Брусилов

И, махнув шоферу трогаться, откинулся все с тою же озорной улыбкой на кожаную подушку сиденья.

XXVI

Игорь приехал к Безобразову в самое неудачное время. Составленная Безобразовым директива для атаки вызвала решительные возражения не только штаба фронта, но и Ставки, на которую командующий уповал всего более. Все последние дни шли бесконечные препирательства между штабами Особой армии и Клембовским, ни к чему не ведущие.

Безобразов орал так громко, что Игорю, сидевшему в приемной, было слышно все от слова до слова. Безобразов допекал графа Игнатьева, почему тот не догадался тотчас же связаться с «этим солдафоном Клембовским» и заявить ему, что командующим уже даны словесные указания атакующим частям...

— Пусть теперь пеняет на себя. Нашлись няньки! Так нате же вам! Телеграфируйте им о неготовности к атаке... Видеть не могу эту лошадиную морду! — лаял Безобразов, и Игорь представлял себе, как он шлепает отвислой нижней губой и пускает пузыри.— У него только одно на уме — брать барьеры. Но я не желаю ломать из-за него шею. Я терпеть не могу concours hippiques (Конные состязания (фр.)). Буду проситься к Эверту. Этот никуда не торопится. Он любит думать.

Игнатьев несколько раз пытался приглушенным голосом прервать командующего, но напрасно. Наконец Безобразов взвизгнул:

— Да что вы мне шепчете!.. «Там! Там!..» Ну и пусть сидит! И пусть слышит! Мне какое дело? Подослан слушать? Пусть слушает! Мне скрывать нечего! Меня и так все знают! Не выскочка. Это берейтора никто не знал. В корпусе его все «прындиком» звали за малый рост — и ничего больше... А впрочем, зовите соглядатая сюда. Пусть посмотрит...

И через минуту выскочил потный адъютант, растерянно шепнул Игорю:

— Вас просят, господин капитан!

В кабинете с приспущенными от солнца жалюзи, с нудным жужжанием мух, с затхлой духотой непроветренного помещения, со смешанным запахом крепких духов и пота встретила Игоря большая, тяжело дышащая жаба. Это было первое впечатление, настолько разительное, что Игорь сразу даже не сообразил, что он перед лицом генерал-адъютанта.

— Ну- с? — прохрипел Безобразов и уставился на Смолича выпуклыми слезящимися глазами.— Что скажете, ма-ла-дой челоэк?

Игорь, которому даже не ответили на его приветствие по форме, тем самым как бы желая подчеркнуть свое намерение не переходить на приватный разговор, выпрямился и в упор, не отрываясь, впился в расплывчатые черты генеральского лица.

— Его высокопревосходительство господин главнокомандующий Юго-Западного фронта приказал мне просить вас дать личные объяснения вашего высокопревосходительства относительно дальнейших распоряжений вашего высокопревосходительства в связи с директивами, полученными вами от штаба фронта.

Безобразов тяжело дышал, молчал, испытывал терпение стоявшего перед ним офицера, которого узнал тотчас же. Раздражение его улеглось и сменилось обычной грубоватой насмешливостью.

— Что, ма-ла-дой челоэк? — опять спросил он, не отвечая на вопрос Смолича и нарочно коверкая и растягивая слово «молодой».— Надоело тянуть лямку строевого офицера? Дипломатией занялись? В приемных отсиживаетесь? А не угодно ли было бы вам полюбопытствовать, в каком черном теле пребывают ваши полковые товарищи?

На мгновение вся кровь ударила в лицо Игорю, сердце сжалось от незаслуженной обиды, скулы шевельнулись, и расширились ноздри. Игорь пошатнулся вперед, но преодолел себя, врос ногами в пол. Он ответил с официальной, сухой четкостью:

— Я осмелился бы покорнейше просить ваше высокопревосходительство о разрешении мне выехать в расположение Преображенского полка, но лишь после того как получил бы от вашего высокопревосходительства соответствующие разъяснения на поставленный мною согласно директиве главнокомандования вопрос.

Безобразов тяжко, всем корпусом повернулся в кресле к своему начштаба:

— Нас ловят с поличным... А? Как вам кажется? — с шутовской гримасой спросил он у Игнатьева.

Граф улыбнулся с ужимкой человека, которому все на свете надоело, но — что поделаешь — приходится возиться с постылыми и пошлыми делами.

