Брусилов

Генерал, оказавшийся начальником штаба армии Сухомлиным, чопорно отдал честь, но руки не подал. Саенко, весело улыбаясь, потряс руку нового товарища, Брусилов сел в машину, за ним полез и Сухомлин.

Игорь снова встретился с командармом только через два дня.

V

На этот раз Алексей Алексеевич вызвал его к себе в кабинет. Игорь уже знал весь распорядок дня командарма. Рабочий день его начинался с шести утра. До половины восьмого, после короткой прогулки верхом, он работает один, знакомится со сводками и донесениями корпусных штабов, пишет письма, приказы по армии, потом завтракает у себя же в кабинете. После завтрака выслушивает начальника штаба, принимает доклады оперативного отдела, беседует с вызванными к нему лично командирами корпусов, дивизий, полков, с начальниками интендантской службы, представителями Союза городов и Земского союза. Но всего больше времени у него уходит на разъезды, инспектирование войск, проверку дорожных и фортификационных работ, на беседы с офицерами и солдатами на передовых линиях, на личное руководство операциями. Каждое мелкое поручение, данное им чинам штаба или адъютантам, было у него на счету и на памяти. Он молча подымал глаза на человека, который должен был выполнить задание, но почему-либо: замешкался, — ни одного вопроса, ни возмущения, ни крика, но одного этого взгляда было достаточно, чтобы человек почувствовал себя непоправимо виноватым. Пройдет много дней, а командарм не обратится к нему ни с чем, точно забудет об его существовании.

— Вы не можете себе представить, до чего это ужасно, — говорил Игорю Саенко и даже морщился, как от зубной боли.— Я два раза попадал в такое положение и врагу не пожелаю!.. Но вы не думайте, что у Алексея Алексеевича это система или там какой-нибудь педагогический прием. Вовсе нет! Ему действительно непонятно, как можно не выполнить вовремя и точно то, что по сути дела должно быть исполнено. Такой человек просто теряет для него цену... он не сердится на него, нет, а человек этот перестает быть нужным. Вы понимаете? Это ужасно! Перестать быть нужным Алексею Алексеевичу — это, это...

Саенко не мог подобрать слов, но по растерянному выражению его добродушного, по-бабьи румяного и округлого лица Игорь понял, насколько действительно такое состояние непереносимо.

Вот почему, вызванный впервые в кабинет командарма, он шел туда со смешанным чувством тревоги и любопытства. Это душевное состояние мешало Игорю сосредоточиться на основном, на главном — на предмете предстоящего разговора с Брусиловым. 0н уверен был, что вызвали его в штаб армии как единственного из офицеров похвистневского отряда, оставшегося в живых и способного сделать обстоятельный доклад о действиях отряда, о людях и о возможностях его формирования заново. «Но кто же может заменить Похвистнева? — мелькала раздраженная мысль.— Интересно знать, где найдет Брусилов генерала, равного Василию Павловичу?» А за этой мыслью бродила другая: «Кто же такой сам Брусилов? Злой он или добрый? Случайный удачник или действительно талантливый полководец? И в чем же заключается эта талантливость?»

В таком взбаламученном состоянии духа Игорь подошел к двери кабинета и, раньше чем войти, приостановился и по привычке оправился. Взрыв веселого смеха, раздавшегося за дверью, заставил его отступить и озадаченно оглянуться.

— А вы, ваше благородие, ничего, вы входите,— уловив его замешательство, сказал следовавший за ним вестовой.— Вас просили не мешкая...

На лице вестового — молодцеватого, кавалерийской выправки унтер-офицера — сияла ответная звучавшему из-за двери смеху улыбка. Он распахнул перед Игорем створку и пропустил его впереди себя,

Игорь еще раз подтянул на спине гимнастерку и вошел в кабинет.

VI

Был предобеденный час, час обязательного отдыха командарма и чинов его штаба. Алексей Алексеевич считал, что, перед тем как садиться за стол, человек должен «вытряхнуть из головы все мысли». Сейчас он сидел на корточках и звонко смеялся. За ним полукругом стояли чины его штаба и тоже — кто громко, от всей души, кто легонько, из вежливости,— вторили его смеху.

