Брусилов

Между тем Сахаров—по словам капитана — 25-го и в последующую ночь вел беспрерывный бой с неизменным успехом. Захвачены 2-й армией Бялогловы, Городища, Плошковцы. Так же удачно действовал другой «старикан» — Лечицкий.

— Он же — ну вылитый запорожец! — воскликнул один из прапорщиков, не принимавший участия в «принципиальном» споре о прапорщиках.— Командарм-9 известен своей неустрашимостью! Еще в мае его армия забрала в плен одного генерала, трех командиров полков, семьсот пятьдесят четыре офицера и тридцать семь тысяч восемьсот тридцать два солдата! Я это еще в училище читал по сводкам корреспондента «Русского слова».

— Однако у вас отличная память, — заметил иронически капитан, видимо ревнуя к славе командарма-9.

Капитан этот, с его преданностью Сахарову и ревностью к лаврам Лечицкого, почему-то очень понравился Игорю. Одет он был в белый китель из кавказской шерсти, в петлице небрежно побалтывался «Георгий».

— Это у вас за майскую операцию? — спросил почтительно Игорь, глазами указывая на орден.

Капитан побагровел.

— Никак нет-с,— ответил он с непонятным смущением.— Нынче я из запаса, еду с пополнением, а этот белячок — за штурм Карса...

Все оглянулись на него с удивлением, но тотчас же продолжали свой разговор, бегло отдавая дань уважения забытому прошлому и сейчас же переходя к своему настоящему.

Игорю стало жаль старика. Он захотел высказать ему, что хорошо понимает его готовность послужить нынешней России и не сочувствует легкомыслию молодых офицеров, пренебрегающих прочной и неразрывной связью былой русской славы с нынешней.

— Брусилов — тоже участник Турецкой кампании и тоже брал штурмом Каре,— сказал Игорь.

— Я имел счастье служить с ним в Тверском драгунском,— подняв на Игоря глаза, оказавшиеся совсем светлыми, по-стариковски влажными от постоянно набегающей слезы, ответил капитан без тени кичливости, как будто не придавал этому никакого особого для себя значения. Не то было, когда он хвалил Сахарова.

И это Игорь тоже отметил.

Вместе е тем он не переставал слушать, что говорили об его фронте. 26-го наступление распространилось по всему Юго-Западному фронту. Легко раненный в руку штаб- ротмистр, улан из 4-го кавалерийского корпуса, севший в вагон вместе с Игорем, особенно подчеркивал, что Брусилов «держал туго натянутыми поводья, управляющие армиями».

— Он не дает им действовать по собственному произволу. До этого наши генералы, оказалось, судя по предыдущему опыту, не доросли! — заявил штаб-ротмистр, и усы его точно разили возможного противника своими остриями, торчащими прямо, как пики на изготовке.

— Удачно наступала и седьмая армия,— вставил кто-то.

— А на всем фронте девятой противник беспорядочно бежал! — крикнул густой бас от дверей, и над головами стоявших офицеров замаячила голова вновь вошедшего.— Я только что оттуда приехал в Ровно... Здравствуйте, господа офицеры!

Вновь вошедший был в расстегнутой у ворота гимнастерке и накинутой на плечи шинели, пот крупными каплями стекал у него по загорелому лбу из-под козырька сдвинутой на затылок фуражки.

— Зато у вас тут под носом творятся безобразия, — продолжал он все тем же густым басом, нисколько не стесняясь высказываться перед незнакомыми людьми начистоту. — Гвардейцы снова, по милости Безобразова, отброшены в свое исходное положение, третья армия ползет черепашьим шагом, восьмая потерпела неудачу, хотя частями Сводного, десятого и шестого корпусов началась переправа через Стоход, и, если бы не Каледин, сбитый с толку манипуляциями ставки, и не возбуждение поляков, которым немцы подсунули прокламации о свободной Польше, быть бы всей армии уже за Стоходом! Концентрическое наступление на Ковель с двух сторон, как задумал Брусилов, провалилось и из-за дерганья Алексеева и явной бестолковости Леша и Каледина.

Офицеры переглянулись опасливо и заинтересованно: никто не знал, кто этот вновь вошедший поручик, прибывший с далекого левого фланга.

— Там все такие, как этот, — шепнул кто-то из слушателей своему соседу,— я их знаю: хамы и набрались этого нового духа...