— Если разрешите, Владимир Михайлович, я поговорю на досуге с капитаном Смоличем по интересующему его вопросу...

Но «досуг» этот не пришел ни сегодня, ни на другой день. Только 24-го Безобразов телеграфировал штабу Юзфронта о неготовности к атаке. Клембовский вызвал к аппарату Игнатьева. Из переговоров выяснилось, что на позициях стоят только две батареи, остальные станут ночью. Связь не налажена, позиции выбраны неудачно, как в этом сознался еще раньше начштаба Игорю. Для устранения этих дефектов граф Игнатьев от имени Безобразова просил отсрочки атаки на сутки.

—> Почему же вы обо всем этом раньше не подумали? — возмущался Клембовский.

— Да так, знаете ли...— мямлил граф скучающим и безразличным тоном,— впопыхах не учли... И потом, ваша директива застала нас несколько врасплох... Безобразов ужасно не любит, когда его не предупреждают заранее... Капитан Смолич приехал только два дня тому назад... Владимир Михайлович человек больной, он должен собраться с мыслями...

И, отходя от аппарата, граф обратился к Игорю как к сообщнику:

— Уф... до чего все это банально... Все эти переговоры... a vrai dire (по правде сказать (фр.)), они вот где у меня сидят! — И генерал похлопал себя по плотному красному затылку. — Но хорошо, что нам все-таки дали отсрочку... Вы можете ехать в расположение первой гвардейской, к своим преображенцам, совершенно спокойно. Вы их застанете еще в исходном положении.

XXVII

Игорь прибыл в расположение частей 1-й гвардейской дивизии в те дни, когда они осваивали новые места и все еще были под впечатлением гибельных боев у деревни Рай-место. Великий князь Павел Александрович, командовавший 1-м корпусом, не послушался предписания обойти намеченный пункт с флангов и приказал преображенцам и императорским стрелкам двинуться прямо на высоты Рай-места. Полки попали в трясину, завязли в ней и гибли... Над их головами носились немецкие аэропланы и расстреливали в упор. Раненых нельзя было выносить из трясины, их засасывало... Трясина тянулась вплоть до высоты, которая была опутана колючей проволокой. Артиллерия, не доставленная в назначенное место в срок, не получила точных указаний и проволочных заграждений не разрушала. Командующий кавалерийской дивизией генерал Раух не выполнял распоряжений штаба и, вместо того чтобы зайти неприятелю в тыл, отвел свои полки.

Преображенцы выполнили возложенную на них задачу. Истекая кровью, они все же заняли высоты. Но прискакал ординарец с приказом отступить... Тут впервые услышано было слово: «проданы». Его подхватили почти все — от солдата до командиров рот.

Игорь не узнал своих преображенцев. Куда девалась их гвардейская выправка... Солдаты обросли бородами, обтрепались — «никто не мог бы их отличить от «армионцев». Но всего разительнее показалась Игорю перемена в облике и духовной сути офицерства. Среди офицеров непрестанно шли «разговорчики». Так раньше назывались в полку речи на политические темы, которыми большинство гнушалось. Здесь впервые Игорь услышал то, что не было ему известно даже во время его пребывания в штабе фронта. Говорили о предполагавшейся диктатуре Алексеева, об осуществленной диктатуре Штюрмера, о пагубном влиянии царицы, о настоящем заговоре германофилов, запродавших всю армию немцам. Открыто называли Эверта предателем, Рузского—прохвостом, интригующим против Брусилова, Безобразова — кретином. Говорили о «миссии» Протопопова, о его переговорах с Варбургом по приказу императрицы Александры...

Жить к себе затащили Игоря братья Всеволожские. Близнецы, похожие друг на друга, как двойняшки-орехи, они привлекли Игоря еще в корпусе своей жизнерадостностью, добродушием и каким-то внутренним, бесхитростным, идущим от сердца, а не от убеждения, благородством в отношениях с женщинами. Оба не по летам полные, розовотелые, хлебосольные, сладкоежки, они с обезоруживающей всех, не прикрытой никакими фразами ленцой отлынивали от всякого дела, всем готовы были услужить, хотя никогда не удосуживались выполнить обещанное, и никто на них не был в обиде — ни начальство за безделье, ни товарищи за пустые обещания. Зато они сами не сетовали на других, когда их надували. Словом, братья Всеволожские — Борис и Глеб — были так противоположны Игорю, так ни в чем и ни при каких случаях с ним не сталкивались, что не могли ему не нравиться.