Восемь

Конечно, ты, если хочешь, можешь считать меня выжившей из ума старухой. А можешь и поверить — ведь теперь ты черная королева. Ты обладаешь осколками тайны столь же могущественной, сколь и опасной. У тебя их достаточно, чтобы разгадать головоломку, как это сделала я много лет назад. Захочешь ли ты? Это и есть тот выбор, который ты должна сделать, и сделать одна.

Если хочешь моего совета, предлагаю уничтожить эти фигуры, расплавить их, чтобы они больше никому не доставили столько страданий, сколько я испытала за всю мою жизнь. Хотя, как показывает история, для человечества это может быть плохим выбором. Иди вперед и поступай как знаешь. Я буду молиться за тебя.

Мирей».

Соларин сжал мою ладонь, и я закрыла глаза. Когда я их открыла, Мордехай стоял рядом, обнимая Лили, словно хотел защитить ее. Позади них стояли Гарри и Ним — я и не слышала, как они вернулись. Они все взяли стулья и сели вокруг стола, за которым сидели мы с Солариным. На столе стояли фигуры.

— Что ты думаешь обо всем этом? — спокойно спросил Мордехай.

Гарри наклонился ко мне и похлопал по руке. Но я все еще не могла опомниться от потрясения.

— Что, если все это правда? — спросил он.

— Тогда это самая опасная штука, какую только можно себе представить,—сказала я, не в силах побороть дрожь. Хотя мне не хотелось в этом никому признаваться, но в глубине души я верила, что это правда. — Думаю, она была права: надо уничтожить фигуры.

— Ты теперь черная королева, — сказала Лили. — Тебе не обязательно слушать ее.

— Мы со Славой оба изучали физику, — добавил Соларин. — У нас в три раза больше фигур, чем было у Мирей, а она все-таки разгадала формулу. Хотя у нас нет информации, которая имеется на доске, мы можем расшифровать ее, я уверен. Я могу достать доску…

— Кроме того, — с кривой усмешкой сказал Ним, держась за больную ногу, — я не прочь испробовать это средство на себе прямо сейчас, чтобы излечить раны.

У меня все еще не укладывалось в голове, каково это — знать, что ты можешь прожить двести лет и даже больше. Что любые твои раны заживут, что никакие болезни тебе не грозят и умереть ты можешь, разве что разбившись в авиакатастрофе…

Но хочу ли я узнать на собственном опыте, каково это — провести тридцать лет, расшифровывая формулу? Хотя, возможно, столько времени и не потребуется, но я убедилась на опыте Мирей, что поиск разгадки со временем может превратиться в одержимость, которая разрушила не только ее жизнь, но и жизни тех, с кем она соприкоснулась. Что же мне выбрать — долгую жизнь или счастливую? По ее же собственному признанию, Минни прожила две сотни лет в постоянном страхе и тревоге даже после расшифровки формулы. Ничего удивительного, что ей захотелось выйти из Игры.

Теперь решение было за мной. Я посмотрела на фигуры, стоящие на столе. Это будет нетрудно. Минни выбрала Мордехая не только за то, что он был шахматистом, но и потому, что он был ювелиром. Несомненно, у него дома найдется все необходимое, чтобы сделать анализ фигур, узнать, из чего они сделаны, и превратить в бижутерию для королевы. Но стоило мне взглянуть на них, и я поняла, что не смогу заставить себя сделать это. От них исходило внутреннее сияние их собственной жизни. Между мной и шахматами Монглана образовалась связь, и я не могла ее разорвать.

Я обвела взглядом лица тех, кто в молчании смотрел на меня и ждал.

— Я собираюсь спрятать фигуры, — медленно произнесла я. — Лили, ты мне поможешь в этом, из нас вышла хорошая команда. Мы увезем их куда-нибудь в пустыню или в горы. Соларин вернется в Россию и попытается забрать доску. У этой Игры нет конца. Мы спрячем шахматы Монглана там, где никто не найдет их еще тысячу лет.

— Но рано или поздно их все равно извлекут на свет, — мягко заметил Соларин.

Я повернулась, чтобы посмотреть на него, и между нами проскочила какая-то искра. Он знал теперь, что может произойти, и я тоже знала, что мы можем не увидеться еще очень долго, если я не изменю своего решения.