На полу стояло блюдечко, налитое до краев молоком, а около него суетились, каждый по-своему, два существа — белый шпиц и ощетинившийся еж. Шпиц лаял, прыгал, то наступая, то отступая, розовая пасть его и черный пятачок носа были влажны от пены, хвост напряженно задран кверху упругой спиралью. Еж медленно и неуклонно стремился к своей цели —он не прятал своей треугольной блестящей мордочки, только фыркал свирепо и даже как бы с презрением шевелил вздыбившимися иглами. Шпиц приходил все в большую ярость. Он мог бы, конечно, в одно мгновение вылакать молоко из блюдца, опередив ежа, потому что был гораздо проворнее своего противника, но сейчас ему было не до молока, ему надо было сразить неправдоподобное существо, посмевшее с ним соперничать. Он пытался цапнуть противника за нос, но перед ним тотчас же вместо носа вырастали иглы. Он предпринимал фланговую атаку, но и там встречала его вздыбленная неуязвимая щетина. Заходил с тыла, но тыл был защищен столь же основательно. Шпиц выбивался из сил, все его маневры оказывались тщетны, а еж семенил ножками и катился-катился все ближе к блюдечку.

— Да ты лакай! Ты еще успеешь съесть! — смеясь, понукал шпица Сухомлин.— Ведь этакая упрямая собачонка!

— Э, нет,— возражал Алексей Алексеевич, — тут дело в самолюбии: ведь молоко-то было поставлено для шпица. Как же можно стерпеть и не выгнать нахала? Шпиц теперь не отстанет! Он пойдет на все! Смотрите! Смотрите!

Брусилов поднял глаза, как бы приглашая присутствующих разделить с ним живой интерес к развернувшимся событиям, и взгляд его остановился на Игоре.

— А, Смолич! Иди, иди сюда поближе! Видишь, видишь? Я так и знал! Вот молодец!

— Форсирование проволочных заграждений! — подхватил кто-то из штабистов.

Шпиц ринулся к ежу и, пригнув к полу вспененную пасть, подкинул врага на воздух. Еж откатился в сторону и замер, свернувшись в клубок. Пена на собачьей морде покраснела, на носу выступили капельки крови. Но шпиц не чувствовал боли, он был в чаду боевого азарта.

Он уже не отскакивал от противника для разбега, он подкидывал его раз за разом, все дальше откатывая от блюдца. Штабисты смеялись.

— Замечательно! — хлопая себя по бедрам, восклицал Сухомлин. — Совсем как у нас! Хоть пиши крыловскую басню!

— Шпиц одолеет! Факт!

— Ну, положим! Не так-то легко!

— Давайте пари!

Игорь, увлеченный, как все, смеющийся, как все, не заметил, что тоже присел на корточки рядом с Брусиловым, и, возбужденно взмахивая руками, выкрикивал:

— Так, так, так его!

— Нет, довольно, господа! — неожиданно раздался спокойный и потому сразу среди общего шума услышанный голос. - Игра зашла слишком далеко.

Брусилов схватил шпица на руки. Шпиц визжал, вырывался, даже пытался укусить державшие его руки. Но Алексей Алексеевич прижал его крепко к своей груди и, медленно поглаживая, приговаривал успокаивающе:

— Полно, полно, дурак... этакий дурак, окровавился весь, а что толку? Молоко разлил, еж невредим. Никакое, брат, геройство ни к чему не ведет, когда кидаешься в драку с непригодными средствами.

— Нет, почему же, позвольте Алексей Алексеевич...— начал было, все еще возбужденный, кто-то из штабных офицеров.

Шпиц повизгивал жалобно на руках командарма, розовым языком слизывая капельки крови с черного носа.

А тем временем еж подкатился к луже и, посапывая, стал невозмутимо слизывать молоко. Шпиц залаял обиженно, с подвизгом. Алексей Алексеевич прикрыл ему глаза ладонью и пошел из комнаты.

— Вот вам два характера,— на ходу говорил он.— У каждого свой образ действий, каждый прав по-своему, а главное — не умеет иначе... Но ведь это зверушки, имейте в виду, Петр Сергеевич,— обратился он к одному из штабных.— Вы, кажется, изволили сравнивать их с нами и немцами... Ведь мы-то—разумные животные! Нам бы к своему характеру и повадкам можно бы кое-что и позаимствовать... не все же шпицами бегать, задрав хвост!