— Три дня назад,— продолжал громоподобно поручик,— армиям третьей, восьмой и Безобразова приказано Брусиловым перейти к активной обороне, а вчера — я это сам слышал в Ровно — из ставки получена новая директива...

Поручик сделал паузу с явным намерением заинтриговать слушателей и преуспел в этом.

Все разговоры примолкли, даже разгоряченные спором прапорщики вытянули шеи к коридору, ища глазами вновь прибывшего поручика.

— По этой директиве третья армия и армия Безобразова снова отходят в состав Западного фронта на покой!

Все зашумели, сидящие повскакали с места.

— Скандал! Безобразие!

Вдоволь насладившись произведенным впечатлением, поручик продолжал:

— Конечно, в директиве сказано, что мера эта вызвана необходимостью решительно атаковать Ковель, направляя главный удар через Камень-Каширский. Но мы-то с вами знаем, в чем тут заковыка! Непосредственный виновник перемещения — Безобразов. Он Брусилова иначе не называет, как «лошадиная морда»... Это мне под честным словом рассказал приятель из штаба Особой. Но тут не один Безобразов! Тут, господа, пахнет таким...

И поручик покрутил большим мясистым носом.

— Вы поступаете крайне опрометчиво, господин поручик, разглашая непроверенные слухи,— насупясь, промолвил Смолич и тотчас же почувствовал неловкость за свое вмешательство. Он сам был уверен, что все рассказанное офицером — правда, даже закономерная, убийственная правда.

Игорь поймал на себе подозрительные, недоброжелательные взгляды.

Поручик приложил руку к козырьку, стукнул каблуками.

— Смею заверить, господин капитан, что слухи проверены вполне и уже перешли в действие. Гвардия перекидывается на новые позиции, и вам придется ее ловить в другом месте,— прогудел бас с явной усмешкой.— И если бы не Брусилов, быть бы столпотворению вавилонскому, факт! Но, благодарение Богу, у него добрые старики под рукой и мертвая хватка. Сахаров колошматит немцев, а наш дидко Лечицкий занял Надворную и Станиславов, а этот не фунт изюму! Я таки удостоился поглядеть в Станиславове на памятник Мицкевичу. Большой поэт и верил в порядочных людей, которые еще не перевелись на Руси.

Все это поручик проговорил единым духом, не отрывая от Игоря блестящих, бесстрашных глаз.

Игорь, ничуть не оскорбленный такой смелостью, любовался им и даже чувствовал к нему благодарность. «Он, видимо, из Березовых»,— подумал Смолич и, поднявшись, стал пробираться к выходу, только кивнув поручику сочувственно головою.

Уже за порогом коридора он услышал сдержанный голос:

— Гляди ты, гвардейская штучка, сбежал!

Игорь нисколько не огорчился. Стоило только сказать им, что он адъютант Брусилова... Но Игорь ничего не сказал. Не все ли равно? Важно то, что все они движимы единой горечью, и, несмотря ни на что, дело Брусилова торжествует.

Приятная прохлада встречного ветра овеяла разгоряченное лицо Игоря. Он провел рукой по волосам, влажным от пота, расстегнул ворот рубахи и глянул на разворачивающиеся перед ним веером золотые под солнцем поля.

Шла уборка хлебов. С холма на холм переливалась широкой волною блестящая стерня. Ровными рядами убегали назад снопы пшеницы. Давно ли тут шли первые брусиловские бои! Кое-где еще виднелись проплешины от стоптанной в мае озими. Поскрипывали, колыхаясь золотым горбом, телеги, снопы помахивали колосьями... Поезд круто поворачивал на запад, вагон раскачивало из стороны в сторону, он был в хвосте, в разбитые окна несся упругий ветер, задувал тонкую, как мука, белую пыль, пепел от паровоза, который был теперь виден из двери трясущейся площадки вагона. Вороны гнались за поездом, и казалось, что они неподвижно висят в горячем голубом воздухе, напрасно взмахивая крыльями...

Что-то кольнуло в сердце. Игорь, вздрогнув, схватился рукою за нагрудный карман рубахи. И тотчас вспомнил о последнем письме Любиньки и понял, что что-то неимоверно важное для него таится в маленьких строчках этого письма, в строчках, которых он раньше не сумел прочесть и понять как следует... Он торопливо на ощупь нашел среди других бумажек это письмо и тотчас же напал глазами на нужные строки... Да, Любинька писала совестливо и скупо о том, что, кажется, она в положении.