— Может быть, за тысячу лет на планете появится новое поколение людей, которое не станет использовать эту тайну во имя стремления к власти, а обратит ее во благо, — сказала я. — А может быть, ученые сами выведут нечто похожее. Если информация, сокрытая в шахматах, больше не будет секретом, а станет обычным знанием, ценность этих фигур станет символической.

— Тогда почему не расшифровать эту формулу сейчас? — спросил Ним. — И не сделать ее обычным знанием?

Он подошел к самой сути проблемы.

Многим ли из своих знакомых я могла бы даровать бессмертие? Злодеи вроде Бланш или Эль-Марада не в счет, возьмем совершенно обычных людей, например тех, с кем я работала, — Джока Уфама или Жана Филиппа Петара. Хочу ли я, чтобы такие, как они, жили вечно? Хочу ли я решать, жить им вечно или нет?

Теперь я поняла, что имел в виду Парацельс, когда говорил: «Мы будем как боги». Такие решения никогда не были в компетенции смертных людей, этим занимались боги, или духи предков, или естественный отбор, в зависимости от того, во что верить. Обрести такую власть — значит превратить свою жизнь в игру с огнем. Не имеет значения, как ответственно мы подойдем к этому, как будем использовать это знание или контролировать его. Если мы не спрячем его подобно древним жрецам, мы окажемся в таком же положении, как ученые, которые открыли атомную бомбу.

— Нет, — ответила я Ниму.

Я все стояла и смотрела на фигуры на столе, фигуры, из-за которых я рисковала жизнью так много раз и так бессмысленно. Смогу ли я зарыть их в землю и ни разу не поддаться искушению снова извлечь их на свет? Гарри посмеивался надо мной, словно читая мои мысли. Он встал и подошел ко мне.

— Если кто и сможет это сделать, то только ты, — сказал он, обнимая меня. — Вот почему Минни выбрала тебя. Видишь ли, дорогая, она считала, что у тебя есть сила, которой не было у нее, — противостоять искушению власти, обретаемой вместе со знанием…

— Господи! Вы хотите сделать из меня какого-то Савонаролу, сжигающего книги! — воскликнула я. — В то время как я намерена всего лишь уберечь эти фигуры.

Мордехай тихо вошел в комнату с блюдом, полным деликатесов, которые источали восхитительный аромат. Кариока выскочил из кухни, где «помогал» хозяину дома в приготовлении пищи.

Мы все встали, принялись ходить по большой комнате и потягиваться. В наших голосах зазвенело жизнелюбие, которое приходит, когда с души наконец падает страшный камень. Я стояла рядом с Нимом и Солариным и закусывала, когда Ним снова потянулся ко мне и положил руки мне на плечи. Соларин на этот раз не возражал.

— Мы тут поговорили с Сашей…— сказал Ним. — Может, ты и не любишь моего брата, но он тебя любит. Остерегайся страсти русских, она может тебя поглотить.

Он улыбнулся и с любовью посмотрел на брата.

— Меня не так просто поглотить, — сказала я. — Кроме того, его чувство совершенно взаимно.

Соларин удивленно посмотрел на меня — уж не знаю, что его так поразило. Хотя рука Нима все еще лежала у меня на плечах, он сгреб меня в объятия и поцеловал.

— Я больше не могу расставаться с ним, — сказал Ним, взъерошив мне волосы. — Я поеду с ним в Россию, за доской. Потерять единственного брата один раз — это больше чем достаточно. На этот раз если мы поедем, то вдвоем.

К нам подошел Мордехай, вручил каждому по бокалу и налил шампанского. Выполнив обязанности виночерпия, он взял на руки Кариоку и поднял тост.

— За шахматы Монглана, — сказал старик с лукавой улыбкой. — Да покоятся они с миром еще тысячу лет!

Мы все выпили за это, и Гарри сразу потребовал всеобщего внимания.

— За Кэт и Лили! — провозгласил он, поднимая свой бокал. — Они прошли через все испытания и опасности. Пусть они живут долго и продолжают дружить. Даже если они не будут жить вечно, пусть каждый день их жизни будет полон радости и веселья.

Он повернулся ко мне.

Наступила моя очередь. Я подняла свой бокал и оглядела лица моих друзей. Мордехай напоминал мне сову, у Гарри были глаза преданной собаки, Лили стала стройной и загорелой. Ним, с его рыжими волосами пророка и странными разноцветными глазами, улыбался мне, словно мог прочесть мои мысли. И Соларин, напряженный и порывистой, словно за шахматной доской.