это абсолютно неофициальное и с перевоспитанием блудниц никак не связанное, совсем напротив. Скучать не будете. «Он возвратился и попал, как Чацкий, с корабля на бал».
Доронин снова, как давеча, подмигнул, однако холостяцкие радости титулярного советника не привлекали.
– Посмотрю на господина Окубо как-нибудь в другой раз… Я несколько утомлён путешествием и предпочёл бы отдохнуть. Так что, если п-позволите…
– Не позволю, – с напускной строгостью оборвал его консул. – На бал – непременно. Рассматривайте это как первое служебное поручение. Увидите там много влиятельных людей. Будет и наш морской агент Бухарцев, второй человек в посольстве. А пожалуй, что и первый, – со значительным видом присовокупил Всеволод Витальевич. – Познакомитесь с ним, а завтра повезу вас представляться его превосходительству… Однако вот и консульство. Томарэ![1] – крикнул он рикшам. – Запомните адрес, голубчик: набережная Банд, дом 6.
Эраст Петрович увидел каменный дом в виде буквы «П», повёрнутой ножками к улице.
– В левом флигеле моя квартира, в правом ваша, а вон там, посередине, присутствие, – показал Доронин за ограду – в глубине двора виднелось парадное крыльцо, увенчанное российским флагом. – Где служим, там и живём.
Дипломаты спустились на тротуар, причём Эраста Петровича курума любовно качнула на прощанье, консула же брюзгливо зацепила кончиком пружины за брюки.
Глаза героя
В приёмном покое навстречу вошедшим поднялся молодой японец, очень серьёзный, при галстуке, в железных очочках. На столе, среди папок и стопок бумаги, были установлены два маленьких флажка – российский и японский.
1
Стой! (яп.)